– Мы еще не решили, – отвечает она. Аннабель шмыгает носом и морщится. – Странное время для отпуска. – Кажется, это называется «медовый месяц», – говорит Джулиан. Он медленно тянется к свободной руке Сары, и их пальцы переплетаются. – Мы хотели бы пожениться здесь, тихо и скоро. Если это всех устраивает. «Если это всех устраивает». Сначала моя бабушка усмехается, а потом ее губы растягиваются в настоящей улыбке. Что касается меня, то я чувствую, что мое лицо может расколоться надвое. Почти больно улыбаться вот так, так широко и безудержно. Счастье не было мне знакомо в последние несколько месяцев, но сейчас меня просто разрывает от этого чувства. Я быстро пересекаю комнату и обнимаю их обоих, чуть не расплескав наши напитки. – Самое время, – усмехаюсь я на ухо Джулиану. – Согласна, – бормочет Сара. Ее глаза сияют. Как и ожидалось, ужин был великолепен. Еще одно проявление щедрости Свободной Республики. Подавали стейк из бизона, свежую форель, лосось, жареный картофель, три вида зелени, сырный суп и свежеиспеченный хлеб, а на десерт – чернику со сливками и чай с жимолостью. Еду, должно быть, привозили со всех уголков Республики: отсюда, с Асцендента, из усеянного горами северо-западного океанского побережья. И все прекрасно приготовлено. Конечно, остальная часть делегации Норты получила точно такой же ужин, в особенности – Серебряные дворяне. Во время полета они открыто жаловались на состояние своих домашних кухонь, на то, что Красные могут свободно работать там, где им заблагорассудится, а также на дефицит продуктов, вызванный военным временем. Несколько хороших обедов в Республике могут оказаться как раз тем видом убеждения, в котором они нуждаются. После ужина Джулиан, Сара и Нанабель быстро удаляются в свои спальни, и, оставшись в одиночестве, я смотрю на заставленный посудой стол. Он похож на самое настоящее поле битвы: повсюду стоят пустые тарелки и чайные чашки, валяются хлебные крошки, ножи и вилки испачканы соусом, как окровавленные мечи. При этой картине волосы у меня встают дыбом. Конечно, ночью слуга уберет объедки, но я все равно не могу удержаться и пытаюсь навести хотя бы какое-то подобие порядка. Складывая тарелки и чашки, я стараюсь вести себя тихо, и это замедляет процесс. Я занимаю руки, а мысли мои сосредотачиваются на чем-то, что не относится к ней. Джулиан хочет жениться здесь, потому что здесь находятся все, кого он ценит. Я, премьер-министр и Мэра. Конечно, он знает, что она вернется на торжество, если уже не вернулась. Дэвидсон, должно быть, упоминал об этом в своих письмах между долгими рассуждениями об архивах Монфора в долине горы Рог. «А, кстати, в город вернется твоя бывшая ученица. Советую тебе встретиться с ней, пока она снова не улетела в какую-нибудь глушь». Я роняю последнюю тарелку. Она звякает, но не разбивается. Мне нужно поспать. Я смертельно устал, и мне нужно подготовиться к событиям грядущих дней. Но вместо того, чтобы направиться к себе в спальню, я обнаруживаю, что стою на террасе, наблюдая, как мое дыхание клубится на холоде. Естественно, мне становится жарко, и мое дыхание почти похоже на пар. «Если Дэвидсон действительно хочет произвести впечатление на дворян, он должен просто попросить их посмотреть наверх». Действительно, я никогда не видел ничего подобного в своей стране – да и в какой-либо другой. Над горами сияют огромные, блестящие звезды. Даже несмотря на городское освещение, они великолепны. Облокотившись на балюстраду террасы, я вытягиваю шею, чтобы посмотреть вдаль и поверх деревьев. Свет из поместья не проникает далеко в лес и освещает только первые несколько рядов сосен, а потом их ветви сливаются с