Глава пятьдесят третья: Катя Глава пятьдесят третья: Катя Четырнадцать месяцев назад В кафе, где я сижу уже целый час, малолюдно, играет тихая музыка и пара официанток за стойкой живо обсуждают чье-то вчерашнее свидание. Судя по обрывкам фраз и попыткам спрятать взрывы смеха, это было не самое лучшее свидание, и вряд ли несчастному парню выпадет второй шанс произвести впечатление. Я ловлю себя на мысли, что завидую этим болтушкам, как будто уже попробовала все удовольствия жизни, пресытилась ими и готова отдать последний зуб, лишь бы заново ощутить вкус первого свидания или удовольствие разделить с лучшей подругой каждый его казус. Хорошо, что эти мысли не успевают окрепнуть, потому что в дверях появляется знакомая мужская фигура. Если бы у меня был выбор, я бы никогда добровольно не стала бы даже разговаривать с этим человеком, не то, что встречаться наедине. Но у меня нет другого выхода. Малахов присаживается за стол. Ни слова приветствия, он всегда ведет себя так, словно я существую только если рядом есть кто-то третий. Наедине всегда подчеркнуто игнорирует. Интересно, если я оболью себя каким-то дерьмом — он тоже будет делать вид, что я просто тень на стене? — Ну? — единственный звук, который издает этот человек после того, как получает свою чашку кофе. — Морозов в курсе, что мы тут тет-а-тет? — А ты как думаешь? — Слушай, птичка. — Он кривит рот в подобие улыбки. Обычно просто скалится, словно собака, из-под носа которой пытаются увести сахарную кость. — Мне твои сраные игры на хрен не нужны. Я и так между двух огней и лишний раз подставляться не собираюсь. Ваши с Морозовым игры меня не касаются. Я знаю только то, что должен знать. Больше и не хочу — целее буду. — Трусишь? — Я тоже усмехаюсь, внимательно изучая его лицо, положение рук и даже размер зрачков. Полгода курса психологии не прошли даром. Морозов решил, что это не будет лишним, когда я попаду в осиное гнездо семьи Ростовых. А я решила, что будет нелишним попрактиковаться. Малахов — мелкая фигура, но опасный зверь. Если его загнать в угол — он будет кусаться. С другой стороны — он тщеславен и хочет большую роль. И боится, что может остаться в дураках, когда Морозов провернет свою аферу и больше не будет нуждаться в услугах своего «шпиона». — Ты не охренела ли, девочка? — подается вперед Малахов.7c48ad — Нет, я абсолютно адекватна. Хоть и сижу на Абрамовских «успокоительных» уже который месяц. Что поделать, если без них я разучилась нормально спать? Малахов смотрит на меня, словно на ребенка, который вдруг заговорил голосом демона. С одной стороны, он понимает, что перед ним все та же девчонка, которую он до смерти напугал в нашу первую встречу и над которой ухмылялся, когда Морозов решил увидеть «демонстрацию» моих знаний. А с другой — эта засранка, сама пешка в чужой игре, вдруг предлагает ему новые правила. Я не тороплю, даю ему время как следует подумать, прикинуть и просто прийти в себя после моей метаморфозы. А заодно наслаждаюсь произведенным эффектом. Малахов — это же, по сути, вся их маленькая серая армия в миниатюре. Морозов, Абрамов, еще пара фамилий, которые ни о чем мне не говорят, и даже та тетка, которая учила меня искусству обращения с МПЧ — они все думают, что я просто винтик, одна из деталей, и во мне нет мозгов от слова совсем. Никто не думает, что даже у винтика могут быть чувства и даже он способен на поступки, если его перестать считать за человека. А я, чтобы там ни думали эти заговорщики, не просто винтик. Я — деталь, без которой их чертов план не сдвинется с места. Да, конечно, я ничего не решаю, ничего не знаю и мало что понимаю кроме тех вещей, которые мне озвучили для того, чтобы я не задавала лишних вопросов. Но именно в это слабое место я и собираюсь ударить. Вряд ли тигр, нападая на кролика, ждет от него