– Если ты не особенно увлечен десертом, думаю, на этом можно заканчивать, – бормочет дядя, нежно сжимая мое плечо. – Ты выглядишь так, будто вот-вот упадешь. – И определенно чувствую себя точно так же, – шепчу я в ответ. Боль, как и в случае с тренировками, приносит удовольствие. Испытав ее, я получил кое-что взамен. – Где Мэра? – Думаю, ругает одного из своих братьев за то, что он порвал свой пиджак. В отличие от тебя, у нее еще осталась кое-какая выносливость. «Как и всегда». – Привести ее? – добавляет он, обеспокоенно глядя на меня. – Могу сказать ей, что ты рано поднялся наверх… Я отмахиваюсь от него. – Нет, все в порядке, я ее дождусь. Бри, безусловно, заслуживает этого, после всей работы, которую проделала Гиза. Наши с Джулианом губы растягиваются в одинаковых кривых ухмылках. Он внимательно смотрит мне в глаза. Теперь я понимаю, как сильно он похож на мою мать, и на мгновение мое сердце разрывается от желания узнать ее получше. – Приятно видеть тебя таким, – говорит он, кладя обе руки мне на плечи, заставляя меня выпрямиться перед ним. – Я знал, что ты вернешься к Мэре, но какое-то время опасался, что этого не случится. Я со вздохом опускаю голову. – Я тоже, – говорю я, прикусывая губу. – А что ты? Почему ты так долго ждал с Сарой? Джулиан моргает. Он редко бывает застигнут врасплох или не готов к вопросу. – Мы планировали пожениться, – говорит он, подыскивая ответ. – До того, как мой отец… – Я знаю эту историю. Она была в дневнике. Я имею в виду – после. – Мой голос срывается, и Джулиан бледнеет. – После того, что сделала Элара. Его губы сжимаются в мрачную линию. Когда он говорит, его глаза темнеют, и он погружается в воспоминания. – Я хотел. Я бы так и поступил. Но Сара не позволила бы мне так сильно связать свою судьбу с ее судьбой. Она не знала, что сделала бы Элара, если бы решила закончить начатое. Вдруг ее бы казнили. Она не могла смириться с мыслью, что я умру вместе с ней. – На его глазах появляются слезы, и я отвожу взгляд, давая ему время прийти в себя, насколько это возможно. Когда я снова смотрю на него, его губы растянуты в пустой улыбке. – Ну а сейчас… сейчас ведь война. Я пытаюсь улыбнуться ему в ответ, но мышцы отказываются мне подчиняться. – Всему свое время, ведь так? – Да. Но у нас всегда есть выбор. Сдаться перед обстоятельствами или добиваться того, чего мы действительно хотим. – Он говорит быстро, жарко. – Я рад, что ты прочитал дневник. Знаю, это было нелегко. На это мне нечего сказать. Читая копию дневника моей матери, мне казалось, что я разрываю свою плоть на части и сшиваю ее обратно. Это было очень сложно. Но узнать ее хотя бы мельком, какой бы болезненной она ни была, – я обязан сделать для нее хотя бы это. Хватка Джулиана на мне ослабевает, и он отступает назад, растворяясь в добром дяде, которого я знаю, а не в том затравленном человеке, которым он является на самом деле. – Конечно, у меня есть еще. Записи не твоей матери, но другие сочинения, коллекции – то, что я могу собрать в Королевских архивах. То, что поможет тебе понять свои корни, узнать о себе что-то хорошее или плохое. При мысли об объемах, которые Джулиан может заставить меня прочесть, мне становится страшно, но я принимаю это спокойно. – Спасибо, я это ценю. – Кэл, мало кто готов взглянуть на себя и увидеть, чего он действительно стоит. Действительно мало кто. – Я безуспешно пытаюсь не покраснеть, на моих щеках разгорается жар. Джулиан игнорирует мое смущение – или ему просто все равно. – Из тебя вышел бы хороший король, но великим королем ты никогда бы не стал. Ты никогда бы не стал таким человеком, каким являешься сейчас. Великим человеком, которому не нужна корона. У меня внутри все переворачивается. «Как он может знать, кто я? Кем могу стать в будущем? Кем мог бы стать?» Наверное, все мы живем с этими мыслями. Я, Мэра, даже мой дядя. Мы избраны для какого-то величия и прокляты им. – Спасибо, Джулиан, – выдавливаю я, снова переступая через себя. Он хлопает меня по плечу и тихо говорит: – Это еще не конец, ты ведь это понимаешь? И не закончится еще долго. Может быть, только через десятки лет. – Да, – отвечаю я, нутром чувствуя, что это правда. Озёрный край, Отделение Серебряных. Независимо