Кармадон отвешивает преувеличенно оскорбительный поклон. – Прошу прощения, принцесса. Титул производит то самое действие, на которое и было рассчитано. Чувствуется как удар под дых. Кольца на моих пальцах заостряются, вырастая в шипы, когда мои внутренности скручиваются. Секунду я смотрю на траву, пытаясь собраться с мыслями и бурлящими чувствами. Но они танцуют за пределами моей досягаемости, слишком далеко, чтобы дотянуться. «Принцесса Эванжелина, Леди Дома Самос. Дочь Воло и Ларенции». Но больше – нет. С сегодняшнего дня – нет. Я должна радоваться – испытывать облегчение, избавившись от имени и жизни, которые мне дали мои родители. И также – от части меня. Но то, что осталось, не может забыть о том, чем я пожертвовала, чтобы жить так, как я живу сейчас. О том, что я предала. О том, что убила. О том, что навсегда потеряла. – Будешь скучать? – тихо спрашивает Кармадон, делая шаг вперед. Я перемещаюсь, когда он двигается, сохраняя дистанцию. Я снова смотрю на него, мой взгляд пылает от ярости. Вызов и щит. – Титулы и короны здесь ничего не значат. Не по чему будет скучать. Но их отсутствие уже несколько недель огромной дырой зияет в моей груди. Я чувствовала это с тех самых пор, как села на тот подземный поезд, уехала из Археона, бросив своих родителей на произвол судьбы. У меня кровь стынет в жилах. Я знаю, что произошло. Меня там не было, но я знаю. И мысль о том, как мой отец, каким бы ужасным он ни был, шагает вниз с моста, о том, как его изломанное тело лежит внизу… Я этого не вынесу. Ненавижу. Лучше бы я этого не знала. – Тебе стоит поехать с Птолемусом. – Кармадона не смущает охватившая меня буря эмоций, он игнорирует ее так любезно, как только может. – Это лучший способ покончить с этим. Позади меня его виноградные лозы скользят по траве, переплетаясь друг с другом. Я поворачиваюсь со своим старым навыком, снимая ожерелье с шеи. Оно разрезает самую толстую лозу пополам, и я удовлетворенно шиплю, прежде чем оно снова обвивается вокруг моей шеи. – Заставите меня? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь говорить потише. «Я уже приняла решение. Неужели никто не отнесется к этому с уважением?» – Нет, Эванжелина, – быстро говорит он. – Но ты знаешь, что я прав. Твой брат собирается отречься от престола, и когда он будет это делать, ты должна быть с ним. Я кривлю губы. – Я вовсе не обязана держать его за ручку, когда он будет говорить. – Я это знаю. Но я хочу сказать, что когда он отречется, Королевство Разломы перейдет к тебе. Это понятно даже Серебряному ребенку. Очевидно до боли. Все знают законы наследования в моей старой стране – или знают, по крайней мере, какими они были раньше. Сначала идут мужчины, а когда не остается других наследников, корона переходит к дочери. Человек, рожденный быть пешкой, получает власть над доской. Я бы солгала, если бы сказала, что не думала об этом. В темноте, в тихие моменты, в промежутке между бодрствованием и засыпанием. Никто не сможет помешать правящей королеве жить так, как она хочет, с тем, кого она любит. «Королеве Серебряного королевства – со всеми вытекающими». Эта мысль уколола меня, вызывая чувство стыда. Когда-то это ощущение было незнакомым. Теперь я живу с ним почти каждый день. Трудно не чувствовать стыд в такой стране, как эта, в сравнении со страной, из которой я приехала, – страной, которую я бы сохранила. – Для этого и нужно то письмо, – бормочу я. Всего несколько предложений, которых хватит, чтобы перечеркнуть ту жизнь, которой я должна была жить. – Едва ли это то же самое. Оно не будет иметь такого веса, как твой голос. – Я уже не в первый раз слышу этот аргумент. Об этом мне говорит Кармадон, говорил премьер Дэвидсон. Даже Птолемус намекнул, что мое присутствие было бы не лишним. И Элейн – тоже. Она разбирается в подобных вещах. – Должно быть, это трудно – отказываться… Я прерываю его. Этот разговор меня утомил. – Они мне не нужны, – я почти кричу, мой голос слишком напористый, слишком громкий. – Больше не нужны. Они не сравнятся с тем, что у меня есть сейчас. Оно того не стоит. Но все же – я была воспитана для этого места. Для Ридж-хауса, для изрезанных шрамами долин Разломов. Для теней, деревьев и реки. Железных карьеров, угольных шахт. Это прекрасный дом, который я никогда не забуду. И не важно, как сильно я люблю Элейн, как сильно я ценю то, кто я, – ту жизнь трудно забыть. – Я не собираюсь возвращаться. – Хорошо, – говорит он, стиснув зубы. – Тогда ты можешь сказать это Птолемусу лично. Можешь