Когда дверь за ним захлопнулась, Оля тихо рассмеялась. Она еще немного покрутилась перед зеркалом, воображая себя то английской королевой, то привокзальной шлюхой, а потом забралась в постель и укрылась одеялом с головой, будто спряталась в скорлупе. Она хотела побыть в одиночестве. «Все позади, и я опять на ноле. Детский дом, общага, Ли… Вокруг всегда столько людей, музыка, танцы… Время стирает эту мишуру и оставляет главное — былую любовь и радость, для которой не нужны пустые слова и натянутые улыбки, которая может обходиться только взглядами, молча». А сейчас трудно даже представить, что когда-то Оля могла любить без оглядки. Ли больше нет, он приходит только при закрытых глазах, вместе с памятью. А стоит открыть глаза — маски, а в ушах — музыка и шипение Сати. И тогда кажется, что радость больше никогда не вернется, что она осталась позади, в прошлом, совсем в другом мире, который она попросту выдумала, как дети выдумывают прекрасные сказки. Так и память. Она все приукрашивает, убирает противоречия, возвеличивает нюансы, наделяет их тайным смыслом. Сказка, всего лишь сказка… Но Ольга все равно радовалась этой своей сказке. Сердце ее было сковано холодом одиночества. Сердце слабело и замирало без тепла жизни и радости. И тогда она забиралась в постель, накрывалась с головой и начинала листать страницы памяти. Толстый альбом жизни, распухший от множества картинок, иногда дешевых, захватанных, грязных, изображавших только страдание, а большей частью — ярких, красочных, солнечных. Знакомство, годы ученичества, первые победы на первенствах по ушу, любовь к Ли… Эти картинки хранились внутри, в самом сердце. Ольга пересматривала их, останавливалась на какой-то странице, внимательно рассматривала одну картинку за другой, а затем могла или открыть следующую страницу, или вовсе захлопнуть альбом. Иногда она даже плакала. А виделась ей дорога, по которой шагает Ли. Его одиночество такое же полное, как ее. Двигается он медленно, и нет у него никакой цели — никуда он больше, по своему обыкновению, не спешит, не смеется, не подшучивает, потому что давно уже мертв. Оля знала это наверняка, потому что видела, как его убили. И эта последняя картинка заставляет ее плакать — преследует, будто страница согнулась или смялась и теперь альбом открывается только на ней. Хлопок выстрела, удивленный взгляд Ли, пятно крови на груди — там, где сердце… А вот у бредущего по серой дороге Ли лицо спокойное. Ни гнева, ни радости, ни удивления, ни боли, как в последние минуты жизни. Он смотрит со страниц на Ольгу, словно укоряет ее за то, что она сделала с его убийцами. А она не могла не отомстить! Она знала о разборках между спортивными кланами, знала упрямство Ли и его нежелание участвовать в грязных махинациях, знала об угрозах четверки. Ольга выследила всех четверых. И нанесла удар не таясь, на виду у. всех. Потом ей пришлось скрываться. Долго. Пока случайно не попала на цирковое представление. Моховчук бросал ножи. Тогда у него не было ассистентки, и Оля предложила свои услуги. Как ни странно, Иван согласился. Нет, не потому, что ему позарез нужна была ассистентка. Моховчук был поражен сходством Ольги с Надей Березиной — новой «звездочкой» своего знакомого. Этим знакомым оказался Владимир Бойко. В обмен на сотрудничество и послушание он предложил ей новый паспорт и новую жизнь. «Мои законы понятны и просты. Мир перевернется, встанет с ног на голову, — обещал Бойко, — но тебя не найдут… Пока ты не нарушишь мои законы. Понятно?» А законы Владимира Бойко совсем не были такими понятными и простыми. Они напоминали формулы сложнейших химических соединений, синтезом которых Бойко занимался в студенчестве. Одна молекула цеплялась за другую, вторая — за третью, образовывались цепочки и получалось соединение, которое могло быть и панацеей, и ядом. И Ольге пришлось на ощупь брести по этому лабиринту безоговорочного послушания, потому что каждый ее неверный шаг мог закончиться падением в пропасть. Оля видела смерть и знала, как легко ступить на серую дорогу забвения. Это знание обрекало ее на одиночество. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Кирилл Антонов лично встречал Измайлову в «Домодедово», и это было удивительно. Еще более удивительным было то, что в руках он держал огромный букет алых роз. — Глазам не верю… — пробормотала Аня. — Может, я сплю?.. Как большинство людей, считающих себя творцами и созидателями, идущими впереди серой толпы, Антонов был донельзя тщеславен и амбициозен. Он был хорошо известен за рубежом, где его коллекции одежды пользовались успехом. Модные журналы посвящали ему целые развороты, репортеры сражались за право взять у него интервью, многочисленные поклонницы охотились за автографами… Антонов привык быть в центре внимания, им восхищались, ему завидовали, его называли ведущим кутюрье. Призы, награды, почтительный шепот и цветы — охапки цветов после каждого показа. Он принимал эти знаки внимания как должное, сдержанно улыбался, снисходительно кивал, — но чтобы Кирилл сам, по своей воле, преподнес кому-либо хотя бы полевую ромашку!.. У него даже мысли такой не возникло