от того, насколько силен этот альянс, всегда найдется кто-то, кто бросит вызов ему – и миру, за создание которого мы боремся. – Твое имя останется в истории, попомни мои слова, – говорит Джулиан, подводя меня к террасе. Снаружи Мэра кричит на Бри, притянув его к себе за шиворот. – Убедись, что в ее анналах останешься ты. Прощание Мэйвен Если бы я мог, я бы сжег эту ужасную комнату дотла, но безмолвный камень – это одновременно и яд, и якорь. Я чувствую его действие, чувствую, как он распространяется под моей кожей, как черная плесень. Мои руки и ноги болят от тяжести этого ощущения. Мне плохо, сама моя природа отвергнута. Мое пламя погасло, или, по крайней мере, находится далеко за пределами моей досягаемости. Вот что я делал с ней. Справедливо, что они поступают так же со мной. Ее держали в другой комнате, но я все равно чувствую ее присутствие – и сдерживаю ухмылку при мысли о справедливом наказании, о соразмерной плате за свои грехи. Но это было бы невозможно. Нет епитимьи, которую можно было бы наложить, чтобы исправить то, что я сделал. Я запятнан навсегда, мои грехи невозможно искупить, меня невозможно вылечить. И это все упрощает. Я могу делать все, что в моих силах, чтобы выжить, без раздумий, без ограничений. Чтобы все это стоило того, что я сделал. Я могу сделать все. Два стула в моем роскошном подобии камеры стоят у окон, лицом друг к другу, как будто приготовлены к встрече. Я усмехаюсь им и вместо этого ложусь на длинный диван, наслаждаясь прохладой золотистого шелка. Это довольно красивая комната, забытая гостиная вместо подземелья, которого я заслуживаю. Кэл дурак, он пытается проявить ко мне милосердие – или показать остальным, насколько он милосерден, насколько он отличается от меня. Он предсказуем, как восход солнца. Я сосредотачиваюсь на гладкой ткани, чтобы не чувствовать мертвый, давящий груз безмолвного камня, и внимательно изучаю потолок. Он украшен гипсовыми фигурами в виде замысловатых фигур, окутанных пламенем. Эта часть Океанского Холма мне совершенно незнакома. Этот дворец особенно любила мать Кэла, и отец нечасто привозил сюда двор. Интересно, увижу ли я еще Дворец Белого Огня? При мысли о том, что брат занял мою комнату, у меня сжимаются кулаки. Не потому, что она по праву принадлежит мне, а потому, что он увидит в ней слишком много меня. Тесноту моей спальни, пустоту единственного места, где я оставался один. Так он узнает, какие у меня слабости – а Кэл хорошо умеет пользоваться слабостями, когда их находит. Обычно у него уходит на это довольно много времени, но в этот раз я облегчил ему задачу. Может быть, он наконец узнает, какая во мне бездна, на какой скале я стою и с какого обрыва бросаюсь. А может быть, он вообще ничего не заметит. Когда дело касается меня, Кэл удивительным образом слепнет, к лучшему это или к худшему. Он мог бы просто быть таким же близоруким, упрямым, честолюбивым и чрезмерно гордым тупицей, каким был всегда. Есть шанс, что эта война не изменила его или его способность видеть меня таким, какой я есть. Большой шанс. Я нахожу утешение в размышлениях о том, какой же идиот мой брат. Золотой мальчик, ослепленный собственным светом. На самом деле он в этом не виноват. Калоры – короли-воины, наследники, воспитанные для битвы и крови. Не самая подходящая почва для развития интеллекта или интуиции. И у него не было матери, которая следила бы за ним и уравновешивала то, что наш отец хотел от сына. У меня-то была. Мама позаботилась о том, чтобы я научился сражаться не только на поле боя, во время спарринга, – но также и на троне. «И вот где ты в итоге оказался. И где оказался он». Я рычу, резко усаживаюсь на кровати, хватаю ближайшую ко мне вещь, а затем швыряю ее в стену. Стекло тут же разбивается, вода и цветы оказываются на стене и полу. Разрывающая изнутри боль мгновенно становится легче. «Неудивительно, что Мэра так часто это делала», – подумал я, вспоминая, сколько раз она забрасывала едой стены собственной камены. Для пущей убедительности я бросаю еще одну вазу, на этот раз – в окно. Стекло даже не треснуло, но я все равно чувствую облегчение. Это длится недолго. Как и всегда. Сначала я думаю о ней, о маме. Как всегда, я слышу ее голос в