его проводить. Наберись смелости, Эванжелина, – добавляет он, оглядывая меня с ног до головы испепеляющим взглядом. Несмотря на себя и свою гордость, я чувствую себя незащищенной перед его осуждением. Кармадон похож на меня, и в глубине души я ценю его мнение. – Здесь ты можешь жить так, как захочешь. Так делай это с гордостью. Любое смущение мгновенно смывается волной ярости. Она вспыхивает, как пламя, подпитывая мою упрямую решимость. Я почти сажусь обратно на одеяло, раздраженная, как ребенок. «Но он прав». – Спасибо за совет, милорд Кармадон, – шиплю я, опускаясь в реверансе еще ниже, чем он до этого поклонился. Когда я встаю, мои пальцы танцуют, посылая кольцо к линии деревьев. Оно в мгновение ока возвращается ко мне, принеся мне на ладонь маленькое красное яблоко. Кармадон не двигается. – Оно еще не созрело, – говорит он, и я слышу веселые нотки в его голосе. Я откусываю такой большой кусок, какой только могу, и ухожу, не обращая внимания на горечь во рту. Глава 2 Элейн «Разве отправлять за ней Кармадона было неправильно?» Не могу сказать. В этот раз Эванжелина хотела побыть одна, дождаться, пока Птолемус и Рен уедут, но позже она об этом пожалеет. Если у нее не хватит духу поехать с ними, она будет жалеть, что хотя бы не проводила его. Мало кого она ценит больше, чем своего брата, и я не понаслышке знаю, какое влияние мы оказываем на ее эмоции. Эванжелина думает, что я не замечаю, как легко она поддается нашему влиянию. Малейшее слово, один неверный взгляд. Ее выбивает из колеи все, что ставит под угрозу наши узы и отношения. Даже малейшая возможность разрушения нашего круга. В конце концов, мы – единственное, что у нее осталось. «И она – единственное, что осталось у меня». Я стараюсь сделать все, что могу, за доступное мне время. Собрать ее одежду без помощи магнетрона трудновато, но я делаю все, что могу. В Норте и Разломах мы предпочитали носить цвета наших домов, из-за чего в наших шкафах была очень однообразная цветовая гамма одежды. Черный, серебряный. Немного белого. Монфор – другое дело. Здесь цвета дома не имеют никакого значения, и я перебираю радугу оттенков, выбирая наряды, подходящие для отречения. Большая часть нарядов Эванжелины слишком тяжелые, и я не справлюсь с ними без посторонней помощи, при возможности я стараюсь выбирать шелк. Хромированная кольчуга менее громоздка, но все равно ее тяжеловато снять с крючка. Через час я немного вспотела, но собрала два чемодана вещей, которые могут нам понадобиться. Платья, рубашки, брюки, куртки. Не забыла и свою собственную одежду. На случай, если Эванжелина передумает. Я оставляю чемоданы в шкафу, закрывая за собой дверь, чтобы скрыть их от посторонних глаз. Наши комнаты здесь, естественно, не такие роскошные, как в Ридж-хаусе, но все-таки достаточно роскошные для нашего статуса. На данный момент. Хотя в Разломах мы спали вместе, для соблюдения приличий у меня всегда были свои комнаты. Это одновременно странно и волнующе – знать, что это пространство принадлежит нам и никому другому. Поместье Дэвидсона имеет очень специфический колорит, и деревянные украшения и лесная зелень не совсем не по вкусу. Но я даже не пыталась начинать украшать наши комнаты. Мы здесь долго не пробудем. Окна, по просьбе Эванжелины, выходят на запад. Она предпочитает просыпаться с рассветом, но знает, что я этого не делаю. Это было очень мило с ее стороны, хоть и требует некоторой тактичности днем, когда солнце, кажется, находится прямо на уровне глаз. Как обычно, я вращаю рукой, будто поворачиваю дверную ручку, и свет, сияющий в тусклом свете, превращается в золотое сияние. «Так-то лучше». Здесь у меня есть не так много поводов использовать свои способности тени в полной мере. В Монфоре нет королевского двора, нет королевы, которую нужно подслушивать, нет юного принца, за которым нужно незаметно следить. Но тем не менее, это не значит, что я не стараюсь при возможности внимательно слушать. В основном – на улице, во время беззаботных прогулок по Асценденту. В конце концов, я дворянка Норты, Серебряная, рожденная, чтобы править. Когда-то я была будущей королевой Разломов. Хотя здесь я в безопасности, за пределами поместья мне часто не рады. Красные и новокровки, которые узнают меня, бросают на меня презрительные взгляды, Серебряные смотрят с жалостью или завистью. Иногда я выхожу на улицу с Эванжелиной, прикрывая нас обеих завесой своих способностей, хоть это и затрудняет передвижения в толпе. Не то чтобы Эванжелине было