сопротивления. Осознание глупой беспечности придет к нему за секунду до того, как он сдохнет в луже собственной крови с перерезанным горлом, пока кролик будет прятать в потайной карман маленький стилет. — Ты вообще о чем, птичка? — Малахов снова напускает насмешливый вид, как будто не он только что таращился на меня с видом человека, увидевшего воскрешение из мертвых. Зачем все портить? Вздыхаю, выразительно закатывая глаза. Это лишнее, но могу я, в конце концов, поупражняться в актерском мастерстве, которому меня учили целых полгода? — Ты нарочно прикидываешь дурачком? — Я подаюсь вперед, приподнимаю бровь с немым вопросом. — Ну, чтобы никто не подумал, что ты слишком много понимаешь и тебя пора отправлять кормить рыб. — Я не понимаю, о чем ты, — скалится Малахов. — Это плохо. Очень плохо. Потому что я была уверена, что в твоей голове больше мозгов, а яйца — ну как минимум не из шариков для пинг-понга. Он злится. Пытается держать невозмутимый вид, чтобы не признаваться даже самому себе, как он ошибался на мой счет, и что эта ошибка может ему стоить «Целого нового плана», в котором он тоже не будет главной скрипкой. Господи, какой циничной тварью я стала всего за полгода прилежного обучения? Даже Виктор Франкенштейн не мог бы больше гордиться своим монстром из плоти, чем Морозов — мной. Спасибо чудесным таблеткам Абрамова — они давно укладывают меня спать без прелюдии из мук совести, а мои собственные принципы давно впали в летаргию. Кроме некоторых, без которых я просто не выживу. — Морозов чем-то сильно тебе насолил? — спрашивает Малахов, попивая остывший кофе. Решил зайти издалека? Он бы еще от динозавров начал или сотворения мира. — Слушай, давай я тебе просто скажу, хорошо? — Место, в котором мы сидим, Морозов или кто-то из его «боевых товарищей» вряд ли решит посетить, но лучше не рисковать и не светиться в компании Малахова так, будто мы с ним любовники. Рисковать, когда еще ничего не произошло, вообще глупо. — А ты подумаешь над моими словами, проведешь с ними ночь и в следующую нашу встречу мы заключим мирное соглашение и теневой договор. — Какая глупая самоуверенность, — прищелкивает языком Малахов. — Простой расчет, — в ответ пожимаю плечами я. Он слишком тщеславен, слишком «такой же винтик, как и я», чтобы отказаться от роли второго плана. Да, конечно, ему снова не солировать на главной сцене, но в моем плане он будет фигурой, а не грязным шпионом. На этом держится моя ставка. Мало, конечно, но за последнее время я прочитала очень много книг, в которых фараонов и императоров свергали служанки и пехотинцы, чтобы не попытаться воскресить древнюю традицию. — Когда Морозов получит свое, думаешь, он будет рисковать и оставлять двух таких важных свидетелей его большой игры? — Я выдерживаю небольшую паузу, чтобы Малахов кивнул, соглашаясь с тем, что подобные мысли приходили и в его голову. — Нас с тобой сольют, как только в наших услугах отпадет необходимость. Потому что мы — просто маленькие серые исполнители, марионетки и, как он думает, сами по себе ничего не стоим. Другие его напарники слишком солидные люди, чтобы вот так спускать их в унитаз и не бояться последствий. Поэтому, Константин, он пожертвует нами. Спорим, он уже придумал время и место, где меня «случайно» собьет машина, а у тебя «вдруг» откажут тормоза? Ну или что-то в таком духе. — Собираешься ускорить этот процесс? — усмехается Малахов. — Собираюсь исключить его из игры. — Каким образом? — Сделав так, чтобы «папочка» не успел стать «папочкой», потому что один очень хороший и сердобольный человек по фамилии Малахов из глубокого сострадания к несчастной судьбе бедной девушки расскажет, как ненормальный муж собирается подставить ее с имуществом на много миллионов долларов. Все просто, — развожу руками. — Нам с тобой всего-то нужно прийти к