– Вот твои родители, – показала ему Марта. – Как их звали? – спросил Август. – Пауль – твой отец и мой старший брат, – сказал Курт. – А это Лаура, твоя мать. Так вот кто носил это имя! Август много лет мучался, пытаясь понять, кто такая Лаура. Это имя, пожалуй, единственное, что он помнил из своей далёкой детской жизни. Но ответа он не находил. Он не знал, кем была Лаура в его жизни и была ли она вообще или же это навеяно его неуёмной фантазией. И вот теперь он держит в дрожащих руках фотографии и жадно вглядывается в лица своих оставшихся молодыми родителей. К горлу подступало что-то, мешающее дышать. Почему всё случилось именно так, а не иначе? Почему его родители умерли молодыми, а он всю жизнь прожил вдали от родины и от родных, даже не подозревая, что изначально ему была уготована совсем другая судьба? Он должен был жить в другом городе, в другой стране, в другой семье, должен был говорить на другом языке, работать в другом месте, вести совсем иной образ жизни… Август Линде рассматривал фотоснимки своих родственников, попутно же ему объясняли, кто есть кто. – Где это снято? – спросил Август, глядя на себя, трёхлетнего, на фоне красивого старинного готического костёла. – Это было здесь, в Гамбурге? – Нет, – ответила Марта. – Тогда наша семья жила в Кёнигсберге. Кёнигсберг! Словно молнией пронзило мозг Августа. Это же нынешний Калининград! Ведь он мог побывать там, на родине, особенно учитывая его железнодорожную судьбу. Железная дорога уводила его во все концы Советского союза; где он только не побывал, а вот в Калининграде не довелось ему быть. Он отодвинул в сторону старые фотографии. Ему нужно было время, чтобы осознать всё, что он узнал, разложить по полочкам все те сведения, которые он только что получил. – А знаешь, кто это? – Марта вытащила из кипы фотокарточек одну и показала её Августу. Он долго внимательно на неё смотрел, потом покачал головой. Эта женщина, очень яркая, потрясающая, похоже, актриса, была ему незнакома. – Нет, я не знаю её, – ответил он. – Это знаменитая оперная певица Эльза Грюневальд, – сказала Марта. – Её знала вся Германия. К тому же, она твоя родная бабушка. Она мать Лауры, твоей матери. Когда Курт закончил переводить, Август внимательнее вгляделся в её лицо. Нет, он её не помнил. – Она оставалась с тобой, когда твои родители уехали на Восточный фронт. Потом Лаура приехала в отпуск и увезла тебя с собой. Когда пришла весть о вашей гибели, фрау Эльза одна верила в то, что ты жив. К ней пришёл солдат, который подтвердил, что тебя не было среди погибших. Она искала тебя, не переставая, до последнего своего дня. И умирая, просила найти тебя и привести на её могилу. Неужели ты её не помнишь? – спросила Марта. Август отрицательно покачал головой. Несмотря на все свои усилия, он не мог её вспомнить. Он чувствовал себя виноватым, но – увы!.. – А ведь она только о тебе и говорила, – заговорил Генрих. – Она была очень одинока, кроме тебя и Лауры у неё никого не было. Она жила с нами, в нашей семье, и бесконечно писала запросы в разные международные инстанции. У нас сохранились стопки писем за шестьдесят лет, ответы на запросы. Все они отрицательные. Никто, нигде и никогда не мог найти твоих следов. Мы, честно говоря, не очень-то верили в эту авантюру, а фрау Эльза наперекор всему и всем верила. Благодаря её настойчивости и неустанным попыткам идея поиска жила в нашей семье, потом Курт, которого тоже считали погибшим, вернулся домой, он был в плену в Советском Союзе. С его возвращением мы все поверили, что невозможное возможно и тоже стали верить и ждать. Когда фрау Эльза умирала, она взяла с нас слово, что мы продолжим поиски. Мы сдержали слово, ты с нами. Только жаль, что фрау Эльза этого не видит… Август пытался выудить из памяти обрывки детских воспоминаний: зоопарк, кафе, море… Он понимал, что она должна быть там где-то рядом. Но он не видел её. Она ускользала от него. Он не мог ничего вспомнить, связанного с фрау Эльзой. Как же так: она до самой смерти его искала и жила только этой надеждой, а он за всю жизнь ни разу её не вспомнил. Он никогда