Интересно, сколько ей лет? Совсем ребенок, кажется. Вот здесь меня должна бы мучить совесть, но я не испытываю совсем ничего, только некоторую степень облегчения, что для меня эта встреча стала избавлением от зудящей проблемы. Точнее, вот-вот станет таковой. — Отвезите меня домой, пожалуйста, — вместо ответа просит Катя. Когда женщина снова переходит на «вы» — она либо хочет сохранить дистанцию, либо напугана. Но эта зайка совершенно точно не хочет держаться от меня подальше. Все признаки налицо: все тот же туман в глазах, когда я нарочно ловлю ее взгляд, все те же попытки прикусить губу, стоит мне заговорить. Она наверняка не знает, как реагировать на мою «сухость», хоть я и так проявляю небывалый для себя уровень эмпатии. Однажды отец сказал, что если у меня проблемы в общении с женщинами, то я должен просто брать их, если вижу и уверен, что женщина меня хочет. Этот совет еще ни разу меня не подводил. Пригодится и сейчас. Я собирался поцеловать замарашку после ресторана, но придется сделать это сейчас, пока дорогу «закрывает» красный сигнал светофора. Дождь продолжает мерно стучать по стеклам, и я незаметным движением отключаю дворники. Если присмотреться, то мы словно закрываем шторы, прячась от внешнего мира. Это — не акт романтики. Это предосторожность на случай если зайка начнет стесняться. — Что вы… делаете? — Катя вздрагивает, словно от озноба. Дышит тяжело, с разночастотными паузами. А ведь я просто отстегнул ее ремень безопасности и взял за руку, нарочно оплетая запястья наручником своих пальцев. Меня оглушают ее эмоции: она как огромная подушка, рвущаяся от легкого прикосновения, с ног до головы обдающая меня ворохом самых разных чувств. Взгляд из-под опущенных ресниц, губы с неровной лентой укусов, потерянные в румянце светлые веснушки. Ее запах ударяет в виски, потому что я не могу понять, чем она пахнет. Сладостью? Как будто мед с молоком? Или это горькая полынь и тонкий древесный шлейф? Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не свалить на хрен, не выскочить прямо на наводненную машинами дорогу, под холодный ливень. Это все равно что оказаться в эпицентре оркестра, которым никто не дирижирует, и все звуки соревнуются между собой за право называться самым громким и бессмысленным. Где-то там, в полумраке зрительного зала, все это понятно и знакомо, но для меня — эмоциональная бомба. Нужно просто выдохнуть. Вспомнить, что говорила моя врач, и не позволять хаосу поглотить последние островки стабильности. Закрываю глаза и в один рывок перетягиваю замарашку себе на колени. В спортивной машине совсем мало места, поэтому девчонка распластана на мне, словно тонкий слой благовоний, чей запах мне неприятен и интересен одновременно. — Я буду кричать, — шепотом предупреждает замарашка. В ответ кладу ладонь ей на затылок, опускаю чуть ниже, накрепко фиксируя в одном положении большим и указательным пальцами. Девчонка снова вздыхает, а я, чтобы не двинуться от необходимости вышвырнуть ее подальше из своей зоны комфорта, свободной рукой прикрываю серебристые глаза. Зрительный контакт — самое сложное. Нормальному человеку легко смотреть в глаза и не отворачиваться, когда в ответ кто-то смотрит на него. Для меня это все равно что смотреть на сварку без защитного стекла. Я почти слышу, как от контакта глаза в глаза трещит и лопается сетчатка, крошатся хрусталики. Нормальному человеку не понять, почему для аспи зрительный контакт — пытка сродни четвертованию. Хорошо, что моя постоянная терапия все-таки дает кое-какие плоды, и я больше не ору от боли, прикасаясь голой кожей к коже другого человека. Хотя все равно мне противно и хочется одернуть руку, увеличить расстояние до комфортной пары метров. Но все равно: секс — это ни хрена не удовольствие для меня. Это механическое действие, во врем которого я ни хрена не могу даже нормально кончить. Секс для меня — просто ебля. В самом хреновом и прямом смысле этого слова. — Отпустите меня, — просит замарашка, но я чувствую, как ее ладонь на моем плече отчаянно сжимает ткань рубашки. — Отпусти, — поправляю я, одновременно запрокидывая ее голову назад и подтягивая