– Я не храню верность, – произнесла она живее, чем обычно. – По крайней мере, не всегда. Время от времени у меня бывают другие мужчины. И Лео это знает. И тоже иногда встречается с другими женщинами. Не о том речь. – А о чем? – Лео – хороший человек. И этого, наверно, достаточно, но он еще и честен… насколько позволяют обстоятельства. – Я в этом убежден. – И еще он отважен. – И в этом я не сомневаюсь. И элегантен. Я слышал, что даже в Испании, совершая боевые вылеты, неизменно был при галстуке. Это правда? Взгляд Эдди внезапно обрел пристальность. – Что-то такое в вас… – сказала она. – Что-то странное. Темное. – Не пугайте меня, ради бога. – Вы знаете, что я говорю серьезно. И понимаете, о чем я. – Ошибаетесь. Не понимаю. Чернокожая певица завершила первый номер. Кое-кто из танцующих вернулся за столик, их место заняли другие. Эдди и Фалько стояли посреди площадки в ожидании. Баярд, делая вид, что внимательно слушает Кюссена, не сводил с них глаз. И вдруг послал им улыбку. – Поездила по свету, пожила, – сказала она. – Поглядела людей, а теперь снимаю их. – А какое отношение это имеет ко мне? – Вы располагаете к себе, – сказала она, чуть замявшись. – И очень привлекательны. Ваша улыбка обезоруживает, и вы умеете ею пользоваться. Но такие глаза я видела раньше. У других мужчин и в других странах. – И что же там, в глазах этих? – Там жестокая шутливость. Оркестр сыграл вступление к блюзу «A Good Man Is Hard to Find», трубач подхватил, и певица через несколько секунд начала. Густой глубокий голос произносил английские слова с едва заметным акцентом – смесью французского и немецкого: My heart is sad and I’m all alone My man’s treating me mean…[44] Фалько хорошо знал этот голос и эту песню, лившуюся очень медленно под металлическое рыдание трубы. В последний раз он слышал Марию Онитшу меньше года назад, в берлинском «Блаунахте». И там ей тоже аккомпанировал Мелвин Хэмптон. Воспоминание теплой волной хлынуло в душу, и на миг он перестал понимать слова Эдди Майо. – Когда я увидела, как вы беседуете с Лео, я вдруг усомнилась, что он сильней, – меж тем говорила она. – Мне это не понравилось. И теперь иногда я даже боюсь, что… Она не сказала, чего боится. Фалько в преувеличенном, театральном недоумении поднял брови. Однако забеспокоился. И внезапно почувствовал, что надо срочно принять меры предосторожности. Он готов был вступить на зыбкую почву. – Да вы шутите. – Вовсе нет. В медленном танце они оказались у самой эстрады. Взгляд певицы случайно упал на Фалько. Она смотрела на него сперва с удивлением, а потом, не нарушая ни ритма, ни звука, улыбнулась ему. «На веру мой совет возьмешь, и будет парень твой хорош», – сообщила она с нежной многозначительностью. Тогда Фалько подмигнул ей, сделал несколько шагов влево так, чтобы их с Эдди заслонили другие пары. Издали поглядывая на певицу, он видел, что она провожает его взглядом, а трубач, которому она, вероятно, успела подать незаметный знак, наблюдает за ним, улыбаясь глазами. Это не осталось незамеченным, понял он, посмотрев в лицо Эдди, однако та промолчала. – Не могу себе представить, чтобы кто-то был крепче Баярда, – сказал Фалько. – Тверже его и его убеждений. Эдди снова повела головой. Взглянула на певицу, потом на него: – Я знаю, что говорю. – Надеюсь, вы поделитесь своими выводами с Лео, – несколько фатовато сказал Фалько. – Любопытно будет послушать, что он-то думает по этому поводу. – Поделилась уже. – И что же? – Он очень смеялся. Они сделали еще несколько па. Эдди двигалась с прежней непринужденной легкостью, но тело ее словно одеревенело и отодвинулось от партнера. – Все же удивительно дурацкая у вас, у мужчин, уверенность в своей правоте, – неохотно процедила она сквозь зубы. – И ваша круговая порука регулярно ставит вас в глупое положение. Фалько промолчал. И стоически выдержал вонзившиеся в него без жалости синие клинки глаз. – Вам не стоит больше с нами видеться, – неожиданно добавила она. – Я бы даже попросила вас об этом. – Что же, попросите. – Не вижу смысла… Знаю, что вы все равно не послушаетесь. – Да, потому что иначе не смогу видеть вас. Эдди замерла и вдруг отшатнулась от него, резко высвободив – почти вырвав, – руку из его руки. – Да подите вы к черту. Назад он с ними не поехал. Сказал, что возьмет такси, и остался на тротуаре, сунув руки в карманы и глядя вслед «воксхоллу». И простоял так довольно долго, с отрадой вдыхая свежий ночной воздух, рассматривая улицу – пустынную, если не считать вереницы такси, ожидавших клиентов, – цепочку фонарей, протянувшуюся до угла площади Пигаль, и горевшие в отдалении неоновые огни. Внезапно в вышколенном мозгу вновь зазвучал сигнал тревоги. В темноте на противоположной стороне улицы Фалько заметил еще одно такси и, когда мимо проехал автомобиль, в свете его фар сумел даже разглядеть внутри два силуэта. Париж, сказал он себе, обычное дело. Город наводнен машинами, где сидят личные водители, таксисты, любовники, друзья, полицейские, агенты и мало ли кто еще. И, разумеется, среди посетителей «Мовэз фий» найдется немало таких, кого ведут или охраняют. Автомобиль может ждать кого угодно, но Фалько был обучен не доверять случайностям и относить их к факторам