Я приложил палец к губам, крутанул четки, наматывая их на запястье, поцеловал святой символ и вновь побежал к монастырю, остальные устремились следом. Морок Марта развеивать не стала, и весь мир словно смазался, но зато и мы даже для самого остроглазого и бдительного наблюдателя, сколько ни вглядывался бы он во тьму, смотрелись сгустками тумана, а то и вовсе не смотрелись абсолютно никак. Мне было недосуг разбираться, какой именно эффект предусмотрела ведьма. Перескочив через неглубокую канаву, я прижался спиной к невысокой ограде и ощутил, как подрагивает, будто бы в такт чьим-то словам, ее неровная каменная кладка. — Подсади! — потребовал я, уперся носком сапога в сцепленные пальцы бретера и резко выпрямился, ухватился за край не слишком-то высокой стены. Подтянулся, оглядел пустой темный двор и уже безбоязненно влез на шершавые камни, затем протянул руку Микаэлю. Когда тот устроился рядом, мы втащили к себе Марту и осторожно спрыгнули вниз, затаились в глухом закутке у стены какого-то амбара. Монастырское подворье было погружено во мрак, лишь из высившегося на другой его стороне храма через цветные витражи помаргивали отблески свечей и лампад. А еще оттуда с непонятной закономерностью вырывались, корежа своей мощью незримую стихию, отголоски святости. Словно кто-то собрал всю ее с Зарьиной пустыни, запер внутри церкви и не давал хлынуть наружу. Ангелы небесные! Да что здесь такое творится?! Неужто иерархи ортодоксов вознамерились создать собственные Сияющие Чертоги? Неужели их гордыня столь велика, что они сочли возможным перекроить дарованную этому месту святость по своему усмотрению? Безумие! Я постучал Марте по плечу и нацелил указательный палец под ноги, призывая оставаться на месте, а Микаэлю указал на храм. Пригибаясь, мы начали пробираться вдоль стены, потом быстрым шагом пересекли двор и укрылись в тени меж двух монументальных контрфорсов. Огляделись и двинулись дальше, но бежать не бежали, опасаясь выдать себя стуком каблуков по каменным плитам, коими был замощен двор. Меня влек боковой вход в церковь, я должен был заглянуть внутрь и увидеть все собственными глазами. Слишком уж взбаламучена оказалась незримая стихия, эманации святости то пронзали ее мимолетными вспышками, то пропадали, оставляя после себя… Нет, не пустоту — небесный эфир, пусть и странно разреженный, никуда не девался, просто не сохранял той светлой радости, коей неизменно отличаются святые места. От крайнего контрфорса до бокового входа было не меньше дюжины шагов, и хоть выходить на открытое пространство не хотелось до скрежета зубовного, я решил рискнуть. — Следи! — негромко шепнул Микаэлю и быстрым шагом двинулся к двери, а там легонько навалился на нее, приоткрыл и заглянул в щель. В лицо пахнуло тяжелой смесью благовоний и свечного дыма, стали слышны песнопения, но смысл молитвенного гимна ускользал, служба шла на староимперском. И никакого ощущения близости святого места. Обычная церковь с рядами деревянных скамей, полированным мрамором пола, колонн и стен, цветными витражами и золочеными семиконечными звездами. Да еще в полумраке у алтаря замерло с полдюжины коленопреклоненных фигур в сутанах, а в центре их круга возвышался реликварий с мощами святого Рафаэля. Что это именно тот реликварий, понял сразу, хоть прежде и в глаза его не видел. Просто очень уж благостная исходила аура от украшенного затейливой гравировкой и чеканкой ларца. Светлая сила растекалась от него, подрагивала в такт молитвам и… рассеивалась в пространстве. Ангелы небесные! Никто не собирал и не запирал в храме святость монастырских земель! Она сгинула неведомо куда, а ритуал как раз и должен был сделать это место прежним. Священники в молитвенном экстазе щедро делились огнем собственной веры, но ни их благих устремлений, ни силы нетленных останков недоставало, чтобы придать эфирному полю те теплоту, светлость и упорядоченность, коими то отличалось раньше. По спине мурашки побежали от ясного осознания того, что святости Зарьиной пустыни больше не существует, отголоски, которые удалось уловить прежде, испускало содержимое привезенного из Вакенхальде