темнотой. Небо кажется еще более поразительным на фоне лишенной растительности вершины, и первый снег сверкает в свете звезд. Я понимаю, почему люди хотят здесь остаться. Несмотря на огромный вклад в военную кампанию на востоке, военные действия все еще не затронули Монфор. Это рай по сравнению с адом, откуда я приехал. «Но ценой этому раю была другая война, такая же кровопролитная, и большие усилия, чем я могу себе представить». Свободная Республика не всегда была такой. Здесь до сих пор есть много собственных недостатков, какими бы скрытными они ни были. Если бы я был Озёрным, я бы смог найти утешение, обратившись к какому-нибудь далекому богу с молитвой о руководстве, о благословении, о силе, которая заставит всех увидеть, чего мы можем достичь, если у нас будет воля и шанс. Но я не верю ни в каких богов – и поэтому ни о чем не молюсь. Мои голые руки начинают неметь; холод оказывает свое действие даже на таких, как я. Я не утруждаю себя щелканьем браслетов и не вызываю свое пламя. Сейчас я зайду внутрь и постараюсь немного поспать. Мне просто нужен еще один бодрящий глоток холодного воздуха и еще один взгляд на бесконечные, как будущее, звезды над головой. Двумя этажами ниже и, может быть, в двадцати ярдах отсюда у кого-то появилось то же желание. Я слышу, как скрипят старые дверные петли, когда она выходит на террасу, уже дрожа от холода. Она осторожно закрывает за собой дверь, чтобы никого не разбудить. Ее терраса больше моей, она огибает угол и выходит окнами на город. Она старается держаться в тени, вглядываясь в деревья и кутаясь в теплое одеяло. Ее тело маленькое и тоненькое, движения плавны. От нее веет какой-то смертоносной грацией. Она больше воин, чем танцор. Тусклого света спящего особняка недостаточно, чтобы осветить ее лицо. Но мне это не нужно. Несмотря на расстояние и темноту, я знаю. Даже без своих молний Мэра Бэрроу все равно умудряется поразить меня в самое сердце. Она поднимает голову и смотрит наверх, и я вижу ее такой, какой она была, когда мы нашли ее в той отвратительной комнате, в луже крови – как Серебряной, так и Красной. Стены той комнаты были выложены безмолвным камнем. Она лежала на полу, ее волосы были мокрыми и спутанными, глаза ее были закрыты. Глаза Мэйвена – открыты. Такие голубые, такие широкие. Такие пустые. Он был мертв, и я думал, что и ее тоже больше нет. Я думал, что потерял их обоих, потерял в последний раз. Брату бы это понравилось. Однажды он уже отнял ее, и если бы мог, забрал бы ее навсегда. Мне стыдно в этом признаться, но сначала я потянулся к нему. К его запястью, его шее. Пытался нащупать пульс, которого уже не было. Его тело уже начало остывать. Она же была жива. Ее дыхание было неглубоким, и с каждой секундой этот хрип становился все тише. Я знаю, что даже сейчас с ее губ срываются крошечные ритмичные клубы пара – как и у меня. Я прищуриваюсь, надеясь разглядеть ее получше. Все ли с ней в порядке? Изменилась ли она? Готова ли? Это бесполезно. Она слишком далеко, а освещение дворца слишком слабое, чтобы было видно что-то кроме очертаний ее фигурки, укутанной в одеяло. Я могу позвать ее. Она меня услышит – и плевать, что я разбужу половину поместья. И все же слова как будто застревают в горле, а язык онемел. Я молчу. Два месяца назад она сказала мне не ждать. Когда она это сказала, ее голос дрогнул, разбился, как разбилось мое сердце. Я бы не возражал, если бы она ушла молча, не произнося этих слов. «Не жди». Подтекст был ясен. «Если хочешь – можешь двигаться дальше. Если найдешь кого-то другого – хорошо». Но тогда это не причиняло такую боль, какую причиняет сейчас. Я так и не смог понять, как можно сказать что-то