Но Рихард давно так не нервничал. И совершенно забыл, что полагается в таких ситуациях делать. «Сад-за-оградой» встретил его молчанием и синим свечением огней вдоль дорожек и в кронах деревьев. Только несколько зеленых точек снимающих дронов медленно плыли между синевой сада и чернотой неба. Да, здесь определенно было лучше, чем дома. Может быть, здесь и было «дома». Рихард с удивлением поймал себя на сентиментально-щемящим мыслях о скорой разлуке с этим местом. Он прижал руку к стволу ближайшей вишни и закрыл глаза. Там, под шершавой корой – спящая холодная древесина. Это дерево росло здесь, когда он пришел в «Сад», и останется стоять на десятилетия после него. Рихард уже не увидит, как дерево расцветет, и эта мысль была ошеломительно прекрасна. Сколько всего он потеряет, сколько всего он сделал за жизнь, которая не прошла, нет – только отряхнулась от глупых условностей, которым вынуждена подчиняться молодость. Но бы он узнал, что жить ему осталось только до утра – он бы, пожалуй, нисколько бы не огорчился. Даже мысли о смерти сейчас были окутаны вишневой дымкой меланхоличного предвкушения. Он не заметил как прошел мимо главных ворот в глубину спящего сада. Его словно что-то звало, настойчивая мысль, еще не сложенная в слова, но уже отчетливая и понятная. Ему сегодня все равно не придется спать. А темные аллеи полны огней и синей тишины, и вдруг Рихарду стало жаль, что люди больше не живут в домах с садами. В Среднем Эддаберге у него будет квартира. Конечно, не свой дом, и уж точно у него не будет сада. Может, в Старшем Эддаберге у людей есть сады? Почему бы и нет. Рихард замер у запертой оранжереи, завороженно глядя на рой разноцветных мерцающих огней. Это лаборы-пчелы опыляют цветы, выжигают зарождающуюся на листьях желтизну. А с рассветом они зароются в землю у корней и будут выпускать в почву газ и синтетический гель, который, как Рихард слышал, по составу почти не отличается от обычной гнили, только прозрачный и пахнет персиками. Он ничего не понимал в цветах и никогда их не любил, но мысль, клевавшая сознание была слишком заманчивой. Несвоевременной, но заманчивой. «Человек, который сажает цветы, перестает быть человеком, который страдает, и становится человеком, который сажает цветы». Рихард страдал? Нет, конечно же нет. Совсем скоро он получит то, ради чего всю жизнь проработал. Проработал в саду, забавно, он никогда об этом не думал. Только он был синтетическим гелем, который пах персиками, а не садоводом. Эта мысль его нисколько не печалила – садоводы иногда увлекались и получали несовместимые с дальнейшей карьерой штрафы. – Почему цветы-то? – тихо спросил он у холодного стекла оранжереи. – Ты же мог что угодно придумать. Почему не смотреть эфиры, не лампочки на алтарях зажигать? Можно еще копать траншеи. Или жарить тосты, но тебе приспичило говорить именно о цветах. Леопольд не мог ему ответить. Может, он никому уже не мог ответить. «Неудивительно, что он сейчас вспомнился», – думал Рихард, раскладывая вешалку-манекен прямо на улице. Как глупо. Чудовищно глупо. Вот бы никто не увидел. Он раздевался быстро, чтобы не передумать, и о Леопольде больше не вспоминал. Костюм на вешалке остался напитываться холодным ночным воздухом, а Рихард, шипя и матерясь, влезал в универсальный рабочий комбинезон. Комбинезон шуршал и почти не грел, зато перчатки, которые он нашел в ящике с инвентарем, были чистыми и теплыми. Можно было скомандовать Аби, чтобы связался с лаборами-садовниками. Чтобы они включили свет, чтобы услужливая модификация Аби с приятным женским голосом объяснила ему, какая лопата для чего нужна и как вообще-то говоря полагается сажать цветы, чтобы не стать человеком, который страдает ерундой. Но Рихард совсем не хотел делить спонтанную полуночную глупость с Аби и его модификациями. Даже если у них приятные женские голоса. Рихард наконец-то зашел в оранжерею, но не спешил закрывать дверь. От входа тянуло холодом, но запах внутри был совсем не таким, как днем. Запах был тяжелый, маслянистый и почему-то казался мертвым. Точно, так пахли мертвые цветы, забытые в вазах. – Ну, что я говорил, – мрачно усмехнулся Рихард, все-таки закрывая дверь. – Ты и здесь оказался неправ. О чем он там думал, пока ночной воздух не выстудил все идиотские мысли? Ах да, о том, что совсем не удивительно, что ему вспомнился именно Леопольд. У него могло быть все то же, что у Рихарда, и даже больше. Сейчас самое время о нем вспомнить – история Леопольда даже лучше паранойи помогала думать о том, чего он добился. Но его неотвязно преследовало чувство, что призрак Леопольда появился в его жизни раньше. Надписи на стенах, а на подоконниках – зигзаги, нарисованные аэрографом. Похожие на зубы, на зубы и больше ни на что. Стоило все-таки позволить Аби анализировать биометрику. Может, из кучи несвязных материалов он все-таки смог бы достать ответ, но правда