Подвигает ко мне меню. ‒ Голодна? Я киваю и начинаю рассматривать двусторонние ламинированные страницы. Наконец решаюсь на бельгийские вафли и бекон. Я их никогда не пробовала, но это звучит здорово. После того, как нам приносят еду, мы несколько минут молча поглощаем пищу. Вафли настолько вкусные, что я ни на минуту не хочу отрываться от трапезы. Когда мы заканчиваем с едой, Логан огромными руками берет маленькую чашечку с черным кофе. Вздыхает. ‒ Итак, какие у тебя ко мне вопросы? ‒ Как ты сумел разузнать имя? ‒ Имя? ‒ Он приподнимает бровь. ‒ Не «мое имя», а просто «имя»? ‒ А оно мое? ‒ Ты мне не веришь? ‒ Его это явно задело. Я хочу быть разумной, но это сложно. ‒ Верю. Хочу верить, по крайней мере. Но могу ли я? Стоит ли мне? Это может быть любое имя. Откуда мне знать, что оно именно мое? Он понимающе кивает. ‒ Ты права, ‒ произносит он. ‒ Ты говорила, что тебе причинили боль шесть лет назад, и что у тебя была полная потеря памяти. Ты не сказала, в какой больнице была, поэтому я начал копать глубже. Стал искать всех неизвестных пациентов, которые были в коме по всему Нью-Йорку. Подключил пару источников, друзей, которые знают, кого спросить о таких вещах. Шесть лет назад были тысячи несчастных случаев, после которых жертвы впадали в кому. Однако все эти тысячи были опознаны, все, кто шесть лет назад были в коме. Большинство пришли в себя через несколько часов или дней после происшествия, к большинству полностью вернулась память, в то время как некоторые лишь частично смогли восстановить воспоминания. ‒ Ты о чем? ‒ Мне становится дурно. ‒ Ты знаешь, как долго пробыла в коме? Я начинаю вспоминать. Когда я очнулась, то была словно в прострации. Я пришла в себя, но как бы не полностью. Долгое время я не могла сосредоточиться и зрение было размытым. А потом долгое время даже не понимала, о чем меня спрашивают, и не могла ответить. Я не говорила. Врачи даже не были уверены, была ли это психологическая или же когнитивная проблема. Но Калеб проводил со мной много времени, и я, наконец, стала разговаривать. Я подражала его речи, стала выказывать признаки понимания происходящего. Но я не знала, не помнила, как долго пробыла в коме. Все, что я знала о произошедшем, мне рассказал Калеб. Мои реальные воспоминания о том времени, что я пришла в себя, были довольно расплывчаты. Я качаю головой. ‒ Я... Я не знаю, нет. Я... Калеб никогда мне не рассказывал. А я никогда и не думала спрашивать. Он кивает. ‒ Но ни один человек, который был в коме, о котором мне удалось разузнать, не подходил под твое описание, ни физически, ни симптоматикой болезни. Еще один глоток кофе. ‒ Тогда я вновь начал искать. Год за годом я просматривал материалы пациентов, которые впали в кому и так и не были опознаны. Так называемые «Джейн Доу». Я переговорил с сотнями врачей и медсестер, но никому ничего не было известно. ‒ Ты все это проделал? Все эти поиски? Он пожимает плечами. ‒ Я же обещал, что найду доказательства. Я до сих пор над этим работаю, но это требует времени. Может мне продать бизнес и стать частным сыщиком, как думаешь? Кажется, у меня талант к этому. ‒ Взмах рукой. ‒ Так вот, ближе к сути. Каждую свободную минутку, каждый час, когда, как предполагалось, я должен был спать, я искал информацию о тебе. Я прошуршал три года, прежде чем отыскал хоть какую-то информацию о тебе. Он делает паузу, и я не знаю почему. Я в замешательстве, меня одолевает любопытство и чувство страха. ‒ И? Что ты узнал? ‒ В две тысячи шестом году здесь произошла автокатастрофа. Трое пассажиров. Мать, отец и девочка-подросток. ‒ Автомобильная авария? ‒ Я тяжело сглатываю. ‒ В две тысячи шестом году? Девять лет назад? Он кивает. Голос спокойный, нерешительный. ‒ Детали отрывисты. Мать и отец погибли мгновенно. Юная дочка сидела на заднем сидении, и ей как-то удалось выжить. Ее доставили в больницу, но, опять-таки, подробности, как именно это произошло, весьма туманны. Я разговаривал с медсестрой, которая той ночью работала в скорой помощи, и единственное, что она помнит: поступил звонок о том, что шестнадцатилетняя девушка с тяжелой черепно-мозговой травмой и что она без сознания. Это все, что ей было известно. Она была там. Им удалось спасти ей жизнь, но та так и не пришла в сознание, и ее перевели на другой этаж. После этого медсестра ничего о тебе не слышала, потому что... черт, через медсестер скорой помощи в Манхеттене проходят сотни пациентов каждый день. Они не могут уследить за каждым, понимаешь? ‒ Автокатастрофа? ‒ У меня кружится голова. ‒ Не ограбление? ‒ Медсестра очень точно описала тебя, только моложе. Смуглая кожа, темные волосы. Красивая. Должно быть, латиноамериканка, мексиканка или испанка. Рассказала о полученных травмах. О том, в каких местах у тебя остались шрамы. Именно там, на бедре, где и у тебя. - Он касается своего бедра там, где находится мой шрам. Потом прикасается к голове, к тому месту в волосах, где и у меня был шрам. ‒ И эта женщина, если это и впрямь ты, попала в автокатастрофу. Это точно. ‒ Итак... если в больнице не могли опознать мою личность, как смог ты? ‒ Город, больница, полиция ‒ они все загружены, понимаешь? У них тысячи дел, тысячи пропавших людей и перепутанных личностей, не расследованных смертей, убийств, совершенных неизвестными. Я не оправдываю то, что они прекратили поиск, недолго думая. Они немного приложили усилий, но без хороших на то оснований они не могли тратить живую силу на то, что может длиться вечно. Не преступление погрузило тебя в кому, а всего лишь автокатастрофа. Не нераскрытое убийство или что-то подобное. Поэтому они сдались. Ты была в коме. Все углы смягчились, дело забылось. ‒ Он приподнимает плечо. ‒ А вот у меня есть ресурсы и время. И мотив, чтобы продолжать поиски. Так я и сделал.