реликвария. Но как? Как такое могло произойти?! Кому под силу не просто осквернить святое место, но уничтожить его? Чья чудовищная воля сумела превозмочь последствия ритуала воссияния сразу нескольких праведников? Микаэль потянул меня прочь, я не сдвинулся с места, и тогда бретер лихорадочно зашептал в самое ухо: Фальшь благочестья, позолоты оскал, Истину в храме ты напрасно искал, Там лишь камень и пустые слова, Святость мертва! Он сделал паузу и эхом повторил: Отныне и вовеки мертва… Я подался назад, позволяя закрыться двери, и сказал: — Убираемся отсюда! А больше в ту ночь не вымолвил ни слова. Напился молча. ЧАСТЬ ВТОРАЯ РЕНМЕЛЬ ГЛАВА 1 Ренмель — сердце цивилизованного мира; город святой, разделенный и… несуществующий. Без малого восемь веков назад на его площадях проповедовал Пророк, и брусчатка узеньких улочек до сих пор помнит его шаги, а Сияющие Чертоги по-прежнему переполняет святость, но на западном берегу Рейга в те судьбоносные времена не было ничего, кроме причалов и сараев для рыбацких лодок, торговых складов и ремесленных мастерских да казарм, над которыми довлела цитадель, позднее названная Ангельской, а еще неизбежных спутников всякого крупного гарнизона — борделей, игорных домов, кабаков. Имелись амфитеатр, купальни и зиккурат — малое подобие огромной пирамиды, возвышавшейся в восточной части города. По итогам войн Веры, когда ортодоксы утвердили свою власть на этой стороне, им не досталось никаких святынь, город отстраивался с чистого листа. А на том берегу не возводилось вообще ничего нового. Правобережная часть Ренмеля стала владением понтифика, и никто без соизволения отвечавшего за градостроительство кардинала не мог снести даже жалкой развалюхи, пусть та и была выстроена много позже воссияния Пророка. Исторический центр там замер, скованный строгостью норм и правил, прижатый к берегу городками, выросшими на его границах, но так и не ставшими окраинами. Ренмель ортодоксов развивался и рос, давал приют бессчетному множеству жителей, стекавшихся туда со всей империи и сопредельных стран; Ренмель догматиков мало изменился со времен Пророка. Они бы прекрасно дополнили друг друга, да только разделяла их вовсе не река, сколь бы широка она ни была, а вера. Именно поэтому было два Ренмеля, два разных города. Один кичился славной историей и духовной властью, другой — нынешним могуществом и процветанием, и оба завидовали друг другу и друг друга ненавидели. А Ренмеля единого, пусть даже и разделенного по живому, никогда не существовало. И никогда, по моему скромному убеждению, что бы там ни вещали церковные иерархи и мирские властители с той или иной стороны Рейга, существовать не будет. Благодаря удачному расположению на пересечении торных путей столица империи безмерно разрослась, свободных земель в ее окрестностях почти не осталось. В последний день пути Староимперский тракт шел вдоль небольших городишек и богатых сел, распаханных полей и дворянских имений, каменоломен, каналов, мельниц и редких лесков, вход в которые простолюдинам был заказан под угрозой усекновения руки. Поначалу мы и не поняли, что въехали в пригород Ренмеля, просто застройка стала чаще, а людей кругом — больше. На обочинах же, как и прежде, вышагивали куры, в грязи сточных канав и переулков копошились свиньи, а на изредка попадавшихся пустырях паслись коровы. Но понемногу окруженные дощатыми заборами дома сменились двухэтажными особняками, а на смену вишневым и фруктовым садам пришли дворы на задах торговых лавок и мастерских. Всюду к небу поднимались жиденькие струйки дыма, вблизи кожевен и красилен и вовсе было нечем дышать, едкий запах резал глотку и заставлял слезиться глаза. Впрочем, у боен и скотных дворов вонь стояла и того хуже. В столицу мы прибыли на исходе первого месяца лета, когда везде и всюду шла подготовка к Дню явления силы. Вывешивались гирлянды из белых флажков с золотыми семиконечными звездами, сметался в сточные канавы мусор, красились ставни, заборы и двери, подбеливались стены, а в пивных вовсю разливался летний эль, который в Виттене варили специально к этому светлому празднику. Атмосфера казалась