— Всего одну причину, — повторяет Люси. — Вы с Шэнди так орали. Я ее вопли за милю слышала. Она встает с дивана, подходит к столу и выдвигает ящик. Вынимает «смит-и-вессон», тот, что видела прошлой ночью, снова садится, убирает «глок» в кобуру. Теперь на Марино смотрит его собственный револьвер. — Отпечатков Шэнди здесь полным-полно. Думаю, и ее ДНК найдется. Вы ругаетесь, она стреляет в тебя и сматывается. Такая уж патологически ревнивая сука. Люси взводит курок. Марино остается на месте. Как будто его это не касается. — Одну причину. — Нет у меня причины, — говорит он. — Давай. Я хотел, чтобы она это сделала, но она не захотела. — Это о Скарпетте. — Если не она, так пусть ты. Валяй. Обвинят Шэнди — мне наплевать. Я тебе даже помогу. В моей комнате ее тряпки. Бери. Найдут ее ДНК на револьвере, а большего и не надо. В баре все знают, что она за штучка. Пусть поспрашивают Джесс. Никто и не удивится. Он умолкает. Секунду-другую оба только смотрят друг на друга. Он стоит у двери, опустив руки. Люси на диване. Целится в голову. Грудь — мишень побольше, но ей без надобности, и Марино это знает. Она опускает револьвер. — Сядь. Он садится на стул возле компьютера. — Так и знал, что она тебе расскажет. — Она не рассказала. Никому. Ни слова. Защищает тебя. Подумать только! Ты видел, какие у нее запястья? Ответ — блеск в налитых кровью глазах. Люси никогда не видела, чтобы он плакал. — Роза заметила. Рассказала мне. А сегодня утром, когда мы были в лаборатории, я увидела сама. Синяки. И что ты намерен с этим делать? Она пытается не думать о том, что было между ними, гонит прочь навязчивые образы. От одной мысли о том, что он дотрагивался до ее тети Кей, Люси бросает в дрожь, словно жертвой была она сама. Она смотрит на его здоровенные ручищи, рот и гонит, гонит лезущие в голову картины. — Что сделано, то сделано, — говорит Марино. — Обещаю, больше я к ней не подойду. И к тебе тоже. Иначе можешь пристрелить меня, как сейчас грозилась, и обставить все по-своему. Как умеешь. Как и раньше делала. Или убей сейчас. Если бы кто-то обошелся с ней так, как я, я бы его убил. Он уже был бы трупом. — Трус. Жалкий трус. Скажи ей хотя бы, что сожалеешь, попроси прощения, а не прячься. — Зачем? Что толку? Все, конец. Поэтому я и узнаю обо всем последним. Меня ж никто не просил съездить на Хилтон-Хед. — Не прикидывайся простачком. Это тетя Кей попросила тебя повидаться с Мэдлиз Дули. У меня такое в голове не укладывается. Смотреть тошно. — Больше не попросит. После того, как ты здесь побывала. И я не хочу, чтобы вы меня просили о чем-то. Все, конец. — Ты помнишь, что сделал? Марино не отвечает. Он помнит. — Скажи, что сожалеешь. Скажи, что не был настолько пьян, чтобы ничего не помнить. Скажи, что помнишь, что исправить ничего уже нельзя, но тебе жаль, что так случилось. Она же тебя не расстреляет. Даже не отошлет. Она не такая, как я. Она — лучше. — Люси сжимает рукоятку револьвера. — Ну почему? Скажи, почему? Ты ведь и раньше при ней напивался. Вы с ней миллион раз оставались одни, даже в одном номере. Почему? Как ты мог?! Марино берет сигарету, прикуривает. Руки дрожат. — Все. Да, оправдания нет. Я как будто спятил. Да, знаю, это уже не важно. Она вернулась с кольцом, и я… не знаю… — Знаешь. — Не надо было писать доктору Селф. Она меня совсем задурила. Потом Шэнди. Дурь всякая. Выпивка. В меня будто бес вселился. Откуда только взялся. Слушать этот лепет выше всяких сил. Люси встает, бросает револьвер на диван и идет мимо Марино к двери. — Послушай, — говорит он. — Всю эту дрянь доставала Шэнди. Я не первый, кого она на нее подсадила. От последней хрени у меня три дня стоял. А ей было смешно. — Что за дрянь? — спрашивает Люси, хотя уже знает. — Гормонный гель. От него просто с ума сходишь, хочется всех трахать, всех убивать. А ей все мало. Такой ненасытной бабы у меня еще не было. Люси прислоняется к стене, складывает руки на груди. — Тестостерон. Его ей выписывает один проктолог в