– Двух вариантов? – Ну, либо она действительно одна на миллион, либо попросту спала еще с кем-то, кроме тебя. И многоплодная беременность имеет вполне естественные причины, – пожал плечами Алмазов. Внутри вскипела волна негодования, руки сами собой сжались в кулаки. Герману пришлось себя пересилить, чтобы не ударить по этой лощеной морде с аристократическими замашками. Вот только это было сейчас лишним. Чтобы сдержаться, он поднялся с места и подошел к окну. На город опускались сумерки, за окном зажглись фонари. Темное стекло на мгновение выхватило его отражение. Загнутые назад рога и полностью черные глаза без намека на радужку. – Я зайду через неделю, – бросил он, наконец выходя. Сначала из кабинета, а затем и вовсе покидая здание. За эту неделю надо будет успеть очень многое. Но он всё сделает, ведь у него наконец есть ради чего сворачивать горы. Дорога к дому не заняла много времени. Раньше он жил в одном из многоквартирных зданий совсем рядом с театром, но год назад решил переехать в частный сектор. Дом был большим, с высоким забором, увитым плющом. Сейчас, когда весна наконец полностью входила в свои права, готовая в любой момент перерасти в летний зной, иногда было приятно посидеть в саду. – Добрый вечер, Герман Игнатьевич. Вы сегодня рано, – молодой парень, которого он нанял следить за домом, принял у него пиджак. – Может, вам кофе сделать? Еще год назад он заприметил того на экзаменах в театральное училище их города, где тот с треском провалился. В этом году парень приехал поступать снова – и снова его ждала неудача. – Нет, Антон… Хотя. Да. Сделай кофе. Парень убежал делать кофе, а Герман поднялся себе в кабинет. Парень показался ему находкой, честный, принципиальный, да еще и талантливый. Чем приемная комиссия смотрела – непонятно. Но возвращаться в свою родную деревню во второй раз Антон не хотел, а потому с радостью согласился на предложение подработать, а заодно получить протекцию при поступлении в следующем году, если в этом будет хорошо следить за домом. Нагицкий не успел расположиться в кресле, как в дверь коротко стукнули. – Герман Игнатьевич…. – Что, уже сделал? – Нет, там к вам пришли… девушка. Это мог быть кто угодно, но сердце невольно пропустило удар. Ирина? Возможно ли, что она сама решила прийти к нему? Быть может, хочет поставить какие-то свои условия? Но какие могут быть условия, когда инстинкты вопят благим матом, и хочется только одного – схватить ее в охапку и никогда больше не отпускать, никому не отдавать? И ведь он чувствовал, знал! Его неспроста к ней тянуло как ни к кому другому прежде. И вкус у нее не такой, как у всех. Легкий, освежающий, наполняющий энергией. Как летний луг, как журчание реки, как вся мощь дикой природы…. – Что же ты стоишь, веди ее! – резче, чем следовало, поторопил он парня. Антон кивнул, тут же скрываясь за дверью. Вдох. Выдох. Когда через минуту дверь открылась снова, напряжение в комнате стало таким осязаемым, что его можно было черпать ложкой. – Герман Игнатьевич… – тонкий девичий голос прорезал тишину. Пожалуй, такого разочарования он не испытывал с детских времен, с тех пор, когда написал первое в своей жизни стихотворение. Идеально выверенные слог и рифма, подтекст, смысл. Он убил на эти двенадцать строчек около месяца в перерывах между учебными занятиями, показал отцу, но тот разорвал в клочья, сказав, что эта вирша не стоит и бумаги, на которой написана. Вот и сейчас было чувство, словно его разом макнули в грязь, опустив с небес на землю. – Я разве разрешал приходить к себе домой? – скривился Герман, откидываясь на спинку кресла. – Герман Игнатьевич, – заискивающе начала девушка. – Вы обещали перезвонить мне еще вчера… я так ждала. Она несмело прошла вперед, прикрывая за собой дверь и бросая на пол дамскую сумочку. Осанка, походка, нарочно расстёгнутые две верхние пуговицы на рубашке. Волосы забраны в высокий хвост, что только подчёркивает ее худобу и изящность. Она уже