не вспоминал о ней и даже сейчас, держа в руках её фото, он совершенно не припоминал даже образа своей бабушки. Ни на миг, ни на секунду память не возвращала ему фрау Эльзу. – Красивая женщина, – выдавил наконец он. Больше Август ничего не мог сказать. В груди щемило. Он понимал, что нельзя забывать родных, тем более тех, кто тебя растил, любил и всегда ждал. Но что он мог сделать? – А какая это была певица! – вдохновенно заговорили наперебой его немецкие родственники. – Её знала и любила вся Германия. У неё был уникальный голос. Таких сейчас нет. Август растерянно перебирал фотоснимки Эльзы Грюневальд. Он не мог вспомнить ничего, абсолютно ничего… – А ты знаешь, когда ты родился? Свою точную дату рождения? – спросил Курт. – В документах у меня записана дата рождения того мальчика Пети, чьё имя я ношу, – ответил Август. – Ты родился в Кёнигсберге 19 августа 1937 года, – сообщил ему Курт. Оказывается, Август на полгода старше, чем записано у него в паспорте. Постепенно перед ним открывались страницы совсем другой жизни, которая изначально была уготована ему, но украдена у него злодейкой-судьбой. Пришёл черёд ему рассказывать о том, как он прожил эти шестьдесят лет в другой стране. Август Линде, он же Пётр Пантелеевич, предвидя такую исповедь, предусмотрительно захватил с собой почётные грамоты и дипломы за победы на соревнованиях и за успехи в труде, за изобретательство и рационализаторство. Он привёз свои поэтические сборники, и государственные награды, а также газеты, где о нём писали то как о спортсмене, то как о передовике производства, то как о выдающемся изобретателе, то как о поэте. Он рассказывал о прожитой жизни год за годом, демонстрировал свои достижения, фотографии с семьёй и в кругу друзей и коллег и понимал, что ни секунды из своей жизни он не променяет ни на какую другую, пусть более сытую, соблазнительную, обеспеченную. Жаль только, что все связи с родными людьми были оборваны… Слушая его рассказ, рассматривая документы, семья Линде восхищённо смотрела на него. – Как ты у нас разносторонне одарён! – произнесла наконец Марта. – Ты талантлив в самых разных сферах жизни. Жаль только, что все твои таланты достались чужой стране… А насколько ярче и полнее ты мог бы раскрыться здесь, на своей родной земле! – Нет, – покачал головой Август, – не думаю, что мог бы здесь добиться большего, чем там. Да может, и вообще не смог бы здесь ничего сделать. Всё-таки там были созданы все условия для трудящегося человека. Я прожил замечательную жизнь, достиг всего, о чём только мог мечтать. Мне есть что вспомнить. Я счастливо прожил жизнь. Меня окружали замечательные люди. Я доволен своей судьбой и ни на что бы её не променял. Жалею лишь об одном: что прожил эту жизнь без вас… * * * Тишина стояла такая, что, казалось, слышно, как колышутся травинки. Родственники привели Августа на кладбище. Он даже не заметил, как они исчезли, оставив его одного у могильной плиты. Он читал надпись на могиле: «Эльза Грюневальд», видел даты жизни и ещё какие-то слова от скорбящих родственников и только теперь явственно начинал понимать, что такое родная кровь. Всеми клеточками своего тела он чувствовал, что здесь лежит родной человек. Всю свою жизнь он чего-то добивался, куда-то шёл, думая, что делает это ради своей семьи, ради своего дела и своего профессионального роста, а оказывается, вся эта суета была ради того, чтоб в конце пути прийти сюда. Вся его жизнь была дорогой сюда. Его давно здесь ждут. Если бы он смог прийти раньше и застал бабушку живой, то услышал бы много радостных и счастливых слов. А сейчас только оглушительная тишина, от которой звенело в ушах… – Ну здравствуй, бабушка, – вымолвил наконец он. Молчание было ему ответом. Понимая, что ответа ему не дождаться, он стал говорить сам. Он рассказывал о своей жизни, начиная со своего отъезда от перрона в Кёнигсберге. О той ночи в огнях пожаров, когда с рельс сошёл железнодорожный состав, когда, полыхая, санитарные вагоны, словно обезумев, вставали дыбом, круша и ломая всё вокруг, калеча и умертвляя всё живое – та ночь разделила