подобное человеку, которого любишь и в котором нуждаешься. Как можно сказать такое ей. Балюстрада согревается под моими руками, теперь крепко сжатыми и наполняющимися теплом. Прежде чем я успеваю сделать какую-нибудь глупость, я поворачиваюсь и рывком открываю дверь – только чтобы тихонько закрыть ее за собой. Я оставляю ее наедине со звездами. Глава 3 Мэра Просыпаясь, я на мгновение забываю, где мы, что мы здесь делаем. Но я вспоминаю. Вспоминаю, кто здесь еще – и кто не заговорил со мной вчера вечером. «Он видел меня – я знаю, что видел. Он был на балконе и, как и я, смотрел на звезды и горы. И он не сказал мне ни слова». Грудь сжимается от боли. В голове проносится столько возможных вариантов развития событий, проносятся слишком быстро, чтобы мой просыпающийся разум мог их осознать. И все они связаны с его силуэтом, с тенью, скрывающейся в темноте. «Он не сказал ни слова». И я тоже не сказала. Я заставляю себя открыть глаза, для вида зевая и потягиваясь. Моя сестра и так за меня беспокоится. Не хватало еще, чтобы к списку ее забот добавилась моя душевная боль. Мы все еще живем в одной комнате по моей просьбе. Я уже несколько месяцев не пробовала спать одна – и не собираюсь делать это сейчас. На этот раз она не суетится вокруг меня. Вместо этого Гиза с суровым видом взирает на свои швейные принадлежности. – Обиделась на нитки? – спрашиваю я, зевая уже на самом деле. Она переводит взгляд на меня. Это пугает меня до смерти. – Начинаю, – говорит она. – Подготовка к гала-концерту займет большую часть моего времени с учетом того, что Бри, Трами, Килорн, ты, Фарли и половина всех, кого я когда-либо встречала, умоляют, чтобы я что-нибудь сшила им к концерту. Я против воли ухмыляюсь. Я знала, что на самом деле она не оставила бы Бри без наряда. Гиза всегда лает, но не кусается. – Хорошо, скажи мне, как тебе помочь, – говорю я, спуская ноги с кровати. Коснувшись пальцами ног холодного деревянного пола, я сразу же принимаюсь искать затерявшиеся в одеялах носки. Мы переедем в наш постоянный дом только через неделю, но Гиза уже настаивает на том, чтобы мы собирали вещи. Или, скорее, переставили наши скудные пожитки, потому что они уже упакованы. Гиза качает головой, мурлыча себе под нос. – Ты точно не славишься своими организаторскими способностями. Я возмущенно шиплю, но Гиза даже не пытается спорить. Она просто указывает на мои разномастные носки. Один зеленый и потертый, другой из толстой черной шерсти. Мой рот захлопывается так же, как и открылся. – Кроме того, – говорит она, все еще ухмыляясь на мои ноги. Я шевелю пальцем ноги в ее направлении. – Тебе самой есть о чем подумать, и у тебя гораздо более напряженный график, чем у меня. Не завидую я тебе. Все эти собрания… – добавляет она, кивая на беспорядочную стопку бумаг у моей кровати. Я заснула, читая обзор организации и повестки дня делегации, моя голова кружилась от подробностей о торговле Монфора, передвижениях Алой гвардии, реконструкции Норты и внутренней работе альянса. Сейчас я стараюсь об этом не думать. Не хочу заработать себе мигрень в столь ранний час – хотя к концу первого утреннего собрания голова наверняка начнет болеть. – С одеждой и организацией переезда будем разбираться мы, – Гиза обводит рукой квартиру. Ее посыл ясен. Бэрроу позаботятся обо всем, о чем смогут, и дадут мне пространство, необходимое, чтобы пережить следующие несколько дней. Она и не подозревает, что самое худшее уже началось. Не закончив натягивать на голову свитер, я крепко обнимаю сестру. Она слабо сопротивляется, ухмыляясь. – Можно с тобой поменяться? – скулю я. – Я буду шить рубашки, а ты будешь страдать от многочасовых споров?