Теперь же, бросив взгляд на собственную грудь, Джек всхлипнул. Он уже чувствовал, как в нее вонзается нож. * * * Этот дом был в трауре, он был опозорен. Венделл Холмс понимал, что вторгся во владения Гренвилла в момент личной трагедии доктора, но откланяться даже не попытался, впрочем, его никто и не попросил об этом. Более того, Гренвилл, тихо сидевший в углу гостиной, похоже, вовсе не замечал присутствия Венделла. Юноша с самого начала участвовал в драматичных событиях, и то, что нынче он стал свидетелем развязки, казалось совершенно естественным. Вот что он видел: дрожавший каминный огонь освещал Олдоса Гренвилла — в полном унынии, сгорбившись и скорбно опустив голову, доктор сидел в одном из кресел. Против него расположился констебль Лайонс. Экономка, госпожа Фербуш, робко вошла в гостиную, неся поднос с бренди, и поставила его на низенький столик. — Сэр, — тихо сообщила она, — я дала юному господину Лакауэю дозу морфия, как вы велели. Он заснул. Не промолвив ни слова, Гренвилл кивнул. — А что мисс Коннелли? — осведомился у экономки констебль Лайонс. — Она не желает оставлять тело юноши, сэр. Я пыталась увести ее, но она по-прежнему сидит возле гроба. Даже и не знаю, что мы будем делать, когда за ним приедут завтра утром. — Оставьте ее. У этой девушки есть основания для скорби. — Как и у всех нас, — тихо добавил Гренвилл, когда госпожа Фербуш удалилась. Налив бренди в один из бокалов, Лайонс вложил его в руку друга: — Олдос, нельзя винить себя за то, что натворила Элиза. — И все же я виню себя. Мне не хотелось знать об этом, но я должен был подозревать. — Вздохнув, Гренвилл залпом осушил бокал. — Я понимал, что ради Чарлза она готова на все. Но убивать ради него? — У нас нет уверенности в том, что все это она сделала сама. Джек Берк уверяет, что Потрошитель не он, но, возможно, и он приложил руку. — Тогда, всего вероятней, она спровоцировала его. — Упершись взглядом в пустой бокал, Гренвилл тихо добавил: — Элиза всегда стремилась к власти, даже когда мы были детьми. — В самом деле, Олдос, когда у женщин была хоть какая-то власть? — У бедняжки Арнии ее было меньше всего, — тихо отозвался Гренвилл, понурив голову. — Моему поступку нет оправдания. Только то, что она была очень мила. Очень… А я всего-навсего одинокий старик. — Ты пытался поступить благородно. Утешься этим. Ты попросил господина Уилсона разыскать ребенка, готов был опекать ее. — Благородно? — Гренвилл покачал головой. — Благородно было бы позаботиться об Арнии еще несколько месяцев назад, а я лишь вручил ей красивое ожерелье и уехал. — Он поднял глаза, в которых светилась мука: — Клянусь тебе, я не знал, что она носила моего ребенка. До того самого дня, когда увидел ее на столе анатома. И только после того как Эраст указал на ее недавние роды, я понял: у меня есть ребенок. — Но ты ведь не сказал об этом Элизе? — Не сказал никому, кроме господина Уилсона. Я намеревался серьезно заняться благополучием ребенка, но мне было ясно, что Элиза воспримет это как угрозу. Ее покойный супруг неудачно обошелся с деньгами. Она жила здесь на моем иждивении. А новорожденное дитя могло претендовать на все это, понял Венделл. Он вспомнил о наветах на ирландцев, которые слышал от сестер Уэлливер и матушки Эдварда Кингстона, да что там — в гостиных лучших бостонских домов ими не гнушалась ни одна светская матрона. То, что будущее ее дорогого сына, не способного заработать себе на жизнь, оказалось под угрозой из-за отродья какой-то там горничной, наверняка страшно возмущало Элизу. Однако именно ирландка в конце концов обвела ее вокруг пальца. Розе Коннели удалось защитить ребенка, и Венделл мог представить, какая ярость охватывала Элизу, когда девушке день за днем удавалось избегать ее. Он вспомнил беспощадные раны на теле Агнес Пул, мучения Мэри Робинсон и понял: на самом деле гнев Элизы был направлен на Розу и других подобных ей девушек — на оборванных