Семь воинов Аркоуна были ранены в этом свирепом сражении, и всех их поразили стрелы, выпущенные с предельного расстояния. Я вытащил наконечники из ран и наложил повязки. На следующий день я проследил, чтобы раненых разместили на носилках, и пошел вслед за ними, когда мы отправились в обратный путь. Один из воинов был ранен в живот и очень страдал. Я понимал, что он умрет от заражения через неделю, но приложил все усилия, чтобы уменьшить его страдания и ослабить тряску на неровностях дороги. В тот же день после полудня мы подошли к броду через реку, по которому проходили перед сражением с Престером Бени-Джоном. Масара описывала мне этот брод как приметное место по дороге к ее отцу. Здесь протекала одна из рек, впадающая в Нил с этих гор. Последние несколько дней шли дожди, и уровень воды был высок. Я начал переправу рядом с носилками раненного в живот воина. Он уже бредил. На полпути через реку я понял, что мы недооценили высоту воды и силу течения. Поток подхватил край носилок и наклонил их. Течение развернуло лошадь и стащило беднягу на глубокое место, где она не доставала копытами до дна. Я схватился за ремень седла и через какое-то мгновение вместе с лошадью поплыл по течению. Нас несло вниз по реке в ледяной зеленой воде. Раненый вывалился из носилок, когда я потянулся, чтобы поддержать его, а меня оторвало от лошади и понесло вниз. Мы плыли порознь. Голова раненого скрылась под водой, но мне уже было не до него. Я лег на спину и развернулся ногами вниз по течению. Так мне удавалось отталкиваться ногами от скал, когда течение бросало меня на них. Некоторое время люди Аркоуна бежали за нами по берегу, но в одном месте они не смогли быстро обогнуть утес. Мы с лошадью остались в реке одни. За поворотом течение замедлилось, и мне удалось догнать лошадь и обнять ее за шею. На какое-то время я почувствовал себя в безопасности. Только тогда я впервые подумал о побеге и понял, что боги предоставили мне такую возможность. Я пробормотал благодарственную молитву, а потом схватил лошадь за гриву и направил ее на середину реки. Мы проплыли вниз по течению несколько миль. Стало темнеть, когда я повернул лошадь к берегу. Мы выбрались на песчаную отмель. Я решил, что до утра буду в полной безопасности и в плен меня не захватят. Люди Аркоуна не осмелятся ночью пуститься за мной в погоню по ущелью. Однако я так сильно замерз, что все мое тело сотрясала бешеная дрожь. Я отвел лошадь за скалу, чтобы укрыться от ветра, и прижался к ее боку. В лунном свете пар поднимался с ее мокрой шкуры. Постепенно тепло лошади стало передаваться мне. Наполовину согревшись, я собрал хворост на отмели и с трудом разжег костер, как это делают шилуки. Я растянул на ветках свою одежду, чтобы просушить ее, и провел остаток ночи сидя у костра. Как только рассвело и можно было разглядеть дорогу, я оделся, сел верхом на лошадь и отправился прочь от реки, так как понял, что люди Аркоуна будут искать меня на берегу. Два дня спустя, следуя указаниям Масары, я добрался до укрепленной деревни на вершине горы на краю владений Престера Бени-Джона. Старейшина деревни хотел было перерезать мне глотку и отобрать лошадь. Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить его взять лошадь, а меня отвести в крепость Бени-Джона. Проводники, которые вели меня к Престеру Бени-Джону, говорили о нем тепло и с любовью. Попадавшиеся нам по пути деревни были чище и казались более процветающими, чем деревни Аркоуна. Стада здесь выглядели более упитанными, поля – ухоженными, а люди – сытыми. Лошади у них водились великолепные. От их красоты слезы наворачивались у меня на глазах. Когда мы наконец увидели крепость, расположенную на вершине столовой горы, она оказалась в лучшем состоянии, чем Адбар-Сегед, и мрачные украшения не висели на ее стенах. Вблизи Престер Бени-Джон был действительно чрезвычайно красив. Седая борода и длинные волосы придавали ему удивительно достойный