его жизнь на две части. Рассказывал о том, как рос в Джанкое, учился в Днепропетровске, жил в Херсоне, ездил в командировки по всему необъятному Советскому Союзу. Говорил о том, как он интересно жил, с какими достойными людьми обитал и работал. Говорил о том, что у него в жизни сбылось всё, о чём мечталось, он счастлив в своей судьбе и ему не о чем жалеть в прожитом – жалеет лишь о непрожитом, о том, что он жил вдали от родных и так никогда и не увидел бабушку, которая после гибели единственной дочери жила только им одним. Август говорил и говорил. Ответом ему было безмолвие, лишь изредка ветерок качал ветви деревьев и слышен был шелест листьев. Слушая молчание, Август почувствовал боль слева в груди. Слишком сильна оказалась эмоциональная нагрузка за последние дни. Да, он мог бы быть ненаглядным внуком своей бабушки, её баловнем и любимцем. Он мог быть любимчиком всей семьи Линде. В конце концов, он был сыном молодой четы хирургов Лауры и Пауля Линде, их счастьем. Всё могло быть по-другому в жизни этих людей, если б не война. Чья-то злая воля вычеркнула одних из списка живых, других сделала несчастными из-за этого. Что же это за законы такие, что позволяют манипулировать судьбами целых народов, ведь после той войны столько горя на земле осталось… А прошедших лет не возвратить и близких, ушедших за грань, не вернуть. И не достучаться туда, не докричаться… Август почувствовал, как ветер ерошит ему волосы. Наверное, бабушкина рука так бы гладила его по голове. Ему казалось, что она здесь, рядом с ним. И девушка в шинели военврача, которую он видел в семейном фотоальбоме Линде – его мать Лаура – тоже здесь. И элегантный молодой человек с фотоснимка – его отец Пауль – и он тут. Словно все они на него смотрят, но сказать ничего не могут. Сегодня говорить может только он, Август. – Знайте: я достойно жил, вам не пришлось бы краснеть за меня… Досадно, что нас так рано разлучили. Мы могли быть вместе, мы нужны были друг другу, ведь мы – семья. Но вскоре мы с вами встретимся и уж тогда-то мы навсегда будем рядом и никогда не расстанемся. Ждите меня, я скоро к вам приду… Как давно это было! В зверинце маленький немецкий мальчик в матросском костюмчике восторженно перебегал от одной клетки со зверями к другой, оглядываясь и зовя бабушку посмотреть на них. Потом, будучи абсолютно счастлив в тот день, он сидел за столиком кафе-кондитерской, поглощая мороженое и пирожное. А потом он ходил по берегу Балтийского моря, выискивая янтарь и учась правильно бросать камушки в воду, чтобы они несколько раз подпрыгивали по воде. А тот мальчик, который ловил стрекоз и наблюдал за жизнью муравьёв – это тоже был он. И тот, который, не разбирая дороги, в ужасе бежал от места страшной железнодорожной катастрофы, от криков и стонов, от огня, от вздыбленных, взбесившихся вагонов – это тоже был он. Как давно всё это было! И этот седой пожилой человек с палочкой, сидящий у могилы своей бабушки – это тоже он. Он, Август Линде, этнический немец, рождённый в третьем рейхе, рождённый для служения своему народу, рождённый для счастья, он, как и весь немецкий народ, был брошен своими безумными предводителями в беспощадную мясорубку войны. Тех безумцев уже давно нет на свете, а горе, которое они посеяли, до сих пор бродит по земле. Никогда не вернуть тех, кто не дожив, не долюбив, сгорел в топке войны. И ничего не изменить в судьбах, искалеченных войной. Август Линде, он же Пётр Пантелеевич Семешко, не сожалел о прожитой жизни. Но всем ли, опалённым войной, так повезло? И всем ли, как ему, повезло вернуться к своим истокам, встретить тех, кого они потеряли в самом начале пути? Теперь у него много дел впереди. Он должен поехать в Калининград, пройти по зоопарку, как тогда, найти свой дом и кондитерскую герра Штойбера, где он был так счастлив. Он должен обязательно прогуляться по берегу Балтийского моря, попытаться бросить камушек в воду – вдруг получится на этот раз, и поискать кусочки янтаря. А главное, Август Линде должен побывать на вокзале, на том перроне, откуда 61 год назад начался его путь в другую жизнь…