Мы остановились и долго вслушивались в темноту. Парро спустил паруса, которые слишком шумели на ветру. Мы навострили уши, чтобы услышать что-нибудь, кроме плеска воды у борта, скрипа мачты и шепота бегущих волн. Эй курил. Парро, не произнося ни звука, бродил по боту в поисках идеального места, чтобы различать все ночные звуки. Пытаться расслышать звук, которого нет, очень утомительно. Как и пытаться разглядеть что-то в темном небе уставшими глазами. Как и пытаться выстроить в памяти дни моей жизни, один за другим, самые далекие из которых так же призрачны, как листва на деревьях во время зимы. Чем больше я вслушивалась, тем больше ночь наполнялась разными звуками, даже воображаемыми, пряча глубокую тишину в основе нашего мироздания. Но приближения корабля слышно не было. Ориентируясь по звездам, мы долгих два часа плыли на запад. Затем снова принялись слушать. Как голова задремавшего человека, бот покачивался на волнах. Слушать, снова слушать и пристально всматриваться куда-то между морем и небом. Болезненное усилие. Парро причмокивал. Эй ножом вырезал что-то из дерева. Женщина не двигалась. Она спала? Я бы с радостью расслабилась, оставив Парро слушать темноту, но у меня не получалось. Вдруг рыжий пират принялся ритмично стучать пальцем по обшивке, хихикать и вздыхать. Он что-то слышал. Через несколько минут я тоже почувствовала долгую вибрацию, поднимавшуюся от воды по борту и будоражащую мое тело и уши. Где-то там, далеко, какая-то сила разбудила стихию, отчего и затряслось мелкой дрожью мое тело. Кажется, Эй тоже все понял, а Парро начал петь. Они подняли паруса. Как и прошлой ночью, пришлось долго ждать, прежде чем мы увидели пароход. Но эти двое и секунды не колебались при выборе курса. Мы повернули на север и быстро поплыли на слабый шум двигателя, почти заглушенный плеском нашего бота. У нас там была назначена встреча. Мужчины похлопали друг друга по плечу. – Трансатлантический, – сказал Парро. – Плывет в Америку. Набит до отказа. Корабль был гигантский. Пришлось закинуть голову, чтобы увидеть его трубы. Наш бот плыл очень быстро, когда его настиг вал от носа парохода, и мы чуть не опрокинулись под натиском следующих волн. Пришлось вычерпывать воду, и у меня не было времени на размышления; тем лучше. Огромная металлическая стена обгоняла нас по левому борту. Эй попытался зацепиться кошкой за трап на уровне иллюминаторов. В первый раз он промазал, но во второй попал. Канат шуршал у него под ногами. Как только он натянулся, наш бот рванул вперед, а ведро унесло волной. Канат натянулся практически вертикально – нас могло в любой момент притянуть к борту и засосать под корабль. Парро изо всех сил рулил, пока я помогала отцу спустить парус. Их свирепое возбуждение помогло мне справиться с тревогой. Нельзя было терять ни минуты. Эй захватил мешок и помчался к опасно треплющемуся канату. Он неловко полез по нему, останавливаясь время от времени, чтобы расслабить руки, а потом исчез наверху. Я не колебалась. Я полезла за ним. Парро не отходил от руля. Так он не сможет навредить женщине. А я буду искать свои ответы. Понятия не имею, как мне удалось добраться до корабля, но когда вокруг опасность… Трап вывел нас на открытую палубу. На полу валялся багаж, посреди которого отдыхали путешественники, завернувшись в одеяла. Платки и шляпы скрывали их лица. Большинство из них, казалось, спали; было очень неловко через них переступать. Эй исчез. Я бежала наугад и звала его. Выглядело это всё глупо: он мог быть где угодно. Наверняка искал провизию, если в том, что рассказывал Парро, была хоть капелька правды. От бездвижных путешественников помощи было