вид. Кожа у него была светлой, а глаза – темными и умными. Сначала он крайне недоверчиво отнесся к моему рассказу, но отношение ко мне изменилось после того, как я сообщил ему сведения, о которых могли знать только он и Масара. Его глубоко растрогали послания любви и верности, переданные дочерью, и он горячо расспрашивал о ее здоровье. Затем слуги проводили меня в покои, которые по эфиопским меркам можно было назвать роскошными. Снабдили свежими, чистыми одеждами вместо моих лохмотьев. Когда я поел и отдохнул, они отвели меня в сырую и задымленную комнату, где Престер Бени-Джон проводил аудиенции. – Ваше величество, Масара уже два года томится в плену у Аркоуна, – поведал я ему. – Она молода и нежна. Она может умереть от тоски в вонючих темницах Адбар-Сегеда. – Я немного приукрасил ее страдания, чтобы судьба дочери взволновала отца. – Я пытался собрать выкуп, который Аркоун хочет за мою дочь, – с сожалением рассказал Престер Бени-Джон. – Но для этого мне пришлось бы расплавить каждую чашу и каждое блюдо в Аксуме – столько серебра он за нее требует. Вдобавок ко всему он хочет получить огромные участки земли и десятки важных деревень. Если я уступлю их, это ослабит царство и десятки тысяч моих подданных станут жертвами его тирании. – Я могу провести ваше войско к крепости Адбар-Сегед. Мы осадим ее и заставим Аркоуна отдать Масару. Мое предложение перепугало Престера Бени-Джона. По-моему, это ему даже в голову не приходило. Эфиопы так не воюют. – Я хорошо знаю Адбар-Сегед. Крепость неприступна, – кратко сказал он. – У Аркоуна мощное войско. Мы бились с ним много раз. Мои воины сражались, как львы, но не могли победить его. Я видел львов Престера Бени-Джона в бою и понял, что он правильно оценивает свои возможности. С его войском не было никакой надежды взять штурмом Адбар-Сегед и освободить Масару силой оружия. На следующий день я пришел к нему с новым предложением: – Великий император Аксума, царь царей, как ты знаешь, я принадлежу к народу Египта. Царица Лостра, правительница Египта, находится сейчас со своим войском у слияния двух рек, где соединяются два близнеца Нила. Он кивнул: – Это мне известно. Египтяне без моего позволения вошли на мою территорию. Они роются в земле моей долины. Скоро я нападу на них и смету с лица земли. Пришел мой черед перепугаться. Престер Бени-Джон знал о строительстве гробницы фараона, и наши люди там подвергались опасности нападения. Я тут же соответствующим образом изменил свое предложение. – Мой народ искусен в осаде крепостей и сражениях, – пояснил я. – У меня есть влияние на царицу Лостру. Если ты отошлешь меня к ней в полной безопасности, ее дружба распространится и на ваш народ. Ее войска возьмут штурмом крепость и освободят Масару. Мое предложение понравилось Престеру Бени-Джону, хотя он и попытался скрыть это. – Что потребует царица в уплату за свою дружбу? – осторожно спросил он. Мы торговались целых пять дней, но в конце концов договорились. – Ты позволишь царице Лостре копаться в земле твоей долины и объявишь земли по соседству запретными для своего народа. Твоим подданным будет под страхом смерти запрещено ходить туда. – Это обещание я выторговал для своей госпожи. Оно обезопасит гробницу фараона от осквернения. – Я согласен, – сказал Престер Бени-Джон. – Вы доставите царице Лостре две тысячи лошадей, которых я сам выберу в ваших табунах. – Этим я удовлетворил себя. – Одну тысячу. – Две тысячи, – твердо повторил я. – Я согласен, – сказал Престер Бени-Джон. – Как только царевна Масара будет свободна, ты позволишь ей выйти замуж за того, кого она себе выберет. Ты не станешь запрещать ей. – Это условие я припас для Мемнона и девушки. – Это против наших обычаев, но я согласен. – Когда мы захватим Адбар-Сегед, Аркоуна и его крепость передадут вам. Это условие ему очень понравилось, и он горячо закивал головой. – И наконец, египтянам можно будет оставить себе все трофеи, захваченные