Единственное, на что можно надеяться — подобрать случайную комбинацию, но на это может уйти несколько дней. Или даже недель. Я обреченно прикусываю палец, оглядываюсь по сторонам, но в это время кто-то дергает ручку двери: резко и быстро, как будто собирался ворваться без стука и приглашения и не ожидал, что дверь будет заперта изнутри. — Кто там? — спрашиваю я. — Татьяна, — раздраженно говорит она, продолжая дергать ручку, как будто надеется, что дверь каким-то образом решит открыться. — Нам нужно поговорить. — Я бы хотела… — О Руслане, — перебивает мачеха. — О человеке, от которого ты ждешь ребенка. И если ты не откроешь дверь, я скажу это громче, и твой любимый папочка узнает, что на самом деле его милая невинная доченька — обыкновенная шлюха. Мне становится страшно. Не потому что она может выполнить угрозу — а она может, она делала куда более мерзкие вещи, судя по резкой, ударяющей в горло волне отвращения. И еще я понимаю, что прошлая я не рисковала с ней связываться, хоть в доме моего отца у меня было куда больше прав, чем у нее. Я боюсь, что Татьяна может оказаться права. И те фотографии в интернете, после которых Кирилл вышвырнул меня из своей жизни, словно паршивого котенка, могут оказаться совсем не подделкой. Глава тридцать вторая: Катя Глава тридцать вторая: Катя Я едва успеваю повернуть защелку, как Татьяна резко врывается в мою комнату, быстро осматривается, как будто переживает, что нас могут подслушать, и уже спокойнее, почти без нервов, прикрывает дверь. На минуту мне кажется, что она закроет нас на замок, и видно, что она думает о том же, потому что на несколько секунд ее пальцы зависают над защелкой. Но она передумывает и с видом хозяйки идет до моей кровати. Разглядывает чемодан, потом снова вопросительно смотрит на меня. — Я не знаю никакого Руслана, — пока не потеряла остатки решимости, отчеканиваю я, нарочно стоя поближе к двери, если вдруг она начнет давить или запугивать. Она это тоже может. Она мастер моральной порки. Даже забыв свою свадьбу, свой первый секс, забыв все — я помню, что с ней нужно быть осторожнее, чем с болотной гадюкой. — Вряд ли ты его не знаешь, — говорит Татьяна, присаживаясь на кровать в расслабленной позе хозяйки положения. — У вас был роман. Очень… страстный. — Вы врете, — пытаюсь противостоять я. — Не знаю зачем, но все это вранье. — Почему именно это вранье, а не что-то другое? — как будто искренне удивляется она. — Я люблю мужа. Она морщит нос, снова косится на мой чемодан и я, собрав волю в кулак, подхожу, чтобы сдернуть его с кровати и поставить подальше к стене. Татьяна усмехается и пожимает плечами. — Мне не важно, что ты думаешь, если ты все равно ничего не помнишь. Может быть, все врут? Даже ты? Сама себе. Прямо сейчас. Это ведь такой шанс: одним махом оттереться от грязи и снова прикинуться непорочным ангелом. — Уходите или я позову отца, — игнорируя ее иронию, прошу я, нарочно становясь так, чтобы было ясно — ей лучше убраться прямо сейчас. — Я пришла сказать, если по твоей вине Кирилл хоть пальцем тронет моего брата, я все о тебе расскажу. Каждое твое слово, каждый шаг, где была и что делала по часам и минутам. И, чтобы ты не думала, что я блефую… Она достает из кармана пиджака телефон, что-то там находит и сует экран мне под нос. Это та самая фотография, которой утром любовались продавщицы в детском отделе. Оторопь мешает мне дышать. Именно в эту минуту я очень хорошо понимаю значение фразы «задохнулась от возмущения», потому что в легких нет воздуха — там только один злой вой, который я сдерживаю нечеловеческими усилиями воли. И Татьяна это понимаю, потому что вслед за моей реакцией фривольно, словно котенка, щелкает меня по носу и, нарочно задев плечом, идет к двери, как бы невзначай снова оглядываясь на чемодан. — Не волнуйся, Золушка, — она открыто глумится, — из сети эти снимки уже убрали. Просто хотела, чтобы Маленькая потеряшка еще раз убедилась, как легко я могу испортить ее сказку. И вот еще что. Татьяна немного придавливает ручку двери, но не открывает ее. — Нажалуешься на меня отцу — и я сделаю так, что весь мир узнает, каким «маленьким недугом» болеет твой муженек. Вряд ли будет много желающих вести дела с человеком, который в любой момент может стать абсолютно неадекватным. Татьяна уходит, прикрывая дверь со звуком, похожим на прищелкивание языка. Глава тридцать третья: Кирилл Глава тридцать третья: Кирилл Год назад Год назад, до того, как погибли родители, я был уверен, что никогда не женюсь и не повешу на шею то, что другие люди называют «семья». Что в моей жизни никогда не будет ничего более значимого, чем работа и увлечение. Что мои корабли в бутылках, которые