Потом, опомнившись, твердо произнес: — Погиб жандарм. Крестьяне не шелохнулись. — Вы… вы… вы просто псы! По вашей вине погиб жандарм. Два других тя… тяжело ранены. А вы стоите и молчите. Люди по-прежнему безмолвствовали. Каид едва сдерживал себя, сидя в седле. Обезумев от бешенства, он походил скорее на дикого зверя, готового броситься на свою жертву, чем на человека, который держит речь. — Тем хуже для вас… отправитесь в тюрьму, все как один. Тюрьма будет забита. Вас всех сошлют на каторгу. Толпа дрогнула. Тогда жандарм Рено оттолкнул каида, встал на его место и злобно сказал: — По вашей вине погиб жандарм. Надеюсь, что с двумя другими ничего не случится. Но за каждого жандарма, убитого или раненого, я беру десять заложников, причем не просто так, наобум, кого попало, а отцов семейств. Переведи им, каид, переведи этой своре псов, этим злодеям. Каид не сразу, но перевел. По толпе прокатился вздох, послышался горестный шепот: — Ммм… Наши дома опустеют… Женщины заплакали. С разметавшимися волосами они кинулись к мужчинам. — Отберите, кого следует, каид. Одних кормильцев! — рявкнул жандарм. — А вы слезайте с коней и вяжите их. Каид и его подручные стали отбирать людей ударами прикладов: — Ты… ты… ты… Каид начал со своих врагов. Потом настала очередь тех, кто противился его власти. — Это националисты, — говорил он. И наконец, указал тех, кто требовал назад свои земли. «Ай-ай!» — причитали женщины. Ребятишки плакали. А тридцать мужчин стояли со связанными за спиной мозолистыми руками. Душу их терзала несказанная мука, но босые и полураздетые, с усатыми, изрезанными морщинами лицами с нависшими бровями, они не склонили головы. Вскоре женщин и детей оттеснили от них ударами прикладов и холостыми выстрелами. Затем жандармы построились в колонну и двинулись, волоча за собой на веревке пленников. Опасаясь бунта, они решили уйти немедленно, несмотря на спускавшиеся сумерки. XXXVII Примерно в это же время измученный, раненый Хасан выбрался наконец из непроходимой чащи. Весь исцарапанный, в изодранной одежде. Рука у него страшно болела. Очутившись вблизи стада блеющих коз, он увидел их пастуха, верхом на осле, который, не переставая, кричал, понукая коз. Заметив Хасана, он остановил осла, но слезать не стал. — Брат, — спросил он, — тебе что-нибудь надо? — Я очень голоден. С меня хватит куска лепешки, — ответил Хасан, стараясь всеми силами держаться естественно. — Тебе плохо, — сказал мальчик. — Пойдем к нам. Отец дома. Он тебе поможет. Хасан попытался скрыть рану, но было уже поздно. Широкое красное пятно проступило на повязке. — Я отведу стадо и тут же вернусь, — пообещал мальчик. Он понукал осла, пока тот в конце концов не тронулся с места. Хасан лег. Небесная синь постепенно спускалась на землю. У горизонта серп луны плыл куда-то в неведомую бесконечность. Хасана вдруг охватили сомнения. — Надо бы поостеречься, — говорил он себе. — Кто знает… Его била дрожь. Серебряный свет луны рассеял сумерки. Завыли шакалы. Птиц как будто стало больше. Одни, видно, только что проснулись, другие пели на сон грядущий. Некоторые звуки Хасан распознать не мог. Это были протяжные, низкие крики. Его воображению представились огромные птицы диковинных, ярких расцветок. Тут он услышал какой-то приглушенный шум, вернее всего, чьи-то шаги. Он приподнялся, проверил, заряжено ли ружье. Раненая рука сильно мешала ему. В этот момент его окликнул знакомый голос. «Неужели? — подумал он. — Да это голос Мусы». Муса снова позвал его. «Точно он», — решил Хасан. — Я здесь! — крикнул он и пошел ему навстречу. Тень от деревьев мешала ему разглядеть Мусу. — Ты где? — закричал он. Зацепившись за корень, Хасан упал, вскрикнув от боли. Тут подоспел пастух и помог ему подняться. Рука еще больше разболелась. Пошла кровь. — Идем, — сказал ему пастух. — Дом совсем близко. Отец вылечит тебя… Дядя Муса, подожди немного, мы сейчас придем. Перейдя маленький ручеек, они увидели Мусу, лежавшего с перевязанной грудью. Он стонал: — Ох, мама, ох, мама… Ай, ай… Хасан бросился к его ногам: — Дядя, что с тобой? Муса взглянул на него: — Только ты и остался? — Только я. — Пошли в дом, — пригласил их мальчик. Всю дорогу они поддерживали Мусу, помогая ему идти. — Ой, мама! — то и дело повторял тот. Посреди небольшой прогалины стоял дом, окруженный огромными тополями, отливавшими серебром. Залаяли собаки. Прокукарекал петух. Мальчику не сразу удалось успокоить ворчавших псов. Сквозь полуоткрытую дверь виднелся огонек керосиновой лампы, мерцавший внутри помещения. Их встретили двое мужчин. — Тебе не следовало выходить, — сказали они Мусе, продолжавшему стонать: — Ай, ай, ох, мама! Внутри дома стояли, робко прижавшись в углу, три взрослых девушки. Мусу уложили на расстеленное покрывало, подсунув под голову ему подушку. Он был так плох, что Хасан чуть не заплакал. Вошли две женщины, держа за ручки глиняный сосуд с кипятком. Муса, не переставая, стонал. — Не бойся, — сказал он Хасану, с трудом преодолевая боль. — Здесь живет моя сестра. — Не бойся, — подхватили другие. — Ты здесь как дома. Мы тебя вылечим. Сестра Мусы присела возле Хасана. Он снял повязку из тюрбана, пропитавшуюся кровью, открыв зияющую рану, которая начала гноиться. Женщина сморщилась, промывая рану, она останавливалась, когда Хасан не выдерживал и начинал стонать от боли, потом продолжала свое дело осторожно, но быстро. Прядь черных волос падала ей на лоб, глаза были, как миндалины, а брови густые. Она промыла рану и приложила к ней зеленые листья, похожие на виноградные, но более темные и плотные. Потом наложила повязку из полос, на которые разрезала одно из своих платьев, пахнувшее мылом. — Да ниспошлет тебе Аллах долгую жизнь, сестра, — сказал ей Хасан, сразу почувствовав себя лучше. Один из мужчин взял у него ружье с сумкой. Принесли еду: шорбу с курицей. Мужчины ели все вместе. Женщины и дети сели кружком в стороне. Мусе трудно было подносить ложку ко рту. — Ай, ай! — кричал он. Сестра подошла к нему и стала кормить с ложки, давая бульон и куски курицы. — Ешь, это придаст тебе сил, — говорила она. Хасан изрядно проголодался. И чем больше он ел, тем больше ему хотелось есть. Мужчины глазам своим не верили. «Неужели можно стать разбойником в таком возрасте?» — дивились они. А он, опустив голову, все ел и ел. XXXVIII