тело вверх. Она словно гротескная фигура из колоды «Безумной Луны»[1]: выгнутая и вогнутая, тонкая, острая, бледная. Лунный серп, направленный прямо мне в лицо. На замарашке какая-то совсем невнятная пестрая кофта, но в воротнике отчетливо вижу белую блузку, на фоне которой кожа шеи кажется прозрачно-серой. И тянусь туда — не к губам. Поцелуи мне глубоко противны. Замарашка резко сжимает губы, задерживая выдох, когда я просто прикладываю приоткрытый рот к ее коже. На вкус действительно как горький мед. Я не понимаю, нравится ли мне. Скорее да, чем нет, но привычное желание одернуться и вытереть губы никуда не девается. Нужно считать до пяти. Этого должно быть достаточно. Раз. Два. Я провожу по теплой коже языком. Три. Сжимаю зубы. Слишком сильно: замарашка снова вздрагивает, но не пытается вырваться. А я не могу уговорить себя разжать челюсти — меня переклинило. Мне плохо. Меня рвет изнутри и снаружи одновременно. Я — словно тонкая перегородка между двумя схлестнувшимися в смертельном танце планетами, которые убьют друг друга последним страстным поцелуем. Четыре. Пальцы еще сильнее сжимаются на затылке. Я держу ее, словно коньячный бокал, но мне до смерти хочется вышвырнуть его в окно и дать по газам. Меня мутит. Пять. Я из последних сил контролирую свои ненормальные для простых людей желания: отыскать темный холодный угол и счесать о бетонную стену зубы и когти своего отчаяния. Долгие звуки сигналящих в зад моего «Шевроле» машин становятся настоящим спасением. Это может показаться странным, но именно сейчас мне нужно что-то крайне простое: запах паленой резины, дым, аромат озона, лишенные мелодичности гудки. — Теперь — в ресторан, — стараясь не смотреть на девчонку, ссаживаю ее с колен словно осточертевшую куклу. Не смотреть на нее. Не забывать, что даже майя и инки ублажали жертв перед тем, как вырезать им сердце. Отыграть «прекрасного принца» до вальса Мендельсона и сделать так, чтобы наши пути не пересекались даже в пределах моего дома — это совсем несложно. [1] Таро «Безумной луны», автор — Патрик Валенса. Глава пятая: Катя Глава пятая: Катя Моя голова кружится, кружится… Я — как маленькая девчонка на красивом белом единороге, медленно скачущем под незамысловатую мелодию музыкальной шкатулки. Что это было? Поцелуй? Укус вампира? Рука сама взлетает вверх, пальцы трогают влажный отпечаток чужого рта на моей шее. Мое сердца едва не выскакивает из груди, а мой персональный Дракула абсолютно безразличен. Каменная статуя выражает больше эмоций, чем его лицо в этот момент. Мне страшно. Боюсь саму себя и тех чувств, которые едва не порвали тросы моего благоразумия. Если бы Бессердечный король скомандовал раздеться — я бы сделала это, не задумываясь. Если бы он сказал, что я должна провести с ним ночь — я бы даже не пыталась отыскать повод для отказа. Поэтому меня сейчас так сильно трясет: я вдруг стала бабочкой в сачке, которая не хочет на волю. Хорошо, что дорога до ресторана со всеми светофорами и пробками занимает почти тридцать минут, и все это время Ростов не произносит ни звука. Только, когда ливень превращается в монотонную морось, открывает окно и выставляет локоть, уверенно управляя машиной одной рукой. Но… с ним что-то не так. Он слишком спокоен. Как гордый смертник, который улыбается, пока палач медленно закрывает его в Железной деве. Или мне это только кажется? Около «Медной короны» не протолкнуться: на парковке только одно свободное место — и Ростов ставит машину почти не сбавляя скорость. Подает мне руку — и в пару шагов мы оказываемся под навесом. Швейцар услужливо кланяется, распахивает дверь. Ростов идет рядом, держа руки в карманах. Не могу отделаться от мысли, что он как бы нарочно немного косит в сторону, чтобы увеличить расстояние между нами. Как будто ему не хочется, чтобы разодетые посетители лучшего мясного ресторана столицы сделали неправильный вывод, будто мы пришли вместе. Даже если мы действительно пришли вместе. В зале пустует примерно треть столиков, и нас со словами «ваш стол всегда зарезервирован, господин Ростов» сажают в стороне ото всех, за аркой, имитирующей вход в тронный зал.