моменты тишины, чувствую, как призрак нашептывает что-то мне на ухо. Я уже давно перестал пытаться от нее абстрагироваться. Это не работает. На самом деле, тогда она становится только хуже. «Удар за удар, – слышу я, эхо слов, сказанных перед ее смертью. – Порез за порез». Если они собираются причинить мне боль, я должен причинить боль и им тоже. Я должен поступить еще хуже. Если бы только она могла дать совет получше. Я застрял, меня заключил в темницу мой собственный брат. И у него нет другого выхода, кроме как казнить меня. По крайней мере, я другого выхода не вижу. Если бы решение зависело только от Кэла – тогда да, тогда я остался бы в живых. Тогда я бы вообще не переживал. У него не хватает духу убить меня – даже сейчас. Но у него снова есть корона и королевство, которое нужно убедить, и он просто не может показывать слабость. Особенно, если дело касается меня. Более того, я не заслуживаю его милосердия. Но я сделаю так, как говорит моя мать. Я причиню ему столько боли, сколько смогу, заставлю его страдать, пока не придет мое время. Будет небольшим утешением знать, что он истекает кровью так же, как и я. И Мэра тоже. У нее все еще есть раны. Раны, которые нанес я, раны, которые всегда можно вскрыть. Говорят, что звери становятся опаснее всего перед лицом смерти. Что в конце жизни они наиболее опасны и жестоки. И я тоже буду таким – если мне удастся увидеть ее до того, как мой приговор будет приведен в исполнение. Я отчаянно на это надеюсь. Айрис нечасто рассказывала мне о своих богах, а я не утруждался и не задавал ей вопросы. Но я провел собственное исследование. Она верит, что после смерти люди оказываются в определенном месте. Сначала мне тоже хотелось в это верить. Это означало бы, что я снова увижу маму – и увижу Томаса. Но загробная жизнь для Айрис расколота на две части, разделена на рай и наказание. Я, конечно же, заслужил последнее. А Томас, мой дорогой Томас, конечно же, нет. Если после смерти что-то и есть, нам не суждено встретиться. Я возвращаюсь к тому, что я всегда знал, к бремени, которое я нес, к концу, который всегда ждет. Я больше никогда его не увижу. Даже в моих снах. Мама дала мне так много, но столько забрала взамен. В попытке избавить меня от ночных кошмаров она забрала мои сны. Иногда это мне по душе, но прямо сейчас, в этой комнате, я хотел бы уснуть, сбежать – и еще раз увидеть его лицо. Еще раз почувствовать то, что я чувствовал, когда был рядом с ним. И забыть об этом извращенном гневе, о боли и ярости, разрывающих меня каждый раз, когда я думаю о нем, о его обожженном до неузнаваемости теле – обожженном моими собственными проклятыми пальцами. Интересно, я так его оплакиваю, потому что не знаю, что было бы, если бы все сложилось иначе? Потому что не знаю, каким бы я стал, если бы он был рядом со мной? Или потому, что мама никогда не искажала мои чувства к нему? По крайней мере, она не делала этого, пока он был жив. Позже она, конечно, попыталась – когда воспоминания о нем пожирали меня изнутри. И проделала то же самое с моими чувствами к Мэре, выдергивая каждый новый всплеск, как садовник выдергивает сорняки. Но даже Мэра не разрывает меня на части так, как до сих пор разрывает он. Даже она не причиняет мне такой боли. На это способен только один человек – из тех, кто еще остается в живых. И мне скоро придется встретиться с ним лицом к лицу. Я снова ложусь на спину, и раздраженно выпускаю из легких воздух. Я заставлю его истекать кровью, как истекаю кровью я. Я все еще лежу, закрыв глаза рукой, когда дверь открывается и закрывается. В комнате раздаются тяжелые шаги. Мне не нужно открывать глаза: я и так знаю, кто это. Его дыхания, неровного и такого по-хамски громкого, достаточно, чтобы я это понял. – Если ты ищешь отпущения грехов, где-то в комнатах Айрис точно должен быть алтарчик. Иди докучай ее богам, а меня оставь в покое, – ворчу я. Я твердо намерен не открывать глаза, потому что когда я вижу его, я сгораю от ярости и ревности. И еще – от тоски по тому, кем он был, по брату, которого я больше не могу любить. Я бы испепелил свою одежду, если бы не безмолвный камень. Более того, он такой же предатель, как и я, но, похоже, никто не возражает. Это не честно.