какое-то дело до косых взглядов. Встречи премьера Дэвидсона слишком хорошо охраняются, даже для меня. Он проводит советы за закрытыми дверями, и его всегда сопровождают стражники-новокровки. Один из них может обнаруживать способности; у другой на пределе работают органы чувств, и она может чувствовать запахи и услышать даже невидимого непрошеного гостя. Она напоминает мне мать Эванжелины, женщину, которую никогда не застают врасплох. У нее всегда было слишком много глаз, слишком много носов, слишком много зверей в ее распоряжении. Если все пойдет так, как было задумано, я, возможно, буду проводить гораздо больше времени со стражниками-новокровками, а особенно – с Дэвидсоном. Прошло по меньшей мере два часа с тех пор, как исчезла Эванжелина. Она завтракала в необычном молчании, поглощая все, что ставил перед ней слуга. Я не настаивала. У всех нас сегодня трудный день, а самый трудный – у нее. Когда она сказала мне, что хочет немного побыть одна, я была готова предоставить ей пространство, которого она так отчаянно хотела. Она отдала мне написанное ей письмо, то самое, которое Птолемус должен будет прочитать во время своей завтрашней трансляции. Она не из тех, кому нужна помощь или даже поддержка, но сейчас между нами нет секретов. Она хотела, чтобы у меня была возможность выбирать. Я его не читала. Оно лежит на кофейном столике у нас в гостиной, дразнит даже из соседней комнаты. Я не дура. Я провела при Серебряных дворах столько же времени, сколько Эванжелина и, вероятно, подслушала больше, чем она подслушает за всю свою жизнь. Так обычно поступают тени. А писать письмо вместо того, чтобы самой отправиться в Разломы, – поставить все под угрозу срыва. И неважно, сколько я буду это повторять, Эванжелина отказывается слушать. Она всегда была упрямой, всегда быстро зарывалась рогами в землю. Я думала, что здесь она избавится от этих качеств. Здесь она может быть другой. Но она практически не изменилась. Она все еще горда, все еще озлобленна, все еще боится потерять тех немногих людей, которые ей дороги. Я стараюсь не заходить в гостиную, чтобы не смотреть на письмо. Вместо этого я занимаю себя уже застеленной кроватью. У нас нет личных слуг, но есть горничные, которые ежедневно убираются в наших комнатах и готовы предоставить нам все, что мы можем попросить. «Ненадолго». Я сдуваю с лица прядь волос. У меня нет ни малейшего представления, как поддерживать большую часть своей одежды в надлежащем порядке. В особенности – кружевное белье, которое больше всего нравится Эванжелине. Я собрала в чемодан несколько комплектов. Она заслуживает награды, если передумает. И про отречение – и кое-что другое тоже. Вздохнув, я сажусь на кровать и падаю на прохладное покрывало. Одеяла темно-зеленые, того же цвета, что и флаг Монфора, и я представляю, что лежу на лесной подстилке. Мои алые волосы очень сильно выделяются на фоне ткани; они яркие, как кровь. Я раздумываю, не позвонить ли горничной и не попросить ли ее приготовить мне горячую ванну, но в этот момент кто-то заходит в гостиную. Есть только один человек, который не потрудился бы постучаться, и я готовлю себя к неизбежным разногласиям по поводу сегодняшнего дня. Движения Эванжелины грациозны. Не как у кошки, а как у не прекращающей свою охоту волчицы. Обычно мне нравится, когда она охотится за мной, но сейчас я не ее добыча. Когда она входит в комнату, она не смотрит на меня, хотя мой силуэт довольно красиво очерчивается на солнечном свете. Лучи скользят по мне, окрашивая мою бледную кожу и красное платье в красивую дымку. Мне нравится носить красное. Этот цвет подходит к моим волосам, заставляет меня чувствовать себя живой. Эванжелина сегодня одета в цвета своего дома, хотя у нее больше нет необходимости их носить. Черная кожа, серая шерсть. По сравнению с тем, что она носит обычно, этот наряд кажется скучным. Она роняет что-то на пол, и я замечаю, как под стул закатывается недоеденное яблоко. Бывшая принцесса, похоже, ничего не замечает, или ей все равно. Я морщу нос. – Лучше тебе это убрать, Эви, – говорю я, прежде чем она успеет отругать меня за то, что я отправила к ней Кармадона. Сбивая волка со следа. Она едва пожимает плечами, позволяя мягкому свету падать на ее серебряного цвета волосы. Он танцует и преломляется у ее головы, и на мгновение она надевает корону, которую могу видеть только я. – Думаю, буду наслаждаться последними часами работы горничных. «Как она драматизирует», – думаю я, борясь с желанием закатить глаза.