была в том, что на самом деле Рихард очень не хотел знать правду о пожарах, подбирающихся к «Саду». Он должен был, обязан был ее знать, но отчего-то не хотел. В конце концов, он опросил всех пациентов, даже тех, кому уже не положено было посещение исповедальни. Сделал, что мог. Не нужно взваливать на себя больше – однажды не сможешь ни унести, ни сдвинуться с места. Рихард поймал себя на том, что сомнамбулически шатается по дорожкам, скользя невидящим взглядом по темным листьям. Усмехнувшись, он опустился на колени рядом с ближайшим ящиком с землей, в котором ничего не росло. Ростки – и какая разница чего – спали под стеклянной коркой защитного купола. Можно дотянуться. Открыть, забрать ростки и опустить их в землю. И они прорастут. Рихард снял перчатки, забыв даже подумать о том, что ему нужны чистые руки. Вытащил рыхлый разлагаемый контейнер и наконец-то почувствовал запах живых цветов. … Марш спустилась в одну из лавок на улице, из тех, что лепились к кварталу как ракушки к днищу корабля. Она ошеломленно щурилась от блеска витрин и все пыталась вспомнить, когда покупала что-нибудь для себя. Для удовольствия, просто потому что хотелось. Может, иногда еду в палатках и табачный концентрат, но вряд ли Леопольда порадует пузырек ароматизированной смолы. Она стояла, уткнувшись в электронное табло и мерно стучала по нему пальцем, увеличивая количество позиций. Чай, кофе, сыр и хлеб, в котором есть мука. Какие-то банки, какие-то цветные упаковки – она выбирала то, что может долго храниться, но сама не могла понять, зачем. Теперь-то она может возить покупки хоть каждый день. Хорошо, что она пошла на Стравки. Можно даже еще сходить, наверняка ее пустят – им тоже хотелось зрелищ, а она больше не будет увлекаться. Она это точно знала, ведь теперь все по-другому. И впервые за столько лет «по-другому» – это хорошо. Хорошо? В лавке никого не было, только камеры вились у не надо головой и заглядывали через плечо. Потому что сейчас глубокая ночь и никому не нужен настоящий хлеб и хороший чай. А утром. Утром ей нужно быть дома, чтобы отдать сигнал своим паучкам. Это были особенные паучки, сложнее всех предыдущих – они тянули энергию из всех приборов, какие находили в помещении, им не нужна была ветошь и контейнеры с горючим, кроме концентрата под монограммой. Марш берегла их для особого случая, никогда таких не использовала, чтобы ее нельзя было поймать, но теперь-то все было иначе. Наступал особенный день, кульминация. Но нужна ли она теперь? – Три дня назад был завоз яиц, – робко прочирикал автомат. – Настоящих или в порошке? – Имитированных, – доложил автомат. – Двойная гелевая пленка сохраняет продукт лучше, чем натуральная скорлупа… – Заткнись, – попросила Марш. Но добавила три лотка с имитированными яйцами в список. Пакеты с покупками уже перестали помещаться на платформу доставщика, а Марш все смотрела на белый экран, с которого безумно улыбался шоколадный заяц в белом воротнике. Добавляла что-то в список, уже не понимая, что и зачем. Шуршащие яркие упаковки никак не могли заполнить звенящую пустоту в голове. С трудом заставив себя остановиться, Марш не глядя оплатила заказ, но от экрана не отошла. Черное стекло погасшего экрана отражало голубые блики ее повязки. Надо же, ей, оказывается, все еще было холодно. – Алкоголь, – скомандовала она погасшему экрану. – Что-нибудь без ароматизаторов… да, и без красителей… ну водка и водка. Не на платформу! Мне. Такая глупость. Зубы стучали о пластиковое горлышко. Ввалилась ночью к пожилому человеку порыдать у него на полу. Решила, что у него нет света, ну конечно, почему еще в комнате может быть темно, и взгляд-то у него какой-то не такой, тут точно что-то не так. Уж точно это не потому что Леопольд лег спать, не дожидаясь, пока она осчастливит его своей истерикой. Ее отражение виновато хихикнуло, смазав голубое пятно. А все же это была хорошая пустота. В этой пустоте она ни в чем не была виновата, а Леопольд был жив, и теперь у него даже будет чай. … Бесси не спалось. Почему-то в комнате было так душно, словно еще и вентиляция забилась. Бесси ворочалась почти час, думая, стоит ли жаловаться Марш, чтобы она со всеми поругалась и не решаясь спросить у Аби, чтобы не узнать, что Марш все-таки надо с кем-то ругаться. Может, если оставлять дверь открытой – воздуха будет больше? – Аве Аби! Проверь вентиляцию, – не выдержала она. Не хотелось будить Аби среди ночи, но может, ему тоже не нравилось, что воздуха мало? Аби никогда не сердился. – Вентиляция исправна, – бодро доложил он. – Есть проблемы? – Душно, – пожаловалась Бесси, глядя в темный потолок. – Предложить варианты решения? – Да-да, предложи! – обрадовалась она. Вот какой Аби был замечательный, он даже без репортов умел все решать! В наушнике что-то щелкало и шуршало, а потом жутко довольный собой Аби сообщил результат: – Оптимальный вариант: выйти на улицу.