Трудные времена теперь настали и для Советского Союза, настойчиво говорил русский. В стране происходят огромные перемены, и совсем не легко отличить врага от друга. Каждый день приносит новые неожиданности – разоблачают саботажников, внедренных шпионов, врагов народа. Многих закордонных разведчиков отозвали в Москву, и не все вернулись к месту службы. Может быть, сгинули в тюрьмах и трудовых лагерях. Фалько теперь слушал с живым интересом. Он перестал прикидывать в уме варианты спасения и все внимание устремил на слова Коваленко. Подобные излияния как-то не к месту, подумал он. С чего бы это шефу советской разведки в Испании откровенничать с вражеским агентом? – Такие люди, как мы, – продолжал тот, – разумеется, каждый на своем уровне, должны следить не только за каждым своим словом, но даже за выражением лица, потому что непременно найдется доброхот, который истолкует его по-своему и немедленно доложит в Москву. Расскажи-ка анекдот про Сталина – вместе со всем своим семейством поедешь в Сибирь. – Я думал, что на таком посту вы всего этого можете не опасаться. – Ах, вы думали? – Коваленко еле слышно рассмеялся. Фонарь освещал только его лицо. – А вот ваш шеф, к примеру, может себе позволить шутку про Франко? – Он шутить не любит, – двусмысленно ответил Фалько. – Я ветеран всех мыслимых войн, человек более чем обстрелянный. Я разрабатываю операции, я вербую и готовлю агентов, я разыскиваю перебежчиков, заочно приговоренных к смерти. У меня ордена Ленина, Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Я служил в ГПУ, а теперь в НКВД и выживал там, где другие погибали. Хотите, расскажу вам кое-что забавное? Они остановились перед самым туннелем. Фалько, покосившись, благо стоял вполоборота, отметил, что замерли и два силуэта позади. – Насколько я знаю, все, кто были моими начальниками с семнадцатого года, когда я вступил в Красную армию, один за другим пали жертвами чисток. Им предъявляли совершенно абсурдные обвинения, однако же вот… Как говорит товарищ Сталин, есть человек – найдется и вина. Ева Неретва, подумал Фалько. Товарищ Пабло постепенно сужает круги, подбираясь к этой теме, – но зачем? Фалько снова взглянул на черную полосу воды и зев туннеля. – Военные в больших чинах, герои революции и Гражданской войны, ветераны партии… И представьте себе, все они на суде признавались, что были агентами империализма, называли себя врагами народа… Я едва ли не единственный из того призыва, кто еще жив и на свободе. Фалько слушал его напряженно и немного растерянно. Впитывал каждое слово, вникал в каждый оттенок смысла. Доверительный и миролюбивый тон Коваленко не давал забыть, что этот человек – его силуэт был едва различим во тьме, – так спокойно и непринужденно стоявший рядом, возглавляет мощную организацию шпионов и убийц. И что двое таких находятся сейчас в десяти шагах у него за спиной. – Несколько дней назад мне прислали из Москвы две инструкции. Одна содержала приказ ликвидировать Лео Баярда, по поводу которого мои руководители получили то, что на их языке называется «неопровержимые доказательства» его причастности к троцкистской деятельности, его работы на иностранные разведки, его счетов в швейцарских банках и прочего, вам известного. – С чего вы взяли, что мне это известно? И что именно мне известно? Снова послышался негромкий смех. Несмотря на темноту, Фалько по блеску глаз понял, что Коваленко не сводит с него пристального взгляда. – Не обижайте моих информаторов. Тем более не будем попусту тратить время – его у нас немного. Как я сказал, мне почти одновременно отдали два приказа. Первый – закрыть вопрос с Баярдом. Второй – прибыть в Москву. И вот это мне не очень нравится. В свете того, что я рассказал вам, такая перспектива не может не встревожить советского человека, какое бы положение он ни занимал. – Сомневаюсь, что вы… – Предоставьте сомневаться мне, а сами просто слушайте. – Хотя Коваленко понизил голос, было заметно, что тон стал почти неприязненным. – Мы вышли на эту прогулку не за тем, чтобы вы излагали свои сомнения, на которые мне, честно скажу, плевать, а затем, чтобы выслушали, что я имею вам сообщить… Понятно? – Понятно. – Вот и хорошо. Итак, эта вот инструкция, которая сводится к «возвращайтесь на родину, товарищ, нам надо кое-что обсудить», меня не обрадовала. Слишком много я повидал на своем веку, чтобы клюнуть на такую наживку. Может быть, в Москве и впрямь решили что-то со мной обсудить, а может быть – присоединить меня к тем, кто подписал признание ради спасения семьи или чтобы умереть легкой смертью. Коваленко замолчал. Взял и долго держал намеренную, театральную паузу. – У вас есть семья? – спросил он наконец. – Не помню. – А у меня дочка. – Да? – Фалько с интересом поглядел на Коваленко, представшего ему в новом свете. – Не знал. – Теперь знаете. Она у меня одна… Сейчас лечится в швейцарском санатории. У нее слабые легкие. Мать у нее умерла, она воспитывалась у моей сестры. – Понимаю. – После долгих раздумий я разработал план. Закрыть дело Баярда, но без оглядки на мое начальство. – А вот этого – не понимаю. – Сейчас поймете. У меня создалось стойкое впечатление, что вся история с Баярдом сфальсифицирована вашей службой и абвером. При участии еще кое-каких структур. – Почему же тогда вы действовали против него? Если вся история с ним – моих рук дело, как вы утверждаете. Коваленко снова помолчал. Казалось, он пытается