Но колонизатор не дремал. Поправив свое хозяйство, он решил обеспечить себе и безопасность — очистить сельскую местность от тех, кто в 1945 году выступал против иноземного владычества[17], а заодно и от разбойников. Колонизаторы быстро сообразили, что там, где безнаказанно может укрыться грабитель, найдут себе пристанище и настоящие борцы. Бандиты — это, можно сказать, продукт экономического и социального кризиса, во время которого они становятся своего рода мятежниками, восставая поодиночке или группами против того несправедливого общества, где царит незыблемый патриархат с его непререкаемыми законами феодализма, пронизывающими все, даже самые низшие сферы существующих отношений. А борцы — это коллективная совесть, воплощение чаяний и идеалов народа. Их сила выковывается постепенно, а зрелость зависит от накопленного опыта, от их устремлений, общей политической ситуации и тех выводов, которые делаются на основании уроков истории, как национальной, так и международной. XXVII Грабители нападали на землевладельцев лишь от случая к случаю, так как боялись преследований, понимая, что силы неравны, и зная, что их ожидает. Им вдогонку сразу послали бы жандармов, и те быстро разделались бы с их шайками, уничтожив одну за другой. Людей терзал неумолимый голод. Одеться им было не во что. Некоторые носили тряпье, которое вытаскивали из-под седла у мулов. Другие набрасывали на себя чиненые-перечиненые лохмотья. Пшеница в полях не росла, так и осталась размером с ладонь. Разговаривать никому ни о чем не хотелось. Не слышно было ни забавных историй, ни пересудов на чей-либо счет. О ремонте дорог никто теперь и не помышлял, со щемящей болью в душе люди глядели на поле или просто сидели у дверей и грелись на солнышке. Если кто-то упоминал о голоде в присутствии каида, он багровел от злости. Его-то амбары ломились от пшеницы и ячменя. — Пусть поменьше едят, — говорил он, — да вовремя думают о запасах. Так обрывал он любой разговор на эту тему и тут же начинал бормотать что-то про себя, перебирая четки. Все мельницы были закрыты, кроме его, продолжавшей молоть зерно для нескольких семей. Некоторым приходилось приезжать сюда издалека. Однажды мельнику привезли молоть много пшеницы и ячменя. Он не устоял. Это был рослый и сильный мужчина. Взвалив на плечи полный мешок, он ринулся в чащу, но, выйдя на дорогу, насмерть перепугался. «Что будет, если меня увидят?» — думал он. Он бросился бежать, а мешок весил килограммов сто, и почувствовал, что кости у него хрустят. Добравшись разными окольными путями до дому, Ахмед совсем выбился из сил, пот градом катился с него. Грохнувшись на колени, он сбросил наконец мешок и тут почувствовал страшную боль в позвоночнике, посредине спины, но, несмотря ни на что, все-таки вернулся на работу, согнувшись пополам и опираясь на палку. С того дня тело его скрючилось, подобно старому дереву. Изо дня в день дул не переставая восточный ветер. Земля вся высохла, растрескалась, на ней ничего не росло. Цветы увядали, едва успев распуститься. Белое нельзя было назвать белым. Краски стерлись. Стебли и листья были бледно-зеленого цвета, отдававшего в желтизну. Ручьи наполовину пересохли. Хасан тем временем вырос, вернее, вытянулся. Он не раз уже ездил с людьми каида в очень отдаленные места продавать пшеницу. Когда-нибудь он надеялся добраться до моря, и при одной мысли об этом его переполняла радость. Однажды он сопровождал Али, Мусу и Ферхата. Все трое были уже в возрасте, их знали далеко в округе. Каждый год они возили продавать пшеницу каида. Али сразу можно было узнать по короткому вздернутому носу. Ферхат был коренаст. Светлые курчавые волосы наполовину скрывали его лоб. Муса был здоровенный детина с длинным носом и вытянутым подбородком. Глаза его глядели лукаво. Крестьяне чаще всего обращались к двум другим, а не к нему, но отвечал всегда он. Чтобы подзадорить его, Ферхат обычно спрашивал: — Каким путем пойдем? Муса отвечал: — Самым гнусным. По шоссе. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя раздели. Бурнус-то ведь жалко. Пфф, — фыркал он, — у тебя его нет. Тогда блузу. Какая разница. Тот покатывался со смеху. Путешествие это было тяжким испытанием. Скотина начинала нервничать, пускалась вскачь, а то и лягалась. Приходилось ловить ее, снова увязывать кладь, прилаживать ее и опять трогаться в путь. По дороге туда они шли позади мулов, следили за мешками, которые были крепко-накрепко привязаны. На протяжении всего пути дорога была далеко не гладкой. И если поклажа падала — то ли веревка перетерлась, то ли узлы развязались, в зависимости от местности, по которой они шли, и от тропинок, порою таких узких, что они походили на запутанные ходы лабиринта, — водрузить ее на место было очень нелегко. Тогда мужчины начинали ругаться, кляня все на свете, бранились, спрашивая себя, да точно ли это земля и уж не в ад ли они случаем попали. Шагая сзади мула, они держали его за хвост. Иногда им приходилось виснуть на нем с одного бока, чтобы восстановить равновесие, особенно в трудных местах. Хасан был счастлив. Он помнил наизусть названия всех деревень, мимо которых они проходили. Он видел богатые фермы иноземных землевладельцев, простиравшиеся без конца и края. Одни сады сменялись другими. И он не уставал любоваться этой пышной природой, плодородными долинами с черной, жирной землей без всяких колючек и сорняков. Видел он и дома в несколько этажей. Его поразил их внушительный размер и веселая окраска. На все путешествие уходило несколько дней. Пересекая населенную местность, они вынуждены были следовать путем, проложенным не одним обозом, вливаясь зачастую в общую массу путников и не отставая от них ни на шаг. Это была единственная возможность добраться благополучно. Много людей сновало по проселочным дорогам взад-вперед, от базара к базару: бродячие торговцы, барышники, крестьяне. Если они шли вместе, группами, бандиты, действовавшие поодиночке, не решались нападать на них. Ведь что собой представляли такого рода бандиты? То были люди, доведенные до преступления голодом. Но были среди них и другие, те, что организовывали вооруженные банды, ставившие себя вне закона. Их подручные наблюдали за дорожными магистралями и сообщали им нужные сведения. Итак, обозы двигались вперед, люди шли за скотиной босые, с изрезанными морщинами лицами, состарившиеся до срока, с тяжестью на сердце, неразлучные с маетой и нищетой. Но попадались и другие, те, что работали на себя, они были одеты и обуты и ходили по деревням, покупая и продавая все, что можно было купить или продать. На исходе третьего дня путники добрались до мечети. Было уже темно. Они разгрузили мулов и вошли в мечеть. Там они увидели незнакомца, который лежал, подложив под голову тюк. На вид это был крепкий мужчина. Как только они вошли, он сразу встал. После обычных приветствий разговор пошел о погоде. Все трое были обеспокоены: тип этот внушал им опасения. Обычно легко распознается принадлежность человека к той или иной среде. Крестьянин всегда чует крестьянина. Хозяина сразу видно по осанке, по его непринужденному виду, по обуви и гладким рукам. А этот не похож был ни на того, ни на другого. Даже если это был крестьянин, работу свою он бросил давно. Голос у него был звучный, громкий, как у человека, который уверен в себе. А выражение глаз было странное. Да и одет чудно́. На нем была рубашка, похожая на шелковую, брюки и пиджак — городские. Серый, засаленный тюрбан и старая, прохудившаяся во многих местах кешебия, которую никто, видно, не чинил. Из этого они сделали вывод, что жены у него нет, и это возбудило их любопытство. Страх все больше овладевал ими. Али достал ячменную лепешку и оливковое масло. Они пригласили незнакомца разделить их трапезу и угостили его лепешкой. Попробовав разломить ее, он понял, что пекли ее несколько дней назад. На лице его промелькнула улыбка. Муса сказал: — Мы три дня как выехали. Мужчина обмакнул лепешку в масло и стал неторопливо прожевывать каждый кусок. — Как там у вас дела? Так же, как и везде? — спросил он. Перестав жевать, его собеседники молча смотрели на него. — Одни, насколько я могу судить, торгуют пшеницей, а другие погибают от голода. Испугавшись, они снова принялись за еду. Они, не жуя, глотали куски, замечая это, только когда лепешка застревала у них в горле. А мужчина продолжал говорить, спокойно и серьезно. На губах его блестело масло. — Лично я плевал на каидов, — сказал он. Остальные, перестав жевать, застыли от ужаса. Они дрожали всем телом. А на улице тем временем послышался какой-то шум. Верно, сообщники незнакомца растаскивали мешки с пшеницей. — Вот у нас, — продолжал он, — стоило каиду чересчур зарваться, как он тут же получал пулю в лоб, и дело с