— Ричард. — Ваш разговор был не особенно дружелюбным, если можно так выразиться. Она резко откинулась на спинку стула. — Не думаю, что разведенные пары могут общаться по-дружески. — Наверняка такое возможно. — Вы это знаете по собственному опыту? — Я никогда не был женат. Но мне хочется думать, что двое людей, которые когда-то любили друг друга, навсегда сохраняют особую связь. Даже если что-то разладилось. — Ой, звучит замечательно, правда? Любовь до гроба! — Вы не верите в нее? — Возможно, верила семь лет назад, когда выходила замуж. А теперь мне кажется, что Генри все делает правильно. Лучше быть холостяком и коллекционировать вино. Или завести собаку. — Или высадить сад? Джулий положила на стол письмо, которое читала, и посмотрела на Тома. — Да. Высадить сад. Лучше уж наблюдать за тем, что растет, чем за тем, что умирает. Том откинулся на спинку стула. — Знаете, когда я на вас смотрю, у меня возникает странное ощущение. — Какое? — Мне кажется, мы уже где-то встречались. — Встречались. В моем саду. — Нет, еще раньше. Клянусь, я помню, что мы встречались. Джулия безотрывно следила за тем, как в глазах Тома пляшут отблески каминного огня. «Такой привлекательный мужчина, как вы? — подумала она. — О, я бы запомнила эту встречу». Том взглянул на стопку документов. — Что ж, думаю, я должен помочь вам и больше не отвлекать. — Он взял в руки несколько лежавших сверху страниц. — Вы говорили, что ищете упоминания о Розе Коннелли? — Присоединяйтесь. Она ведь ваша родственница, Том. — Думаете, это ее кости обнаружили у вас в саду? — Я знаю только, что ее имя постоянно возникает в письмах от Оливера Венделла Холмса. Для нищей ирландки она произвела на него слишком сильное впечатление. Устроившись поудобнее, Том принялся читать. А за окном усилился ветер, и волны начали биться о скалы. От попадавшего в трубу воздуха пламя в камине дрожало. Том подался вперед, и его стул заскрипел. — Джулия! — Да? — Оливер Венделл Холмс подписывал письма инициалами? Джулия взглянула на придвинутый Томом листок. — Боже мой! — воскликнула она. — Мы должны сказать об этом Генри. 22 1830 год Казалось, сегодня никому нет дела, что он фермерский сын. Передав пальто и шляпу горничной, Норрис вдруг с ужасом осознал, что на его жилете не хватает одной пуговицы. Но девушка присела в реверансе и почтительно склонила голову — так же она приветствовала и хорошо одетую семейную пару, вошедшую до него. Не менее теплый прием ожидал его и дальше, когда Норрис шагнул навстречу доктору Гренвиллу. — Господин Маршалл, мы рады, что вы смогли прийти нынче вечером, — проговорил профессор. — Разрешите представить вам мою сестру, Элизу Лакауэй. Норрис сразу понял, что перед ним мать Чарлза. У нее были такие же голубые таза и светлая, алебастровая кожа, даже в ее годы выглядевшая безупречно. Но взгляд ее был более открытым, чем у сына. — Вы тот молодой человек, которым так восхищается мой Чарлз, — догадалась она. — Даже не представляю, отчего, госпожа Лакауэй, — скромно ответил Норрис. — Он говорил, что среди них вы самый искусный анатом. Рассказывал, что ваша работа выделяется опрятностью, и больше никто не способен с такой точностью препарировать лицевой нерв. Эта тема показалась Норрису неподходящей для светского общества, и он вопросительно взглянул на доктора Гренвилла. Тот лишь улыбнулся. — Покойный муж Элизы был врачом. И наш отец был врачом. А теперь, к большому несчастью, ей приходится мириться со мной, так что она вполне привыкла к несуразным беседам за ужином. — По мне, все это довольно увлекательно, — подтвердила Элиза. — В детстве отец часто приглашал нас в анатомическую залу Будь я мужчиной, я бы тоже занялась изучением медицины. — И отлично в этом преуспела бы, дорогая, — подсаживая сестру по руке, заверил Гренвилл. — Как и множество других женщин, если бы им представилась возможность. Доктор Гренвилл смиренно вздохнул. — Уверен, что этот вопрос ты еще не раз поднимешь нынче вечером. — А вы не считаете это трагической ошибкой, господин Маршалл? Пренебрегать талантами и способностями половины человечества? — Элиза, прошу тебя, позволь бедному мальчику выпить хотя бы бокал хереса, прежде чем ты перейдешь к своей любимой теме. — Доктор Гренвилл, я не прочь обсудить этот вопрос, — возразил Норрис. Взглянув в глаза Элизе, он увидел там живой ум. — Госпожа Лакауэй, я вырос на ферме и многое знаю о скоте. Надеюсь, вы не сочтете мое сравнение унизительным. Но я ни разу в жизни не видел жеребца, который был бы смышленей кобылы, или барана, который смекалкой превосходил бы овцу. А если благополучие потомства под угрозой, именно самка становится поистине грозной. Даже опасной. Гренвилл рассмеялся. — Речь истового защитника! Элиза одобрительно кивнула. — Я запомню ваше сравнение. И даже использую его в следующий раз, когда начнется обсуждение этого вопроса. Господин Маршалл, а где находится ферма, на которой вы росли? — В Белмонте, мэм. — Ваша матушка наверняка гордится тем, что вырастила такого прогрессивно мыслящего сына. Я непременно гордилась бы. Упоминание о матери весьма некстати разбередило былую рану, однако Норрису удалось удержать улыбку. — Она наверняка гордится. — Элиза, ты ведь помнишь Софию, верно? — спросил Гренвилл. — Лучшую подругу Абигейл. — Конечно. Раньше она часто приезжала к нам в Вестон. — Господин Маршалл ее сын. Элиза, чей взгляд снова переместился на Норриса, внезапно напряглась и, похоже, что-то распознала в лице юноши. — Вы мальчик Софии. — Да, мэм. — Боже мой, ваша матушка не навещала нас уже много лет, со дня смерти Абигейл. Надеюсь, она здорова? — Здорова, госпожа Лакауэй, — отозвался юноша, хотя даже ему была очевидна неубедительность собственного ответа. Гренвилл похлопал его по спине.