риска. Слишком часто случайности приводят человека на эшафот или подставляют под нож в темной подворотне. А в его ремесле, где жизнь собственная и чужая зависит от того, орел выпадет или решка, городской пейзаж может стать неоценимым союзником или неумолимым противником. Секрет – в соблюдении правил. В том, чтобы не утратить навыки обороны и нападения: они помогут выявить опасность и действовать по обстановке. Фалько вглядывался во тьму. Учитывай все способы, которыми враг может уничтожить тебя, вспомнился ему давний совет инструкторов. А когда переберешь все, отбрось их и подумай о том единственном, не учтенном тобой и непредвиденном, ибо именно им тебя и попытаются убрать. В один прекрасный день жизнь обрывается, и никто не знает, когда придет этот день. Или эта ночь. Десять секунд он размышлял, насторожившись, как травленый волк, а потом решил не приближаться к подозрительной машине. Тем более что «браунинг» в номере отеля, а бритва за лентой шляпы – в клубном гардеробе. И потому ничего не остается, как быть настороже и никого не спугнуть. Он очень спокойно принял это обстоятельство как данность: делать нечего, приходится в бездействии стоять на тротуаре, обдумывая новый фактор – пока еще маловероятный, но возможный: и эта машина, и два силуэта в ней вступили в задуманную им игру. И по этой причине Фалько в ночной тишине, казавшейся такой мирной, старался привести мысли в порядок и выработать тактику. Все сильно осложняется, подвел он итог. Слишком сильно. Затем мысли его обратились к Эдди Майо: ее подозрения прибавили операции «Баярд» риска. Флирт с ней в таких обстоятельствах едва ли возможен и, более того, едва ли будет выглядеть искренним. А положение Фалько будет ухудшаться с каждой минутой. Легенда Игнасио Гасана сохранит правдоподобие еще лишь несколько дней. А ведь предстоит решить и вторую задачу – картина Пикассо. Адмирал, давая ему инструкции, не назвал приоритеты. В Сан-Себастьяне объяснили – то и другое одинаково важно. Он снова принялся незаметно наблюдать за автомобилем. В самом деле, можно ли сражаться на стольких фронтах – тут тебе и кагуляры майора Вердье, и коммунист Навахас, и другие красные агенты в Париже, и Лео Баярд с Эдди Майо, и Пикассо. Многовато, тем паче что время ограничено. Но более всего раздражала Фалько не возможная активность противника, а ее отсутствие. И потому он почти с облегчением воспринял появление этого подозрительного автомобиля. Хуже нет бездействия и черепашьего шага минутной стрелки. И наоборот – когда угроза становилась реальна, Фалько просто захлестывало счастье: подобный эффект он получал, запив глотком коньяка две таблетки кофе-аспирина. Он чувствовал себя древним воином, который идет под небесами, где нет богов, готов к бою и не нуждается ни в чем и ни в ком. Его изводило ожидание, необходимость бесконечно тасовать карты, не сдавая. Но именно поэтому, подумал он, нехорошо усмехнувшись, именно поэтому, когда наконец все карты будут сданы, он сметет их со стола одним взмахом руки; когда все начнет рушиться, кто-то очень дорого заплатит за мучительное ожидание и тягостную скуку этих дней – кто-то, но не он. – Вам угодно такси, месье? К нему почтительно приблизился клубный швейцар, дюжий усач в фуражке с серебряным позументом и в ливрее, напоминающей парадный адмиральский мундир. – Нет, спасибо. Я еще постою здесь. – Всегда к вашим услугам. Фалько достал портсигар, где оставалось всего несколько штук, предложил швейцару закурить, и они завели разговор о том о сем – о квартале и клиентуре. Швейцар сообщил, что он русский эмигрант, бывший офицер царской армии: Фалько подумал, что других он в Париже не встречал еще ни разу, и каждая русская дама здесь тоже непременно оказывалась впавшей в ничтожество графиней. Фалько с удовольствием вел эту неспешную беседу, которая прерывалась время от времени, потому что швейцар должен был подгонять такси посетителям клуба. – Как вас зовут? – спросил Фалько. И сунул ему в карман бумажку в пятьдесят франков. Швейцар поблагодарил по-военному – взял под козырек и вытянулся: – Юрий, месье, к вашим услугам. Юрий Скоблин. – Рад познакомиться, Юрий. Когда закрывается клуб? – Через двадцать минут. – Спасибо. Вот что, Юрий, можете оказать мне одну услугу? – Разумеется, месье. – Последите вон за той машиной, только незаметно. – Фалько показал на автомобиль, стоявший в отдалении. – Если тронется или из нее кто-нибудь выйдет – дайте мне знать. Я буду в баре. – Положитесь на меня. – Ни к чему нам встречи с ревнивыми мужьями, верно? Швейцар хохотнул в усы и снова вскинул ладонь к околышу: – Святая правда. Фалько вернулся в «Мовэз фий». Бегло полюбезничав с гардеробщицей, купил пачку «Крейвен» – его обычных сигарет не оказалось – и присел у стойки. Из большого зала доносился джазовый свинг, однако Мария Онитша свою программу завершила, а трубачу явно не хватало виртуозного мастерства Мелвина Хэмптона. Фалько заказал хупа-хупа – не такой, как в Саламанке, а настоящий, правильный, с чудесной водкой «Корчагин-Амбассадор», которую бармен, не скупясь, плеснул в миксер, – и, сидя на высоком табурете, остужал губы о холодный бокал, а сам тем временем разглядывал выходящих посетителей.