мало. По палубе пронесся шквал – он принес с собой тяжелый, пробирающий насквозь дождь, странно-беззвучный из-за грохота двигателей. Я спряталась, насколько это было возможно. Путешественники остались, как и лежали, под этой смесью дождя и копоти. Никто и пальцем не шевельнул. Вода бежала между чемоданами, подпитывая огромные лужи, посередине которых спящие тела дрейфовали, как трупы. Где-то плакал ребенок. Пытаясь сбежать от дождя, я толкнула первую попавшуюся дверь и оказалась в длинном коридоре, который вел к точно такому же – стоило подняться по лесенке. Стены и пол протяжно и гулко вибрировали. Меня затошнило. Напрасно я пыталась найти открытую дверь – все каюты по пути были заперты. Наконец я подошла к двери «322», как сейчас помню, и она подалась. Я легонько толкнула ее. В тесной каютке ночник освещал четыре кушетки. На одной из них спал ребенок, тихо посапывая. Он спихнул одеяло к ногам. Руки, ноги, голова двигались время от времени, как заговоренные. На других кушетках никого не было. И ни звука больше – только это слабое сопение. В итоге я нашла удобства: двери открывались, за ними – душ, туалет, рукомойники под слабо освещенными зеркалами. Я закрыла за собой тяжелую дверь. Мгновенно избавившись от рубашки, краем глаза я заметила, как в зеркале отразилась моя грудь. Я подошла к рукомойнику и повернулась наконец. Спина у меня была покрыта рубцами, которые переплетались вспухшими черными и красными линиями. Свежая корка покрывала чернила, которые Эй ввел мне под кожу. Рисунки, слова, цифры, три дерева. И наверняка еще много разных символов. Карта сокровищ. Вот он, тайник, который выбрал отец в ярости и спешке. Моя спина. Карта наколота у меня на спине. Навсегда. Как же я раньше не догадалась об этом? Правда, я все время отгоняла воспоминания о той минуте, когда Эй рисовал на моей спине, – настолько это было ужасно. Боль, измучившая мою кожу, напоминала о себе лишь издалека. И если бы я раньше представила, насколько важна моя роль, насколько глубоко и безвозвратно я втянута в опасные планы Эя, я бы сама себе не поверила. Но теперь, ночью на корабле, эта новость меня не удивила. Все, что произошло, подготовило меня к ней. Я полезна отцу. Я, получается, ему нужна. Какой отличный тайник! И никто даже не догадается, что карта у нас, ведь настоящую карту украли. Вот ответ на мои вопросы: мы сами можем найти сокровище. Эй не все потерял. Через несколько дней моя кожа станет гладкой и мягкой. Болеть больше не будет. Я должна прятать ее от всех без исключения. Но в назначенный день я сама решу, кому ее показать. И у этого человека окажется ключ к богатству. А может, и к счастью? Ответ на другой вопрос: в этом путешествии я стала не просто случайным членом команды. Я была в самом центре приключения. Без меня ничего не произойдет. За дверью раздались шаги. Я надела рубашку и заперлась в туалете. Голова шла кругом, в сердце проснулись разные чувства: надежда, радость, рвение, смущение, неуверенность, страх. И что-то еще, без названия. Я осторожно вышла в коридор. Кто-то удалялся, но это был не Эй. Открытие связало мне руки: придется быть осторожней. А осторожность не свойственна мне от природы. Конечно, надо продолжить расследование. Время, когда я обо всем узнавала случайно, закончилось. Но теперь я должна лучше чувствовать угрозу. Нельзя оказаться под чьим-нибудь влиянием и потерять собственную свободу. И я могу больше не беспокоиться, куда направляется Эй; я и не подозревала, что он связан со мной так крепко. Теперь мне не хотелось осматривать судно. Между мной и этими путешественниками не было ничего общего. К тому же требовалось проявлять