одолеть последние сомнения. На краткий миг и впервые за все это время Фалько понял, что собеседник колеблется. – С одной стороны, – сказал тот наконец, – я выигрываю время и могу задержаться с выездом в Москву. С другой – кое-что предлагаю третьим лицам. Совершаю акт доброй воли. – Кому же? – Вам. И вашим руководителям. По мосту снова с грохотом пронесся поезд. Фалько, переждав шум, не сразу, но обрел дар речи: – Иными словами, вы решили стать перебежчиком? Коваленко полуобернулся к своим телохранителям, по-прежнему державшимся в отдалении, и отдаленный свет очертил абрис его лица. Он еще больше понизил голос: – Мне больше нравится слово «дезертир»… Но смысл от этого не меняется. Да, таков мой план, хоть вы и сформулировали его слишком упрощенно. – А почему именно к нам? – Немцам я не доверяю: с них станется выдать меня Советам в обмен на что-нибудь. Итальянцы меня не любят. В Англии слишком сыро: моей дочери не показан тамошний климат. А швейцарский санаторий – это чересчур дорого. Фалько с заметным усилием тщился все это уразуметь. Придать услышанному вид хоть какого-нибудь правдоподобия. А Коваленко, высказав главное, пришел ему на помощь – облегчил анализ: – Испания – идеальное место. Я, разумеется, имею в виду территорию, которую контролирует генерал Франко. Республика обречена. Потерпит поражение. Я даю ей год жизни, ну, самое большее – два. Я там провел десять месяцев и отвечаю за свои слова. – Мне это удивительно: я предполагал, что в вас сильнее вера в окончательную победу коммунистической пролетарской Испании. Русский прищелкнул языком, демонстрируя разочарование: – Вашим соотечественникам на самом деле одинаково чужды и фашизм, и коммунизм. И на каждого идейного борца приходится десять оппортунистов. По-настоящему им милы только анархические идеи, и это делает людей по-настоящему опасными и непредсказуемыми. Даже самым дисциплинированным дико само слово «дисциплина». Но это не мешает им умирать с честью, потому что испанцы – первоклассные вояки. Хотя, на свою беду, они всегда останутся испанцами. С этими словами он повернулся к охранникам и резким требовательным тоном человека, привыкшего, что его слушаются без промедления, что-то повелительно сказал им по-русски. Потом взял Фалько под руку и повел по туннелю, храня молчание, так что тишину нарушали только шаги. Рот он раскрыл лишь на другом конце, когда убедился в очередной раз, что телохранители остались позади. – Я хочу, чтобы вы занялись всем дальнейшим – разумеется, не вы лично, а ваша контора. Чтобы обеспечили безопасность мне и моей дочери. А я вам за это… Вы представьте, сколько я могу рассказать вам о Республике. Ибо располагаю бесценными сведениями – списками агентуры, структурой правительственных органов. Знаю все тамошние интриги и всех иностранных добровольцев. Поставки вооружения – объем и сроки. Знаю об отношениях между коммунистами, анархистами и социалистами… Уловили мою мысль? Фалько не колебался ни секунды. – Все сделаю, – сказал он. – Это в самом деле чистое золото. – Вот именно. – А что дальше? На этом конце туннеля было немного светлее. Горели два фонаря на ближайшей улице, и желтоватые блики ложились на влажную брусчатку. От этого лицо Коваленко виделось отчетливей – четче обрисовались острый нос и почти лысый череп. Темная полоска усов, вместо того чтобы выделять это лицо из тысяч других, стирала его особость, делая совсем непримечательным. Фалько подумал, что с такой внешностью сидеть бы за столом в банке, в канцелярии или какой-нибудь конторе: взглянут на тебя – и сейчас же забудут. – Утолив любопытство вашей контрразведки, я намереваюсь перебраться куда-нибудь в Южную Америку. Или, быть может, в Соединенные Штаты. С дочерью, само собой. – Не надейтесь, что вас озолотят. В нашем ведомстве сидят ужасные скряги. – Да вы не беспокойтесь за меня. Я человек предусмотрительный и кое-что скопил на черный день. Мне нужны от вас только защита и приют на первое время. – И неприкосновенность, полагаю. – Само собой. За моей головой наверняка пошлют моих бывших коллег, не хватало мне еще опасаться ваших. Хотелось бы, если можно, не более одного врага за раз. Он помолчал, задумчиво глядя на туннель. – А дальше… Дальше уж и сам справлюсь, – медленно произнес он чуть погодя. – И… как знать, даже мемуары напишу. – Рано или поздно вас найдут. – Может быть… Но я принял кое-какие меры предосторожности. Если товарищ Сталин меня не тронет, я не предам огласке то, что мне известно о нем и о других персонах. О грехах юности и еще кое о чем. – Вам видней, – безразлично ответил Фалько. – Знаете, что делаете. – Знаю, уверяю вас. Ну и, подводя итог, вот вам ответ на ваш вопрос. Вы остались живы и не составили компанию Баярду, ради того чтобы срочно и совершенно секретно передать своему шефу – и только ему одному – все, что я вам сейчас рассказал. Помните – ему одному. С тем, чтобы он – тоже без посредников – лично уведомил генерала Франко. Он вытащил из кармана визитную карточку и вложил ее в руку Фалько. – Достаточно будет позвонить по этому номеру телефона – там предупреждены и ждут. В вашем распоряжении сорок восемь часов. – Не сомневаюсь, что ваше предложение примут. Коваленко достал кисет, а из него самокрутку и сунул ее в рот. – О-о, да, – холодно ответил он. – Разумеется, примут. Он чиркнул спичкой, прикрывая огонек ладонями. Осветилось худое лицо и черные живые глаза, устремленные на Фалько.