Шарлотте. Марино растерянно смотрит на нее: — А ты откуда… — Лицо его темнеет. — А, понял. Ты здесь побывала. Вон оно что. — Кто тот придурок на чоппере? Кто тот псих, которого ты чуть не убил на парковке возле «Кик’н’Хорс»? Который хочет выдавить тетю Кей из города? — Хотел бы я знать. — Думаю, знаешь. — Я тебе правду говорю. Клянусь. Шэнди должна его знать. Думаю, это она пытается надавить на дока. Ревнивая стерва. — А может, доктор Селф. — Да не знаю я! — Может, тебе стоит проверить свою ревнивую стерву. Может, это ты разбудил гадюку, когда стал писать доктору Селф назло тете Кей. Только тебе ж было не до таких мелочей. Ты ж имел кайфовый секс под тестостероном и насиловал мою тетю. — Не было этого. — И как ты сам это называешь? — Ничего хуже я в жизни не делал. Люси не сводит с него глаз. — А как насчет серебряного доллара, что болтается у тебя на шее? Где взял? — Сама знаешь где. — Шэнди не рассказывала тебе, что дом ее папаши ограбили незадолго до того, как она перебралась сюда? Обчистили сразу после его смерти. А у него была коллекция монет. И конечно, кое-какая наличность. Все вынесли. Полиция подозревает, что сработал кто-то свой, но доказать ничего не может. — Золотая монета, что нашел Булл. Она про золото ничего не говорила. Единственная монета, которую я у нее видел, — этот вот доллар. А откуда ты знаешь, что ее не сам Булл обронил? Сначала мальчонку нашел. Теперь монету с его отпечатком. Что? — А если та монета украдена у папаши Шэнди? Тебе это ничего не говорит? — Она ребенка не убивала, — с некоторым сомнением говорит Марино. — Я в том смысле, что детей у нее вроде бы не было. Если монета и имеет к ней какое-то отношение, то скорее всего она ее кому-то отдала. Шэнди, когда этот доллар мне дала, засмеялась и сказала, что это, мол, собачий медальон, чтобы я не забывал, чей солдат. — Насчет ее ДНК идея неплохая. Марино поднимается и уходит. Возвращается с красными трусиками. Заталкивает их в пакет из-под сандвича. Подает Люси. — Странно, что ты не в курсе, где она живет. — Я про нее ничего не знаю. Хочешь верь, хочешь нет. — А я тебе точно скажу. На том самом острове. В уютненьком домике на воде. Так романтично. Да, забыла. Когда я там была, заметила старенький чоппер с картонной табличкой. Стоял под навесом. А дома никого не было. — Мне и в голову не приходило. Раньше со мной такого не случалось. — Больше он к тете Кей и на миллион миль не подойдет. Я об этом сама позаботилась, потому что тебе доверия больше нет. Мотоцикл у него старый. Хлам со здоровенным рулем. Думаю, ездить на таком небезопасно. Марино не смотрит на нее. — Раньше со мной такого не случалось, — повторяет он. Люси открывает дверь. — Почему бы тебе не убраться к чертовой матери из нашей жизни? — бросает она с крыльца. — Ты для меня больше не существуешь. Старое кирпичное здание смотрит на Бентона пустыми глазами, почти все окна разбиты. В заброшенной сигарной фабрике света нет, на парковке ни одного фонаря. Ноутбук балансирует на колене. Бентон подключается к беспроводной сети и ждет. Ждет в принадлежащем Люси черном внедорожнике «субару», машине, обычно никак не ассоциирующейся с правоохранительными органами. Время от времени он посматривает в окно. По стеклу медленно ползут струйки дождя — как будто ночь плачет. Он смотрит через улицу на проволочное ограждение вокруг пустующей верфи и видит брошенные контейнеры. — Тихо, — говорит Бентон. В наушнике голос Люси: — Продержись, сколько сможешь. Общение идет на безопасной радиочастоте. В технике Люси разбирается лучше Бентона, а он далеко не простак. Каким-то образом ей удается делать и то, и это, обходить и ставить защиту, держать все под контролем, и Люси думает, как это замечательно, что она может шпионить за другими, а они за ней шпионить не могут. Он надеется, что так оно и есть. Что она права. И в этом, и во многом другом, включая ее тетю. Когда он попросил Люси прислать самолет, то добавил, что Скарпетте об этом лучше не знать.