иностранок, заполонивших улицы Бостона. Лайонс взял бокал Гренвилла и, снова наполнив его, отдал доктору. — Олдос, я очень сожалею, что не возглавил это расследование ранее. Когда я вмешался, этот дурак Пратт уже заразил публику кровавым помешательством. — Лайонс покачал головой: — Боюсь, юный господин Маршалл стал несчастной жертвой этой истерии. — Пратт должен заплатить за это. — О, он заплатит. Я позабочусь об этом. Я уж расстараюсь, чтобы смешать его репутацию с грязью! И не успокоюсь до тех пор, пока его не изгонят из Бостона. — Впрочем, сейчас это уже не важно, — тихо проговорил Гренвилл. — Норриса больше нет. — И это дает нам некоторые возможности. Есть способ уменьшить урон. — Что ты хочешь сказать? — Господину Маршаллу уже не нужна наша помощь, никто больше не сможет навредить ему. Он уже выстрадал все, что выпало на его долю. Можно сделать так, чтобы этот скандал просто тихо забылся. — И не возвращать ему честное имя? — За счет имени твоей семьи? До этого момента Венделл хранил молчание. Но последняя фраза так потрясла его, что он не смог удержаться: — Вы допустите, чтобы Норрис сошел в могилу Вестэндским Потрошителем? Зная, что он невиновен? Констебль Лайонс взглянул на юношу: — Господин Холмс, мы должны подумать и о других невиновных. К примеру, о юном Чарлзе. То, что его мать решила закончить свою жизнь таким образом, да еще при свидетелях, и без того тягостно для него. Вы хотите принудить его жить в позоре из-за того, что его мать была убийцей? — Но это ведь правда, верно? — Общество не заслуживает правды. — Зато Норрис ее заслуживает. Его память. — Он все равно не сможет извлечь пользу из этого оправдания. Мы не станем бросать обвинения в его адрес. Просто умолчим обо всем этом, и пусть публика придет к собственным выводам. — Даже если они будут ложными? — Кому это навредит? Ни одному из ныне живущих. — Лайонс вздохнул. — В любом случае, впереди суд. Господина Джека Берка почти наверняка повесят за убийство Билли Пиггота, и это лишь самое малое, что может произойти. Тогда же наверняка откроется правда, и мы не будем сдерживать ее. Но и гласности предавать не станем. Венделл посмотрел на хранившего молчание Гренвилла: — Сэр, вы позволите, чтобы с Норрисом случилась такая несправедливость? Он заслуживает лучшего. — Знаю, — тихо ответил Гренвилл. — Если честь семьи заставляет вас очернить имя невинного человека, то эта честь притворна. — Нужно подумать о Чарлзе. — Только это имеет для вас значение? — Он мой племянник! — А как же ваш сын, доктор Гренвилл? — внезапно спросил чей-то голос. Венделл в изумлении обернулся и увидел Розу, стоявшую в дверях гостиной. Горе стерло все краски с ее лица, и теперь юноша с трудом узнавал эту когда-то энергичную девушку. Вместо нее явилась прямая и решительная незнакомка с окаменелым лицом, в упор глядящая на Гренвилла, — уже вовсе не девушка, а женщина. — Вы наверняка знали, что у вас есть еще один ребенок, — сказала она. — Он был вашим сыном. Страдальчески застонав, Гренвилл уронил голову на руки. — Он так и не понял этого, — продолжала Роза. — Зато я поняла. И вы, доктор, тоже наверняка поняли. В тот момент, когда впервые его увидели. Скольких женщин вы использовали, сэр? Сколько у вас внебрачных детей, тех, о ком вы даже не подозреваете? Детей, которым и теперь едва удается выживать? — Это все, других у меня нет. — Откуда вы знаете? — Я знаю наверняка! — Он поднял взгляд. — То, что было между мной и Софией, случилось много лет назад, и мы оба сожалели об этом. Мы предали мою дорогую жену. Я больше никогда не совершал ничего подобного, пока Абигейл была жива. — Вы отвернулись от собственного сына. — София так и не сказала, что он мой! Все эти годы, пока он рос в Белмонте, я ничего не знал. Но в один прекрасный день он приехал в колледж, и я увидел его. И только тогда понял… Венделл перевел взгляд с Розы на Гренвилла: — Неужели вы говорите о Норрисе?