бы! Но факт был налицо: Антонов стоял в зале ожидания с шикарным букетом в руках и напряженно вглядывался в лица прибывших пассажиров самолета. Аня попросила Юрика заняться багажом, а сама начала проталкиваться сквозь толпу к изнемогающему от нетерпения кутюрье. — Фотографии! — вместо приветствия завопил Антонов. — Ты сделала снимки? — Успокойся. Негативы у меня. Все в порядке, но, видишь ли… — Когда на моем столе окажутся фотографии? — Ну… Сейчас я поеду к Бернштейну… Думаю, часа через два, не раньше. Но дело в том, что… — Возьми мою машину. Она на стоянке. Скажешь шоферу адрес, он мигом домчит. Или нет… Лучше на такси. Точно, на такси. Машина мне понадобится. — Мне не нужна твоя машина. Меня должны встретить. — Кто? Матвей? — Да. А что? — А ничего… — Кирилл Антонов продолжал всматриваться в толпу пассажиров. — Как, кстати, отдохнула? — Спасибо, ты очень тактичен. А эти цветы для меня? Как мило!.. Не ожидала. Она протянула руку к цветам, но Антонов вежливо отвел букет в сторону. Этого Аня никак не ожидала. От стыда она готова была провалиться сквозь землю. — Где Кустодиева? — спросил Кирилл. — Почему я ее не вижу? — Она осталась в Сочи, — с трудом скрывая раздражение, ответила Измайлова. — Сошла с теплохода последней, под вуалью. Мы с Юриком ее специально ждали. Никаких репортеров, никаких интервью. Села в машину и — вьють… В аэропорту ее не было, это точно. — Черт!.. Вот незадача… — Кирилл покрутил в руках букет, протянул его Ане. — Тогда это тебе. — Спасибо, обойдусь! — отрезала Аня. — Слишком много чести для меня!.. — Да ладно тебе… — Антонов насильно засунул букет в руки Измайловой. — Мне нужно было представиться Татьяне Кустодиевой. Сама же понимаешь — бизнес есть бизнес. — Все мне понятно… — Аня раздумывала, выбросить ли ей цветы в мусорную корзину или же отхлестать ими Антонова по щекам. Однако публичный скандал не входил в ее планы, и она проглотила обиду. — Кстати, Кустодиева отказалась работать. На негативах другая модель. — На черта мне другая модель?! — опешил Антонов. — Ты что?! Мне нужна Кустодиева и никто другой! — Модель превосходна! То, что нужно. Умница, красавица, очень фотогенична. К тому же прекрасно двигается, танцует, имеет хороший голос… Даже дерется! Троих жлобов раскидала, как кегли. Я сама видела! — Просто собрание достоинств, — поморщился Кирилл. — Такого не бывает! Дамы с таким количеством добродетелей обычно носят очки в роговой оправе, прячут под пудрой бородавку на носу и днями рассматривают альбом с карточками разлетевшихся кавалеров. — Она не такая. — Спасибо, успокоила! — Увидишь фотографии — тогда и скажешь «спасибо». — Не дождешься! Ты все испортила. Как мне ее раскручивать?! И зачем?! — Антонов был в ярости. — Та была уже раскрученная «мисс Россия», протеже Оболенского!.. Как ты не понимаешь элементарных вещей?! Кустодиева — это Оболенский, Оболенский — это деньги, а деньги — это стопроцентный успех!.. А ты мне подсовываешь никому не известную мордашку, пусть даже очень симпатичную… Конец проекту! Ты меня зарезала, убила!.. Хуже того — ты перечеркнула итог двухлетней работы — и очень напряженной работы, поверь мне! Эх, елки-метелки!.. — Надежда Березина… Так зовут девушку. — Мне плевать! Я и запоминать это имя не хочу. — А вот Оболенскому не плевать. Он ее Наденькой называет! — Что? — И еще кошечкой, рыбкой и золотцем. Вот так! Кустодиева уже не в почете. Он ее продал немецким парфюмерам. Теперь он опекает Наденьку. Просто бредит ею. Так что если хочешь добраться до толстого кошелька Вадима Владимировича, тебе придется запомнить это имя. Надя Березина. А вон и она. Рядом с Оболенским. Под ручку. Заметь, нос у Оболенского, как помидор. Гнев Антонова испарился. Он лихорадочно оценивал сложившуюся ситуацию, выгоды, которые он может извлечь, и варианты предстоящих действий. — Березина, Березина… — пробормотал Кирилл. — Не звучит… Нужно придумать псевдоним. Это вон та, брюнетка? — Да. — Извини!.. Антонов выхватил букет у Измайловой и на крейсерской скорости поплыл к приближающейся паре. — Мерзавец! — прошипела Анна. Она круто развернулась и, кипя от злости, направилась к выходу из зала, где уже с сумками в руках маячил Юрик. — Ну что? — поинтересовался тот. — Антонов утвердил Березину? — Негодяй! — Кто? Я? — опешил Юрик. — Подонок! Анна с белым от ярости лицом прошла мимо, ничего не ответив и не объяснив. Юрик пожал плечами, схватил сумки и помчался за ней. Она остановилась только у автостоянки, огляделась, ничего не видя вокруг себя, окутанная досадой, как вуалью. Из серебристого «Фольксвагена» выскочил Матвей. В руках у него был букет. — Это мне? — на всякий случай спросила Измайлова. — Кому же еще?! — Матвей вручил Анне букет, обнял, поцеловал. — Как долетела? Как походила по морям-океанам? — Спасибо! — растаяла Аня. — Все прекрасно. Только меня чуть змея не слопала. — Какая змея? — Потом, потом… — Аня вдохнула аромат цветов. — Чудесно!.. Спасибо, милый. Иногда так хочется чувствовать себя женщиной, а не ломовой лошадью. — Змеи, лошади… Господи, да что с тобой? — Ничего. Просто я устала, — она прижала букет к груди. — Какие прекрасные розы!..