— Я всех лечу. — Только ты не говори им, что врач, — посерьёзнела Нагма. — А то они захотят тебя убить, как маму. Или ты тоже колдун, и не боишься? Маму давно бы убили, но боятся проклятья. — Милые сельские нравы, — оценил я. — Люблю патриархальную общинность. — Так ты колдун или нет? — Давай для простоты считать, что да. Хотя на сей момент мои магические способности ограничены, я ещё могу разразиться парой фаерболов модели Ф-1. Надёжное, проверенное колдунство. — Хорошо, что ты колдун, — сказала девочка, терпеливо дожидаясь, пока я отдышусь после очередного подъёма. — Ты можешь жениться на маме. — Чего? — поразился я. — Ну, ты колдун, она колдунья, тебе можно. Женись, а? Ты старый, скоро умрёшь, она будет вдова. — А сейчас она кто? — Иблисова шлюха. — И зачем мне жениться на иблисовой шлюхе? — спросил я удивлённо. — Но ты же старый, какая тебе разница? А мы за тобой будем ухаживать, пока ты не помрёшь. Ты, вон, еле ходишь, кто тебе еду приготовит? Кто хворост для очага принесёт? Кто подоит козу? Соглашайся, мама хорошо готовит. — Спасибо за честное предложение, добрая девочка. Но у меня нет козы. — У мамы есть. Три. Одна, правда, совсем старая, как ты, но две доятся. — Вижу, она завидная невеста, — кивнул я, — но я ещё слишком молод для такого серьёзного шага. — Молод? — засмеялась девочка. — Да ты самый старый человек, которого я видела! Я думала, таких не бывает! Смотри, так и умрёшь без всякой пользы. — Я обдумаю твоё предложение, — сказал я максимально серьёзным тоном. Надо же, матримониально востребован. Опять же, три козы — это вам не иблис пёрнул. Путь даже одна старая, как я. Когда показался посёлок, мы с Нагмой уже еле ноги волочим. Километров пятнадцать, наверное, вряд ли больше — но вверх-вниз, дорога каменистая, воздух разреженный. При этом я старый, а у неё «ножки коротенькие». Уселись на камушек передохнуть и оглядеться. Кыштак лежит чуть ниже, виден не весь, но то, что видно, выглядит очень кыштачно. Домики из камней и глины с плоскими крышами, лепятся друг к другу, лезут ярусами на склон. Посёлок обнесён глинобитной стеной, такими же стенами разбит на участки, где возделаны небольшие огородики. Бродят куры и козы, кое-где бараны в загонах, бегают дети, женщины с кувшинами выстроились в очередь к колодцу. Нет, окулиста я тут вряд ли найду… — А где все мужчины? — спросил я Нагму. — Наверное, на площади. Видно её в твою гляделку? Я разглядываю посёлок в трёхкратный монокуляр, но вижу только несколько спин. Остальное загорожено стеной. — Отдохнула? — девочка кивает. — Пойдём, посмотрим, чем тут народ дышит. Народ дышит в основном запахами навоза, горелого жира и тлеющего кизяка. Женщины, увидев меня, порскнули от колодца, как воробьи из лужи. Некоторые даже кувшины побросали. — Трусихи! — гордо сказала Нагма. — Думают, что ты иблис. Я в шлеме, тактических очках, камуфляже и бронике с разгрузкой. Выгляжу страшнее, чем есть, но на иблиса не очень похож. Впрочем, откуда мне знать, как должен выглядеть иблис? Мужчины в широких штанах, грубых сандалиях на босу ногу, длинных рубахах и грязных халатах поверх, сплошь бородаты и тюрбанированы. Некоторые держат в руках ружья весьма антикварного вида, но большинство безоружны. Нас они не видят — все внимание в центр площади. — Кто первый кинет в меня камень, у того сгниёт его поганый член! — доносится оттуда бодрым женским голосом. — Его сыновья станут женщинами, и их будут ебать ослы! Это не очень похоже на проповедь мира и ненасилия, но голос кажется знакомым. Анахита стоит босая, растрёпанная, в одной длинной нижней рубахе с оторванным рукавом. Её неумело, но старательно привязали толстой верёвкой к столбу. Руки расцарапаны, покрыты потёками крови, на