Но я так просто не сдамся. — За бу-лоч-ку? — лепечет помощница. — За покушение на убийство! — Но я же не виновата, что вы под ноги не смотрите! — ты погляди, ещё возмущается. — Какого хрена все это вообще здесь делает? Обвожу рукой горшок с выдранным цветком и стол, усыпанный какой-то фигнёй. Где мой идеальный минимализм? Где система? Что за блестящие рамочки для фотографий, разноцветные папки и розовый медведь с перекошенной мордой? Уродец какой-то. — Решила немного оживить обстановку. Тут дышать нечем! Вы сами про пальму говорили, — тычет мне за спину. — А ещё про то, что мне нужна дрессированная собачка, а не безрукая обезьянка. — Это я обезьянка? — всплескивает руками и фырчит так, что слюни мне в лицо летят. Вот так и становятся психами. Какое-нибудь блондинистое недоразумение по чужой протекции возьмёшь на работу и не заметишь, как в смирительной рубашке измеряешь шагами комнату с белыми стенами. Потому что никогда еще Штирлиц не был так близок к… убийству в состоянии аффекта. Пока падал с гребаным фикусом в руках, мысленно расчленял этот синий чулок на мини-чулочки и рассылал по всем сторонам света. Что за черная полоса началась с ее приходом? Почему ее так много везде? Надо было расправиться с недо-помощницей ещё вчера. Вызвать в кабинет, предварительно обезопасив пространство, и указать направление, куда ей со своими кривыми руками и чересчур острым языком следует идти. Но нет же, рациональность победила. Работы хоть ухом жуй, некогда новеньких девочек тестить, оставил на свою голову. И вот… — Где отдел кадров знаешь, — кидаю через плечо и шагаю в кабинет. — И всю свою хрень забери! Телефон на столе уже разрывается. Мобильный бесконечно пиликает входящими сообщениями. Надо разгребать завалы, а не спасать свою жизнь и здоровье от нерадивой девчонки. На почте уже с миллион сообщений. Была бы толковая помощница, скинул на нее сортировать на срочное — важное, но остались ли такие в Москве или мне себя клонировать нужно? Сегодня два производственных совещания, к которым цифры пока не готовы. Каталог на октябрь до сих пор не ушел в печать. Зимняя фотосессия провисла из-за недобора моделей. Соцсети просели, реклама не крутится. И внимание, вопрос: кого натягивать в первую очередь? — Света! — нервно бросаю в трубку. — Агния, — недовольно бурчит помощница. Нет смысла запоминать, дорогуша. — Я передумал, сегодня пока работаешь, расчехляй своего косого медведя. К двенадцати мне отчёт, который я вчера запрашивал. Свяжись с моделями из списка, который вчера принесла помощница фотографа. Первая, кто согласится выйти сегодня — нанята. Согласованных ранее обзвонить, сегодня в четыре должны быть в студии. На час назначь совещание с пиаром. К двум закажи обед. Сегодня ко мне никого не пускать. Звонки НЕ переводить! Все понятно? — Связаться с моделями… — Я. Тебя. Четвертую. — Я медленно пишу! — Арр, — не сдерживаю эмоций. — Не доводи до греха, Агния. С грохотом опускаю трубку на базу. Пусть только попробует накосячить. Отпуск. Мне нужен отпуск. Теплый морской воздух, сладкий херес, гибкая лисичка. И можно без первых двух. Откидываюсь в кресле и прикрываю глаза. Одержимость этой девчонкой переросла в поистине устрашающие масштабы. Катаюсь, как дебил, по тем же станциям метро, где встретились, обзваниваю все подряд агентства по устройству праздников, не стираю подушку, на которой осталась половина блесток вселенной. Осталось бегать по улице и просить незнакомок примерить кроссовок, оставшийся мне на память о сбежавшей фее. И все — здравствуйте, мягкие стены. Одиночество — плохой спутник. Оно подталкивает к карьерным свершениям, но никак не стимулирует двигать горы. Не в середине пути. А я сейчас как раз на нем. Хочется, чтобы кто-то верил в тебя, кроме тебя самого. Хочется переключаться с режима 24/7, на режим "дома о доме". Хочется тепла, контакта, разговоров, души. Знать, ради кого все это делаешь, чувствовать, что живешь полной