откровенно приподнятой, чего никак нельзя было сказать о моем настроении. На душе скреблись кошки, и отнюдь не из-за увиденного в монастыре Трех Святых, пусть случившееся там и не укладывалось в ведомые мне рамки мироздания. Смертным не постичь небесные законы, нечего даже ломать на этот счет голову. Беспокоило другое — с того самого момента, как я предъявил подорожную на таможенном пункте, время обратилось песком и неумолимой струйкой потекло из верхней колбы часов в нижнюю. Пространства для маневра больше не оставалось, пришел черед держать ответ и за содеянное, и за то, чего не совершал. И оставалось лишь уповать на доброе расположение канцлера и снисхождение дисциплинарного совета. Так себе надежда, если начистоту. Ангелы небесные! Не будь ко мне предвзят вице-канцлер вон Бальгон — и это еще слабо сказано! — дело могли бы замять, ну а теперь придется юлить и выкручиваться. Слишком уж паршивый расклад на руках для открытого противостояния. И вылазка в монастырь Трех Святых исправить ситуацию ничем не смогла. До отъезда из Вильмштадта мы доподлинно установили, что архиепископы Ренмеля и Миены прислали своих людей в Зарьину пустынь только на третий день после того, как обитель закрыла ворота для паломников, и значит, никакого касательства к причинам случившегося не имели. А если исключить политические резоны, Вселенской комиссии не было никакого дела до святых мест. Не наша епархия… — Это императорский дворец, магистр? — спросил вдруг Уве, заметив высившуюся вдалеке громаду мрачной твердыни. — Нет, цитадель Ангела, — ответил я. Впрочем, ошибся школяр не так уж и сильно. Прежде крепость на скале в месте впадения в Рейг его протекавшего по городу притока и в самом деле занимали несколько поколений предков светлейшего государя, которые жили там еще в статусе королей Виттена. — А императорский дворец? — расстроился Уве. — Мы будем проезжать мимо него? И я бы хотел взглянуть на кафедральный собор! — Непременно взглянешь. А сейчас лучше по сторонам смотри! Мы двигались в плотном потоке верховых, карет, телег и паланкинов, кто-то беспрестанно выезжал с соседних улочек и вклинивался перед нами, да еще через дорогу то и дело перебегали пешие горожане. Нужно было смотреть в оба, чтобы не растоптать какого-нибудь раззяву и не оказаться выбитым из седла самому. Дома стали выше и полностью каменными, совсем пропали бревенчатые верхние этажи. Фасады были либо оштукатурены, либо покрыты затейливыми барельефами. Крыши покрывала оранжевая и коричневая черепица, купола церквей и замков то блистали позолотой, то зеленели окислами меди; местами к небу взмывали мрачные каменные шпили, лишенные каких-либо украшений, за исключением резных завитков и горгулий-водостоков. Мы въехали в монументальную арку и очутились на круглой площади, посреди которой высился конный памятник одному из прославившихся ратными подвигами предков светлейшего государя. — Где остановимся? — обратился я за советом к маэстро Салазару и высказался на эту тему сам: — Думаю, имеет смысл снять апартаменты в университетском округе. — Есть идея получше, — немало удивил ответом Микаэль. — Пристроим этих, — он указал на Уве и Марту, — к одному моему другу. — У тебя есть друзья? — не поверил школяр. — Не надо меня никуда пристраивать! — возмутилась ведьма. — Куда Филипп, туда и я! — У меня есть друзья, — с нажимом произнес маэстро Салазар и ухмыльнулся, — даже если они об этом не знают. Уве фыркнул, но бретер проигнорировал его усмешку, поскреб подбородок и уставился на Марту: — Что касается тебя… Предпочтешь днями напролет зубрить грамматику и упражняться в чистописании или ассистировать практикующему целителю? Девчонка открыла рот, закрыла его и посмотрела на меня, затем спросила: — А мы не можем жить у твоего друга все вместе? Микаэль покачал головой: — Боюсь, это будет не слишком удобно. — Мы остановимся где-нибудь поблизости, — успокоил я ведьму. Та тяжко вздохнула и кивнула: — Твоя взяла, усатый. Маэстро Салазар с довольной ухмылкой расправил усы и сжал коленями бока жеребца, направляя его через площадь. — Мое мнение никого не интересует? — злобно пробурчал Уве.