я собираю, пока в голове не восстановится порядок, будут значит для меня больше, чем живые люди, потому что живые люди никогда не будут настолько же необходимы. Потому что я легко могу обойтись без общения, но не без своего дурацкого хобби. Но сегодня, в ЗАГСе, где мы с Катей стоим друг возле друга, я вдруг понимаю, что ровно через минуту, когда нам закончат зачитывать ересь о семейной жизни, правах и обязанностях, я больше не буду принадлежать сам себе. В моей жизни появится маленькая надоедливая зверушка, за которую я должен буду нести ответственность. И что теперь рядом со мной всегда будет человек, перед которым я буду должен стоять на выправке, играть в игру «притворись нормальным» даже во сне. И на все это я пошел совершенно добровольно. Из-за каких-то денег. Хотя, правильнее будет сказать — очень больших денег, которые нужно спрятать как можно скорее. Сейчас я вообще не уверен, что нужно было слушать Морозова и ввязываться в это говно, но отступать уже поздно, даже если я то и дело ловлю себя на том, что оглядываюсь на дверь. Замарашка стоит совсем рядом — я чувствую тепло ее тела, как солнечный ожог на коже. Хочу отгородиться, закрыться непроницаемой стеной и сделать так, чтобы мы даже близко не обменивались дыханием. — Кирилл, — слышу в спину шепот сестры и с опозданием обращаю внимание на тишину вокруг. Все смотрят на меня. Это все равно, что стоять у стенки и ждать расстрела, глядя во взведенные дула ружей. Малодушно хочется прикрыться руками. — Да, согласен, — говорю почти шепотом, потому что голос предательски трескается. Я только что подписал приговор своей спокойной жизни. Мы обмениваемся кольцами. Я помню, что их выбрала Лиза, потому что мне было все равно. Но Катя возится с моим кольцом, потому что никак не может надеть его на мой безымянный палец. Я сжимаю челюсти и вспоминаю о том, что эта церемония — лишь аперитив, потому что впереди нас ждет основное блюдо. Первая брачная ночь. — Кирилл, если ты уже затеял этот абсурд, то хотя бы сделай вид, что рад, — снова говорит Лиза, когда нас с Замарашкой официально объявляют мужем и женой, и Катя на время исчезает в кругу своих немногочисленных подруг. — Это ради нас, — рассеянно отвечаю я. — Надеюсь, ты не забудешь об этом «нас», когда в твоей жизни появится своя собственная семья, — бросает сестра, отстраняясь, потому что к нам уже идут фотографы. Этот вечер просто нужно пережить. Но для меня он словно долгая пытка на дыбе: меня вспарывают, кромсают, линчуют и четвертуют. Живьем сдирают кожу, и все это я позволяю делать с собой добровольно. И единственное, что могу сделать сам, чтобы обезопасить свои сожженные микросхемы от окончательной поломки — отключить голову. Найти тревожную кнопку и врубить заморозку на всю катушку, просто делая все то, что я разучивал прошедшую неделю, как проклятый. Переставлять руки и ноги, улыбаться, смотреть на Катин нос глазами влюбленного дурака из мелодрам, которые Лиза буквально силой заставила меня посмотреть. Она говорит, что никакие деньги не стоят безопасности моей жизни, но сделала все, чтобы придать фарсу оттенок правдоподобности. Мы отказались от шумного торжества, потому что, когда я последний раз был среди шумного сборища людей, это чуть не закончилось провалом многолетней конспирации. Катя так радовалась свадьбе, что даже не возражала против свадьбы в узком семейному кругу. Поэтому, когда официальная часть заканчивается, мы едем в наш дом, где уже оформлена терраса, накрыты столы и живой оркестр играет Моцарта и инструментальные каверы на старые рок-баллады. Все придумала Лиза. Мне даже стыдно, что мне все равно на эту мишуру, потому что сестра, кажется, до последнего ждала одобрения. Когда выдается минута, я сбегаю из-за стола в свой кабинет, надеясь хоть сколько-нибудь восстановить душевное равновесие, но уже через минуту следом появляется Морозов. Судя по тому, как он выразительно закрывает за собой дверь, я понимаю, что разговор снова пойдет о безопасности денег и активов, которыми вот-вот официально будет владеть моя новоиспеченная жена. — Я бы хотел побыть один, — говорю, не поворачивая головы, хоть заранее знаю, что с Морозовым это никогда не работает. Он упрямый старый баран, и именно за это отец ценил его поддержку, и позже научился ценить я. — А я бы хотел поговорить, — безапелляционно заявляет он. — Когда ты собираешься все официально оформить? Я устал отбиваться от вопросов. Под нас копают журналисты. — Нас? — уточняю я. — Да, блядь, нас! — Он шагает к бару, находит стакан и наполняет его гораздо больше «порции приличия». Вливает в себя жадными глотками и припечатывает зеркальную столешницу до противного хруста.