жизнью. Возможно, поэтому я так цепляюсь за призрачный образ девушки, с которой провел всего один день. Выстроил в своей голове идеальный облик, наградил несуществующими характеристиками. Хотя что я по факту о ней знаю? Работает аниматором, называет себя странным прозвищем, любит готовить и очень смешная. Этого чертовски мало, чтобы всерьез верить, что она та самая. Но Дзынь. Чертов Дзынь. — Алексей Викторович, — робко скребутся в дверь. Что ещё ей надо? Только отходить начал! — Что? — выпрямляюсь в кресле. — Может вам новую рубашку достать? — засунула голову в проем, полностью входить не решается. Ах да, испорченная рубашка. В таком виде проводить брифинг категорически не приемлемо. — Хочешь съездить ко мне домой за сменной? — выгибаю бровь. — Могу сбегать купить новую. У вас сорок восьмой размер? Что за карнавал невиданной щедрости и экстрасенсорные способности? — Хлопок, зауженная. Любой цвет. Возьмешь у Светы корпоративную карточку. Отчёт готов? — Почти, — пищит помощница и опускает взгляд. — Но я всё успею. Бесшумно скрывается и закрывает дверь. На ключ. Твою мать! Я так до конца и не понимаю, она безмозглая или чертов гений? Иногда посмотришь на нее: явно ку-ку и отстает в развитии. Чего только стоит ее вчерашние гонки в метро. Как-будто я ее преследовал! А я просто понять не мог, какого фига она с кустарником в руках после работы едет. Все ждал, что грызть его начнет или зароется в него лицом, как в букет. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ А сейчас — пожалуйста, снова на ключ заперла, хотя в прошлый раз уже за это получила. Но с другой стороны, главную задачу выполнила: ко мне никто не вломится, пока ее на месте не будет. За время отсутствия помощницы в дверь и впрямь ломятся. Много, часто, с матами. Но телефон, на удивление, сохраняет режим тишины. Неужели перевела все звонки на себя? К моменту возвращения Круэллы я успеваю закончить с десятком задач, намеченных на утро, чего не бывало со времен, когда в штате работало на сотню сотрудников меньше, а прибыли не хватало пары нулей с конца. — Вот, — вынимает она синюю рубашку и расправляет в руках. — Не просто оказалось найти. И чтоб зауженная и хлопок, и размер, — тараторит она, явно запыхаясь. — Хорошо, свободна. Встаю с кресла и снимаю пиджак. — Не, померьте при мне, если не подойдёт я метнусь поменять на другую, там была ещё… — Выйди, я сообщу, — принимаюсь за верхние пуговицы. — Ой, да отвернусь я, — фырчит помощница и тихо прибавляет, крутанувшись на пятках: как девчонка… А я застываю. Пальцы так и лежат на третьей пуговице, кадык дёргается, воздух застревает в лёгких. Даже пропускаю мимо ушей ее язвительный выпад. Потому что перед глазами — ноги. И все что сверху, естественно, тоже. Но прежде всего — ноги. Длинные, стройные, затянутые в ультра обтягивающие джинсы. Это вот это все пряталось под чехлом от танка? Интересный поворот. Скольжу взглядом от светлой макушки вдоль узкой спины, красивых изгибов, бесконечных ног и спотыкаюсь взглядом о грязно-белые кроссы. Какое-то невероятное чувство дежавю бьёт под дых, заставляя сердце пуститься галопом. Смаргиваю наваждение, где мозг упрямо подсовывает картинку с синеволосой феей вместо блондинистой фурии. Брежу. Переработал. С остервенением снимаю рубашку, злясь сам на себя за дурацкие сравнения, хватаю новую и почти бессознательно себя в нее запаковываю. Стараюсь не смотреть на эти джинсы и… на все к ним прилегающее. Тело реагирует совсем неподобающе на сложившуюся ситуацию, и от этого я злюсь еще сильнее. — Нормально, — кидаю рвано, застегиваю последние пуговицы и отворачиваюсь к креслу. — Свободна. — Там только… — хочет что-то вставить бесячая помощница, но я не позволяю. — Свободна! — говорю резче, чем положено, но это работает. Джинсовая вакханалия мягко исчезает из кабинета, я валюсь в кресло и поправляю брюки. Затяжная голодовка даёт о себе знать или… Может не все в ней мне померещилось?