у Аркоуна во время боевых действий, включая легендарный голубой меч. – Это условие я приберег для Тана. – Я согласен, – сказал Престер Бени-Джон. По его лицу было видно, как царь доволен нашим соглашением. Он дал мне в сопровождение отряд из пятидесяти человек, и на следующий день мы отправились в Кебуи. Я ехал верхом на прекрасном жеребце, которого царь на прощание подарил мне. До Кебуи оставалось пять дней пути, когда я увидел стремительно приближающееся по равнине облако пыли. Затем разглядел колеблющиеся очертания колесниц в струях горячего воздуха. Приблизившись, колесницы выстроились боевым порядком и понеслись на нас полным галопом. Зрелище было величественное. Строй они держали превосходно, а расстояние между колесницами сохранялось настолько точно, что линия конницы казалась ниткой бус. Я спрашивал себя, кто командует отрядом. Колесницы подошли ближе, я прикрыл глаза от солнца, пригляделся, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, когда я узнал упряжку первой колесницы. Это были Утес и Цепь, мои любимцы. Однако колесничего я узнал не сразу. Прошло три года с тех пор, как я видел Мемнона в последний раз. За это время семнадцатилетний юноша превратился в двадцатилетнего молодого мужчину. Я успел привыкнуть к езде верхом с седлом и стременами и теперь привстал на стременах и замахал рукой. Колесница отвернула от основного строя, когда Мемнон узнал меня, и помчалась к нам. – Мем! – вопил я. – Мем! И ветер донес до меня его ответный крик: – Тата! Клянусь молоком Исиды, это ты! Он остановил лошадей, спрыгнул с колесницы и стащил меня с лошади. Сначала обнял меня, потом отстранился и стал разглядывать на расстоянии вытянутых рук. Мы жадно смотрели друг на друга. – Тата, ты побледнел и похудел, из тебя кости торчат. А это что, седина? – И потянул меня за виски. Мемнон стал выше меня, талия у него была узкой, а плечи широкими, кожа загорела и, смазанная маслом, походила на полированный янтарь; когда он смеялся, мышцы двигались на шее. На руках были защитные кольца из золота, а на голой груди сверкало «Золото доблести». Это кажется невозможным, но он стал еще красивее со времени нашей последней встречи. Напоминал леопарда, гибкого и стремительного. Мемнон поднял меня в воздух и поставил в свою колесницу: – Бери вожжи. Я хочу убедиться, не потерял ли ты навык. – Куда поедем? – На запад, в Кебуи. Мать рассердится, если я сразу не доставлю тебя к ней. Ту ночь мы провели у костра в стороне от отряда, чтобы поговорить наедине. Долго сидели молча и смотрели на серебристое сияние звезд, а потом Мемнон сказал: – Когда я думал, что потерял тебя, мне казалось, будто я потерял часть самого себя. С тобой связаны самые первые мои воспоминания. И я, человек, который так ловко владеет словами, не нашел их для ответа. Мы снова замолчали, а потом он положил мне руку на плечо. – Ты видел потом эту девушку? – спросил Мемнон – хотя вопрос прозвучал небрежно, рука его крепко держала меня за плечо. – Какую девушку? – переспросил я, чтобы подразнить его. – Ту девушку у реки, когда мы расстались. – А там была девушка? – нахмурился я, как бы пытаясь припомнить. – А как она выглядела? – Лицо походило на черную лилию, а кожа была цвета дикого меда. Ее называли Масара, и память о ней до сих пор тревожит меня по ночам. – Девушку зовут Масара Бени-Джон, – сказал я. – Я провел с ней вместе два года в плену в крепости Адбар-Сегед. И полюбил, так как нрав ее еще прекраснее, чем лицо. Он схватил меня обеими руками и стал безжалостно трясти: – Расскажи мне о ней, Тата! Расскажи все-все, ничего не забывай! Вот так мы и просидели всю ночь у костра, разговаривая об этой девушке. Я рассказал ему, что она выучила египетский язык ради него и что его обещание придавало ей силы в мрачные дни одиночества, а под конец передал послание, которое она выкрикнула со стен крепости: «Скажи ему, что я была храброй. Скажи ему, что я люблю его».