четыре года работала в театре оперы и балета. Но раньше он ее и не замечал вовсе. Лишь пару недель назад, когда Нагицкий был раздавлен очередным отказом Ирины, эта женщина сама пришла к нему и предложила себя. Правильно ли он поступил, утешившись в ее объятиях и напитавшись ее талантом? Вкус был не так плох, но после Ирины все казалось фальшивым, ненастоящим. Вот и сейчас сцена была ужасно наиграна. Она изящно опустилась перед ним на колени, просительно заглядывая в глаза. – Я… соскучилась, – робко улыбнулась она, призывно облизав губы. – Светлана, тебе не в балет надо было идти, а в театр. Такой талант пропадает. Мужчина втянул носом воздух, во рту разлился терпкий приторный вкус ее таланта. Вяжущий, как у хурмы. – Я не совсем понимаю… – протянула она, осторожно касаясь его ноги кончиками пальцев. Нагиций предупреждающе покачал головой. – Встань, возьми сумку и возвращайся домой, – сухо произнес он. – Вы… – голос девицы дрогнул, на глаза навернулись слезы, – не хотите меня больше видеть? Во рту снова стало сладко, а настроение почти незаметно, но улучшилось. Вот только от этой сладости сводило зубы. Все-таки какой талант пропадает! И что она в балете делает? – Я… была недостаточно хороша? – голос девицы упал до приглушенного шепота. – Герман Игнатьевич, только скажите, что мне сделать, и я все сделаю, только не прогоняйте меня… Она снова попыталась погладить его, но Нагицкий ловко перехватил ее руку. – Ты была вполне хороша, моя дорогая. Но обстоятельства изменились. Больше я в тебе не нуждаюсь. Ты свободна. Будешь выходить, скажи парню в коридоре, чтобы притащил наконец кофе. – Это из-за нее? Из-за нее, да? – Светлана будто его не слышала. – Из-за того, что она залетела? Нагицкий закатил глаза, мысленно считая до десяти. – Да, это из-за того, что твоя подруга забеременела, – в конце концов, какой смысл скрывать, если он намеревается сделать все, чтобы открыто заполучить Ирину себе. Только знать бы еще, как все это осуществить. Может быть, снова попробовать обратиться к Алмазову? Но если правда всплывет, откатить назад не получится. Стоит ли рисковать? Мужчина постучал пальцами по столу, раздумывая. – И для тебя же будет лучше, если Ирина не узнает о том, что мы с тобой спали, – прикинув, произнес он. – Раз вы все-таки общаетесь. – Да! Мы дружим, – Светлана ухватилась за эту мысль. – Я даже ночевала у нее сегодня. Она мне все-все рассказала. Что не любит вас, боится, что не хочет ребенка… Герман Игнатьевич, пожалуйста, я не такая, как она… Вот уж точно. Не такая. Все равно что «кока-колу» с розовой водой сравнивать. И снова эта вяжущая сладость во рту. – О, Господи. Перестань. Ты переигрываешь. У меня зубы от тебя сводит, – взглянув на дверь, он крикнул. – Антон, принеси уже чертов кофе! «Это срочно надо запить…» – Но я говорю искренне… – растерялась девица. Нагицкий смерил её взглядом. Подготовилась к встрече она, конечно, основательно. Макияж неброский, но очень выразительный, обтягивающая одежда, открывающая взгляду аппетитные формы. Да даже сама поза открывала обзор на грудь почти полностью. Если бы не Ирина, он бы наверняка сейчас воспользовался тем, что само плыло в руки. – Говоришь, сделаешь все, что я захочу? – протянул Герман. – Да, одно слово, и я… – она встрепенулась, привстав на коленях, и тут же потянулась к рубашке, проворно расправившись с еще одной пуговицей. – Стой. Сначала скажи мне, чего ты хочешь. – Что? – Цену. Ты же не просто так ко мне лезешь. Что ты хочешь получить от меня? – Вы мне нравитесь, очень… я просто… – Правду. – Но я говорю правду, я думаю о вас постоянно, и… – Если это все, то дверь там, – отрезал он. Девица поджала губы, и в какой-то момент он подумал, что та сейчас снова начнет косить под дурочку, но нет. Сказала прямо: – Я уже четыре года в кордебалете. Даже не в столичном театре, а где-то на задворках. А я хочу… внимания. Сольные партии. Хочу выбраться отсюда наконец. Хочу гастроли по миру, чтобы…