финишу первыми. Глава пятьдесят четвертая: Катя Глава пятьдесят четвертая: Катя Я ненавижу себя. Презираю до такой степени, что даже когда вижу в темных глазах Кирилла свое отражение, хочу плеснуть что-то ему в лицо, лишь бы он закрыл глаза и больше никогда на меня не смотрел. Потеря памяти. Тайны прошлого, которые переворачивают настоящее героини. Такой избитый и затертый сюжет, множество раз один к одному скопированный в дешевых отечественных мелодрамах. Никогда его не любила, потому что никогда не верила, что память может быть настолько коварной. А теперь сижу в углу холодного номера люксовой гостиницы, дрожу от отвращения и хочу, чтобы в моей жизни появился добрый волшебник из детской песенки, щелкнул пальцами — и эта реальность просто закончилась, оборвалась без финала. А у меня началась новая жизни, в которой я безумно люблю своего странного мужа, жду от него ребенка, и вообще — все та же Катя Белоусова, студентка третьего курса, которая наивно влюбилась в мужчину с обложки журнала и однажды столкнулась с ним на улице, чтобы уже никогда не расставаться. — Что с тобой? — Кириллу требуется усилие, чтобы посмотреть мне в глаза. За тот год, который мы провели вместе, я помогла ему научиться понимать меня, а он помог мне научиться понимать его. Вряд ли Морозов, придумывая свой злодейский план и дрессируя меня, словно собачонку, предполагал, что все мои знания в итоге пойдут на то, чтобы стать ближе к Кириллу, а не окончательно свести его с ума. Вряд ли он допускал мысль, что милая наивная дурочка, которую он так тщательно из меня лепил, однажды появится на самом деле, стряхнет с себя всю мерзость меня настоящей и пустит его план под откос. — Со мной все в порядке, — отвечаю шепотом, потому что тот голос в темноте никуда не делся. Он стал еще сильнее и научился выползать из своего логова даже днем. Мне кажется, что даже сейчас он подслушивает нас. — Я просто… очень плохой человек, Кирилл. И я больше не могу быть твоей женой. Он ничего не отвечает — только жестом выпроваживает всех вон из номера, а когда мы остаемся наедине друг с другом, стаскивает с кровати тяжелое дорогое покрывало и заворачивает меня, словно в кокон. Вот было бы здорово в самом деле переродиться. Какое-то время мы молчим, и в этой тишине я чувствую себя абсолютно незащищенной. Чтобы не сидеть истуканом, начинаю сперва грызть нижнюю губу, а потом, когда это перестает приносить успокоение, ноготь большого пальца. И только спустя несколько минут замечаю, что все это время Кирилл смотрит на меня абсолютно не моргая. А я прекрасно помню, как тяжело ему давалась даже секунда зрительного контакта. — Ты о чем, Золушка? — Никакая я не Золушка, — слишком грубо огрызаюсь я. Это злость внутрь себя, и мне снова противно, что Кирилл в который раз становится невинной жертвой моих собственных страхов и промашек. — Прости. Пожалуйста. Есть вещи, о которых я не хочу говорить. Потому что тогда от меня совсем ничего не останется. Это сладкая иллюзия. Все мы пьем ее яд: кто-то больше, кто-то меньше. Если не трогать кончиком языка скол на зубе, то какое-то время еще можно делать вид, что с ним все в порядке и нет повода идти к стоматологу. Если не трогать «шишку» под челюстью, то какое-то время можно делать вид, что с лимфоузлом все в порядке. Если не произносить вслух, что ты всегда была корыстной циничной тварью, то Катя Белоусова еще какое-то время будет жить. Это лучше, чем пойти на добровольную казнь прямо сейчас. Вера в лучшее неистребима: если в запасе есть хотя бы минута, человек до последнего будет верить, что именно в эти шестьдесят секунд и произойдет самое большое чудо его жизни. — Ты про Морозова? — вдруг спрашивает Кирилл. Я вскидываюсь, потому что это имя не должно было прозвучать здесь и сейчас. И тем более не в таком контексте. — Кирилл, я не…