осторожность, а я так устала… Я медленно шла по коридору. Дождь усилился и барабанил по металлическому потолку. Не знаю, что именно заставило меня вернуться в каюту 322, – дверь была не заперта. Ребенок лежал на боку, прильнув ртом к груди уснувшей женщины. Он смотрел на меня одно мгновение, замерев, а потом снова принялся спокойно посасывать. Я вошла и прилегла на соседнюю кушетку. Здесь было слышно дождь. Он барабанил с одинаковой бесполезной свирепостью по палубам судна, высоким трубам, спящим в шерстяной одежде путешественникам, нашему боту и волнам вокруг. Море, должно быть, покрылось мелкой рябью. Иногда я купалась под дождем. Мне это нравилось. В корабельной каюте, в плену у звонкого и мокрого металла, я ощутила то же спокойствие. Я накрылась одеялом – оно лежало сложенным в ногах. Тепло и сухо. Рядом младенец, который сосет, посапывая. Он один звучал как оркестр, вместе с высокими и низкими нотами, раздающимися громче ровного дыхания его матери. Ребенок снова отпустил грудь и повернул ко мне голову. Его долгий ясный взгляд окончательно разогнал беспокойство. У меня никогда не было ни брата, ни сестры. Теперь я узнала, что приносит ребенок в семью, – умиротворение. Его глаза были как колодцы. Умиротворение приходит раньше речи. Оно суть жизни, в нем нет никакой тайны. Когда я закрыла глаза, я не знала, смотрит ли ребенок по-прежнему на меня или же снова принялся сосать. Но его близость принесла сон. Сопение смешалось с плеском весел Эя. Я тоже была ребенком. Ребенок-путешественник – это я сама. Женщина, спящая там, в тени, – это когда-то была моя мама. Вскоре появился пират, чтобы украсть меня. Он убил мою маму. Больше никогда я не буду сосать грудь, а моя семья больше не будет знать покоя. Так началась новая жизнь, быстро кочующая из порта в порт. Я жила среди спутников по удаче, среди спрятанных кораблей, среди пиров после битв, среди побегов и ловушек. Однажды я сама стану капитаном, потому что умею читать, мой дедушка меня научил. Слава обо мне возрастет настолько, что путешественники начнут узнавать меня, едва взглянув. Я вырасту знаменитая, но холодная, как дождь, с канатами, пропитанными солью, лицом, темным от пороха. С руками, приросшими к штурвалу, и глазами, побледневшими от ожидания. Я стану мчаться по коридорам пароходов, не бросив и взгляда в сторону детей – не говорю уж о младенцах. Золото будет манить меня. Украшения, бриллианты. Запах крови и испуганных женщин. Нет, пираты не крадут детей. Пиратам дети не нужны. Ребенок тяжелее двух якорей. Ребенок тяжелее пробитого бота. Пираты плывут налегке по зеркальной водной глади. Солнце греет; я держусь в тени, чтобы наблюдать за Эем – он окучивает картофель. Расставив ноги и сгорбив спину, он тихо говорит сам с собой, перекапывает землю – та чернее черного. Пчелы кружатся у меня над головой. Если я сделаю хотя бы два шага вперед, солнце ослепит меня, а Эй замолчит. Еще шаг – и он замер. Шаг назад – снова копает. Два шага назад – пчелы окружили меня, а Эй снова беседует сам с собой. Я слышу, как Эй разговаривает в теплых лучах в саду. Между его ногами солнце пролило лучи на каждый белый цветок. Если я закрою глаза, Эй заговорит. Если я посмотрю на него, он замолчит. Отсюда его голос кажется таким тихим, что не отличается от жужжания пчел. Он разговаривает с черной землей и складывает свои слова в борозду. Этот сон был живым, как воспоминание. Младенец наконец уснул. Теперь я слышала только дождь над нашими головами. Я хотела очнуться ото сна, но у меня не вышло. Оказалось гораздо проще снова уснуть, словно погрузиться в теплое море. Долгое время спустя, посреди тяжелого сна, я