– Еще вопрос, – сказал тот. – Почему я? Почему вы меня выбрали в посредники? Коваленко погасил спичку, помахав ею в воздухе. – Как ваша голова? – Прошла. – Не озябли? Вы легко одеты. – Нет, ничего. Коваленко показал на скамейку, стоявшую у входа на причал: – Это хорошо, потому что ваш вопрос весьма кстати, и мы еще не договорили. Скамейка была мокрая от росы, и они решили не присаживаться. Остались на ногах, глядя на широкую темную полосу речной воды, где отражались огни другого берега и фары автомобилей, кативших по шоссе на Версаль. – Я много знаю о вас, – сказал Коваленко. – Может быть, больше, чем о любом другом агенте противника. Он пристально смотрел на Фалько, покуда тот открывал портсигар и щелкал зажигалкой, прикуривая. – И вы, наверно, догадываетесь, откуда я эти знания почерпнул. Фалько не ответил. С полминуты он молча курил. Потом наконец спросил, не глядя на собеседника: – Она вернулась в Москву? – Да. Выполнила приказ, к которому в ту пору и я приложил руку. Ей пришлось отвечать за провал операции с золотом в Танжере. – Это было необходимо? – Необходимо ли – не знаю. Знаю, что неизбежно. Какое-то время они молча курили, глядя на Сену и огни на другом берегу. – Я ждал ее в Марселе, – вдруг сказал Коваленко. – Там мы и встретились. Полдня и целую ночь провели в разговорах. Я ее расспрашивал, вернее, допрашивал. – Допрашивали… – задумчиво протянул Фалько. – Перестаньте, не передергивайте. Спокойный был разговор, без угроз и прочего… Поговорили, и я передал ей приказ – прибыть в Москву. Она даже ни о чем не спросила. – Коваленко помолчал, поднес к губам сигарету, и уголек на конце разгорелся ярче. – Вы же знаете ее. – Знаю – или знал? Несмотря на темноту, Фалько заметил, как русский пожал плечами: – Я сам сообщил ей, что по инструкции, которую я получил, она должна в Москве доложить о неудаче лично. Она глазом не моргнула. Вы ее знаете и, значит, понимаете, о чем я. Выслушала, не возражая. Кивнула. Невозмутимо и дисциплинированно. – Вы предупредили ее, чем это может кончиться? – Необходимости не было. Она все сама прекрасно понимала. Никто ее не обманывал, и она сама себе не лгала. Не в ее привычках это было. – Верно. – Я на целый день снял с нее наблюдение, пока занимался всякими формальностями… Она была моим лучшим агентом, и я счел это своим долгом перед ней. Не примите за признак слабости. Эти слова вызвали на губах Фалько улыбку – верней, неопределенную усмешку. – Что вы… И в мыслях не было. – Она этого заслуживала, понимаете? – Прекрасно понимаю. – Я дал ей сутки, чтобы исчезнуть, но она этим не воспользовалась. И была совершенно бесстрастна. Ни разу не возразила. Не возмутилась. Села на теплоход «Жданов», шедший в Баку, – и все на этом. – Вы ее больше не видели? – Нет. – А что вам о ней известно? – Ничего. – Коваленко помолчал. – Центр подтвердил прибытие. И больше я о ней не слышал. – Она жива? – И этого я тоже не знаю. Поверьте, я говорю правду. – И даже не пытались выяснить ее судьбу? – В том случае, если дело приняло скверный оборот, мое вмешательство ей бы не помогло, а вот мне бы навредило. Лучше отстраниться. – Ну да. – Благоразумней. – Понимаю. – В этом я не сомневаюсь. Вверх по реке двигался зеленый фонарик самоходной баржи, а вскоре донесся и шум мотора. – В нашем с вами деле существует математически выверенный закон, – спустя мгновение сказал Коваленко. – Люди, наделенные патриотизмом, верой и моралью, в конце концов терпят поражение гораздо чаще тех, кто всего этого лишен. Они стояли и смотрели на черную тушу, скользившую мимо, до тех пор, пока зеленый носовой огонь не сменился белым кормовым. – В последний день она мне кое-что рассказала про вас, – сказал русский, когда баржа скрылась за изгибом реки. – Детали операции по освобождению лидера Фаланги, подробности танжерской истории. Она всегда говорила о вас с подчеркнутой, даже несколько чрезмерной холодностью. С таким отчасти отчужденным, что ли, уважением. Любопытно было наблюдать. Вот тут мне и пришло в голову спросить, почему она вас не убила. – Попыталась. Не вышло. – Да. Мне она ответила то же самое. Коваленко затянулся в последний раз и швырнул окурок в воду. – Забавный народ эти женщины, а? В наших с вами историях Ева – не единственная… Фалько вздрогнул от неожиданности: – Вы о чем? Огни с противоположного берега блестели, отражались в глазах Коваленко. Он повернулся к Фалько, но ответил не сразу: – Она сказала, что вы хороший агент. Однако, сдается мне, по каким-то причинам слегка вам польстила. Переоценила ваши аналитические способности. Вы не спрашивали себя, какова роль Эдди Майо в деле Баярда? – Зачем бы мне?.. – Что же, и адмирал ваш ничего не говорил? – Абсолютно ничего… – Фалько задумался, стараясь припомнить. – А что он должен был сказать? – Известно ли вам, что британская разведка внесла свой вклад в дело Баярда, подтвердив ложные сведения? – Ну, что-то такое слышал… – Англичане со своим обычным цинизмом изображают нейтралитет, а сами втихомолку ведут собственную игру. Гитлер им представляется символом национального возрождения, и им куда интересней вернуть кредиты, выданные Сити, чем слушать барабаны войны… Симпатизируют фашистам и содействуют им при каждом удобном случае. – И что же? – А то, что история с Баярдом – этот самый случай и есть. С этими словами Коваленко круто повернулся и не спеша направился к туннелю. Сбитый с толку Фалько тоже швырнул окурок в воду и еще какое-то время смотрел русскому вслед. Потом, словно очнувшись, двинулся за ним и, догнав, услышал: – Эдди Майо работает на МИ-6. Фалько резко затормозил, словно наткнувшись на невидимое препятствие: – Не верю.