лице несколько ссадин и синяков, но на вид ничего серьёзного. Жить будет. — Так, что за нахер? — спросил я в пространство, но никто не обратил внимания. Видимо были заняты внутренней борьбой — желания залепить ей камнем в лоб и опасений насчёт члена и ослов. Достал из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Акустика в горах хорошая, вышло громко. Бородачи повернулись ко мне, выпучили глаза и стали резво отступать к краям площади. — Эй, пожиратели ослиного навоза! А я говорила, что владетель придёт за мной! — завопила Анахита. — Это я вызвала его своим колдовством! Один бородач навёл на меня винтажный карамультук — не то капсюльный, не то даже кремнёвый, с моим нынешним зрением не понять, — но я наставил ему в лоб пистолет и сказал: — Даже, блядь, не думай. Будешь мозги с забора соскребать. Моджахед оказался разумный, и ружбайку свою опустил. — Что тут, нахрен, творится, селяне? — повторил я свой вопрос. Все молчат, глядя на меня с откровенной опаской. — Так, кто тут главный смотрящий? Два шага вперёд. — Эй, Абдулбаки! — закричала Анахита. — Не прячься, я тебе вижу! Выходи, козий выпердыш! Давай! Вперёд! Бородач в нарядном, хотя и засаленном халате нехотя, озираясь на женщину, подошёл поближе. — Так, ты председатель этого колхоза? — спросил я строго. — Я глава совета старейшин кыштака, — ответил он не очень уверенно. — Вы пошто бабу к столбу привязали, лишенцы? — Она не женщина, она бача-пош. И ведьма. А привязали, чтобы её Багха ночью съел. Багхе её проклятия, небось, нипочём. А если и сдохнет — так слава Аллаху. И дочь её привяжем, иблисова выблядка. Нагма тут же спряталась за меня. — А кто вам разрешил? — спросил я. Бородач уставился на меня с непониманием. — Кто вам, долбодятлам, разрешил мою ведьму трогать? Клятву забыл, борода козлиная? — заявил я наугад. — Про ведьму в клятве ничего не было, — забормотал тот неуверенно. — Что имущество владетелей священно перед Аллахом было, и что в благодарность за спасение наш народ обязан дать всё, что владетель потребует… Ни слова про ведьму! — Так вот, это моя личная ведьма! Священное моё, глядь, имущество! И я её требую прямо сейчас! А ну, отвязали, бегом! — Так не можем! Кто коснётся, будет проклят! — А как же вы её тогда привязали? — Они женщин заставили, трусливые твари! — крикнула Анахита. — Собственных жён не пожалели! — Женщинам ведьмины проклятия не страшны, — заявил бородач. — Кроме того, жену всегда можно новую взять. Я подошёл к столбу, достал нож, разрезал верёвку. Бородачи смотрят на меня без радости, но, вроде, не возражают. — Что-нибудь тебе надо отсюда? — спросил я Анахиту. — Уже ничего. Они сожгли наши вещи и забрали коз. То есть, старую я сама зарезала, чтобы сварить бульон, но они забрали мясо. — Так, — повелел я максимально владетельским, то есть хамским и говнистым тоном, — комплект женской одежды сюда. Новой и чистой. — Она бача-пош! — возмутился старейшина. — Ей нельзя женскую! — Давай любую. Но новую! — Эй, Шаиста! — крикнула Анахита одной из женщин. — Боты мои верни! Ты думала, я не замечу? Я колдунья, я всё вижу! — Шаиста, ты взяла иблисовы вещи? — возмутился Абдулбаки. — Аллах накажет тебя! И твой муж тоже, я прослежу! Верни их иблисовой шлюхе, не позорь мужа! — Её зовут Анахита, и она принадлежит дому владетеля Креона. Ещё раз назовёшь её шлюхой, и демоны ночью зашьют тебе жопу! Провинившаяся Шаиста притащила стопку одежды и подала её издали, с испугом, как будто кусок мяса злой собаке. В другой руке у неё несколько потасканные, но вполне нарядные кроссовки. Их она поставила на землю и сразу же убежала. Анахита быстро оделась, сунула босые грязные ноги в кроссовки, намотала на голову тряпку и схватила за руку дочь.