узнала женский крик, от которого пришла в ужас. Крик пронзил все мое тело. Я проснулась. На соседней кушетке женщина смотрела на меня, зажав обеими руками рот. Кричала она. Я попыталась успокоить ее онемевшей от сна рукой. Но она продолжала кричать, вытаращив глаза. Ребенок заплакал. Этот крик поднял меня с кушетки и погнал прочь из каюты. В смятении я спешила на ватных ногах по коридорам, чтобы добраться до лесенки. Сколько времени я проспала? Наш бот все еще на буксире? Ждут ли меня? Холодный дождь хлестал по щекам, отчего я окончательно вернулась в реальность. Несколько путешественников стояли и смотрели на море. Серо-кремовое беззвездное небо дышало освежающими порывами. Я машинально провела рукой по спине. Хотя бы это мне не приснилось. Часть моей судьбы уже предначертана. Перегнувшись через поручень, я заметила наш бот – он прыгал, как игрушечный, по волнам. Я помчалась прямо к люку, ведущему на лесенку, схватилась за канат и спустилась вдоль корпуса. Парро ждал меня у брашпиля, промокший и злой. Я подошла к Эю и прижалась к нему, даже не попытавшись поймать его взгляд. Они не уплыли, бот выдержал, я вернулась. Больше нечего добавить. Ветер прорвал слой облаков. Наступал рассвет. Подходила к концу вторая ночь на буксире. Но Парро снова решил показать себя. Он вытащил женщину из ее укрытия под парусом и выволок на нос. Она тайком коснулась моей руки, как будто хотела что-то сообщить. Парро указал ей на канат и отвесил поклон. Казалось, он приглашает ее тоже взобраться наверх. Бедняжка смерила его взглядом, вымучила на уставшем лице что-то вроде презрения и плюнула ему в лицо. – Шлюха! Со скоростью молнии Парро ударил ее головой прямо в грудь. От второго удара она потеряла равновесие – и упала бы в море, если бы не схватилась в последний момент за канат. На секунду повиснув на руках, она все-таки смогла скрестить ноги и чуть подняться над волнами. – Запомни, шлюха, доброту Парро! Господина Парро! И в следующий раз постарайся попасться с кошельком потолще! Затем пират отрезал конец каната ножом. Мы видели, как женщина описала дугу над водой к корпусу уже удалявшегося парохода. 9. Три ножа Мы плыли в потемках. День, наверное, проснулся где-то там, наверху, но толстый слой облаков скрывал его от нас. Дождь закончился. Ветер слабел понемногу, а с ним и волны. Мне вроде бы удалось немного поспать. Парро стоял у руля, Эй уже в сотый раз поправлял шкоты, надеясь хоть немного ускориться. Если течение до сих пор западное, то мы идем на северо-северо-запад. Хотелось бы мне иметь хоть что-нибудь, чем можно занять руки, а с ними – и голову. Тетрадь, чтобы рисовать. Шитье или плетение канатов. Дома, под предлогом того, что ежи и кролики проникают в сад и подъедают наши припасы, я выпросила у Дедушки разрешение сплести ограду. Непроходимую. Громко сказано, но она была крепкой, я думаю. За несколько недель я сплела прутья орешника в плотную ограду, которой обнесла потом весь сад. В два слоя, один за другим. Эй помог мне смастерить калитку. Если подумать, больше всего мне понравилось не то, что к овощам потом никто не притрагивался. Больше всего мне понравилась Дедушкина похвала, к которой прибавилось молчаливое одобрение Эя. Пока я переплетала между собой ветки, мне казалось, что эта работа – утомительная для рук, однообразная, нудная – не закончится никогда. Ветки, с которыми я работала, были толщиной с мой мизинец, и то немногое, что мне удавалось сделать за один день, только свидетельствовало об огромном объеме предстоящей работы. Но благодаря этим трудностям я приучила себя терпеть и доходить до конца. И, когда все завершилось, я даже расстроилась.