Некоторое время спустя, не знаю сколько, ты встаешь, допиваешь стакан, ставишь его на стол. ‒ На сегодня у меня запланировано много дел. Если ко мне вопросов больше нет, я в душ. Ну а ты, конечно, можешь оставаться здесь столько, сколько тебе захочется. Не может быть все так просто. Так легко. Мне хочется что-нибудь сказать, но я не знаю, что. Никаких мыслей. Ни одна часть пазла не совпадает. Я чувствую панику, когда понимаю, что ты можешь так легко уйти. ‒ Подожди. ‒ Я поднимаюсь, делаю осторожные шаги по ковру и останавливаюсь за твоей спиной, за великолепной грядой мышц. Смотрю, как ты дышишь, как твои плечи мягко приподнимаются и оседают в такт дыхания. ‒ Расскажи мне, Калеб. Скажи, как ты нашел меня? ‒ Я думал, что тебя это больше не заботит. ‒ Ты не оборачиваешься. Сжимаешь кулаки. Лучи восходящего солнца, пробивающиеся через окно, которое выходит на восток, освещают нас, подсвечивая в яркий желтый свет. Целый сноп пылинок кружится в танце в этом буйстве цвета. ‒ Мне не все равно, Калеб. Я должна услышать это. ‒ То, о чем я промолчала, я не осмеливаюсь озвучить, потому что сомневаюсь в тебе. И я сомневаюсь в правдивости истории. Возможно, это просто басни. Ложь, сфабрикованная для того, чтобы сблизить нас. Но я все равно должна услышать это еще раз. Как Изабель. Ты медленно двигаешься к окну. Опираешься плечом на оконную раму, кладешь лоб на руку. ‒ Было поздно. Думаю, за полночь. Дождь шел несколько часов. И весь мир был мокрым. Воспоминания вспышкой пронзили мою память: сырость, мокрый асфальт и запах дождя. Я буквально подавилась от ощущений этих запахов. ‒ Тротуары блестят от света уличных фонарей. ‒ Ты продолжаешь рассказ. ‒ И тут же довольно специфическое воспоминание о светофорах всплывает у меня в памяти, они нереальными кругами вспыхивают на мокром покрытии дороги ‒ красные, желтые, зеленые. Я помню, как каблуки моих ботинок выстукивали ритм по мостовой. Я был один на тротуаре, что довольно редкое явление для Нью-Йорка, даже в полночь. Был октябрь, холодная дождливая ветреная ночь. Такая погода не располагает к прогулкам без необходимости. Такой силы ветер обычно выворачивает зонты. Что и было проделано с моим. Я засунул его в мусорный бак. Весь промок. Я прошел много кварталов под проливным дождем. Забавно, я не помню, почему вышло так. Почему я бродил, откуда и куда шел. Я был не в себе. Я просто пытался попасть домой как можно скорее. И я бы прошел мимо тебя. Я почти это сделал. Как правило, я не помогаю нищим. Не потому что я слишком важный или наоборот никчемный. Ни то ни другое. А потому что знаю на опыте: любая милостыня потратится на большее количество наркотиков или алкоголя, либо проиграется в азартные игры. Я не могу помочь каждому нуждающемуся в этом городе. Когда я только начал зарабатывать реальные деньги, я пытался им всем помочь. Наверное, это своего рода обряд посвящения в ньюйоркца. Но ты не можешь раздать все свои деньги нищим. Особенно когда среди них большая часть не малоимущие, а просто ленивые для работы. Я знаю это, прочувствовал на своей шкуре. И знаю их желания. Склонность к саморазрушению. ‒ Не увиливай от рассказа, Калеб, ‒ говорю я. Ты вздыхаешь. Пальцы сжимаются в кулак, и ты выстукиваешь ритмичный такт костяшками по стеклу: тук-тук-туктуктук-тук-тук-туктуктук. Ты продолжаешь смотреть в окно, опустив голову на руку. ‒ Действительно, что это я. Ты погружаешься в молчание, мертвую тишину. Когда ты опять начинаешь говорить, твой голос спокоен и мелодичен. ‒ Ты лежала на тротуаре лицом вниз. Одетая в голубое платье. Сжавшись в комок под дождем. Просто тихо лежала. Я прошел мимо и не знаю, что заставило меня остановиться. Я до сих пор не понимаю, что меня остановило. Я обернулся. Посмотрел на тебя. Реально тебя увидел. Я проходил мимо тысячи бездомных женщин и мужчин и никого не разглядывал. Но я увидел тебя. Твои волосы: густые, черные и такие длинные. Мокрые и безжизненные, липкие от крови. Я увидел ее. Кровь. Может это и остановило меня. Ты истекала кровью. Не бездомная, а попавшая в беду. Сжавшаяся в комочек, но еще пытавшаяся двигаться. Ползти. Я обернулся, а ты протянула руку, попытавшись двинутся всем телом по тротуару. Твои ногти сломаны от этих попыток тащить тело по асфальту, кто знает, как долго ты это делаешь. Пальцы на руках и ногах стерты в кровь. За тобой тянется кровавый след по тротуару. Одна. В холоде и дожде. Ты умирала. Ты останавливаешь рассказ, и я вижу наше отражение в стекле. Твое лицо в профиль, с высокими скулами, мощным квадратным подбородком, темно-карими глазами, похожими на фрагменты космических черных дыр, и черными влажными волосами, убранными на затылок. Только одна прядь завитком падает на лоб, будто нарисованная художником. Мой профиль очень похож на твой. Оливково-карамельная темная кожа, темные брови, черные волосы. Экзотические черты лица: большие широко расставленные миндалевидные глаза почти черного цвета, биологически такое невозможно, они темно-карие, но настолько густого темного оттенка, что рассмотреть коричневое можно только при ярком солнечном свете. Солнце сейчас освещает меня и коричневатый оттенок заметен. Мои волосы собраны и переброшены через плечо, ниспадая на ткань моего платья жемчужно-серого цвета. Ты вздыхаешь и продолжаешь… ‒ Ты посмотрела на меня. Помогите, прошептала ты, «ayudame»... Что-то острое, горячее и тяжелое ударило меня волной. ‒ Помогите... Я прислоняюсь к окну рядом с тобой. Ты смотришь на меня, в выражении твоего лица удивление. ‒ Ты помнишь? Я качаю головой. ‒ Нет. Ничего конкретного, лишь фантомные воспоминания, похожие на сновидения. Что-то на уровне запахов. Запах дождя... мокрого асфальта. Только... я знаю, что означают эти слова. ‒ Que utilizas para hablar español, creo. То, что мы говорим по-испански, означает, что ты владеешь им, ‒ говоришь ты. Это испанский, ты говоришь на нем, я знаю. ‒ Удивительно, я продолжаю делать это. Это сюрприз для меня. Да, я владела им. И, похоже, до сих пор владею. ‒ Странно, почему мы не пытались общаться между собой по-испански, ‒ говоришь ты.