концом. Все шито-крыто. Люди действовали тогда сообща, не то что сейчас, и умели постоять за себя, не давали воли тиранам. Для такого рода дел существовала даже особая касса взаимопомощи. Последнего каида убили потому, что он возомнил себя чуть ли не самим вседержителем. Он разъезжал с судебным приставом и обирал всех, кого мог. А тех, у кого взять было нечего, сажал в наказание на колючие заросли или тащил по ним волоком. Один Хасан слушал его с восторгом. Мужчина подмигнул ему. — Был там у нас в деревне Лагуна один человек. Всякий раз, как мы с ним встречались, мы начинали меряться силами, боролись, так уж повелось. В первый раз дело было нешуточное. Тогда еще мы даже не знали друг друга. На базаре началась потасовка. А человек он был сильный. Так вот, уложив своего противника, он поворачивается к толпе и говорит: «Кто еще недоволен? Если такой отыщется, пусть подойдет поближе». Ну, я и закричал, что, мол, вот он я. Тут-то и началось. Мы дрались, как быки, силы у нас были равны. Никто не решался разнять нас. Так полдня и боролись. Потом явился каид со сторожем и отвел нас в участок. С тех пор стоило нам встретиться с тем человеком, как мы затевали все сызнова, но это была уже игра. Мы стали друзьями. И вот однажды деревня Трех Ручьев решила избавиться от тирана. Для этой цели выбрали меня. Все было задумано заранее. Мой друг отправился в деревню Лагуна и в трех нужных местах оставил сменного коня. Четвертый ждал на площади. Каида всегда окружали жандармы, так что незаметно убить его было нельзя. Тогда я зарядил свое ружье и тут же, на площади, прямо на глазах у всех пустил в него пулю. И этот сукин сын еще звал мамочку. Конь стоял наготове. Я уже скакал во весь опор, когда полицейские, опомнившись, стали стрелять в меня. Пули так и свистели у меня над головой. Через четверть часа я был в деревне Лагуна. Мой друг поджидал меня там. Мы начали драться как будто взаправду, кровь лилась ручьями. Люди, перепугавшись, позвали каида. Он пришел и отвел нас в участок. Там-то он и узнал о смерти другого каида. Ему сказали, что это я его убил. Никто не поверил, настолько это казалось невероятным. Ведь в то время, когда я убивал его, вся деревня видела, как мы с моим приятелем боролись… Слушая этот рассказ, Хасан подходил все ближе и ближе и наконец очутился совсем рядом с мужчиной; тот, повернувшись к нему, спросил: — Тебе понравилось, малыш, а? В твоем возрасте любят слушать такие истории. Но одно дело слушать, а другое дело пережить все то. У остальных мороз пробегал по коже. Они с ошалелым видом смотрели на бандита. А тот, громко расхохотавшись, сказал: — Вот как оно было. Несмотря на страх, Али из любопытства спросил, посадили его тогда в тюрьму или нет. Бандит ответил утвердительно. — Четыре месяца они меня держали. Ну и досталось же мне за эти четыре месяца! Преодолеть такое расстояние за такой короткий срок казалось делом немыслимым. Только злой дух способен на это. А судья в духов не верил. Толкнув дверь, вошли его дружки, хлопотавшие на улице. Их шеф разом вскочил на ноги и произнес с гордым видом: — Нам пора. Счастливо оставаться. Муса не удержался: — А как же наши мулы, зерно? Бандит глянул на него искоса и свирепо рявкнул: — Мулов оставляю вам! А зерно забираю. Скажите своему хозяину, что это я, Бусетта, забрал зерно. Едва они успели выйти, как послышался топот копыт. — Уехали, — молвил Али. — Уехали, — вторили ему остальные. — Пошли поглядим на мулов. Они бросились на улицу. Мулы по-прежнему стояли спутанные. В растерянности все трое вернулись обратно, не зная, что теперь делать. Хасан втихомолку улыбался. Сердце его переполняла радость. «Каждый получает по заслугам», — думал он про себя. — Конечно, это Бусетта, — говорил Муса, — один раз каид уже выдал его жандармам. Ослеп я, что ли, не узнал его сразу. — Да, да, и я теперь припоминаю, — поддакивал Али. Всю ночь они толковали о своей незадаче и о том, как посмотрит на это каид. Всю ночь они не спали, опасаясь, как бы чего не приключилось с мулами. На рассвете пропел петух, за ним другой, третий, и так из конца в конец деревни, потом до них донесся голос первого путника. Они тут же решили тронуться в путь при бледном свете занимавшейся зари. Дорога спускалась вниз. Веял свежий утренний ветерок. Отдохнувшие мулы резво бежали вперед. Хасану вспомнилась история, рассказанная Бусеттой. — Наверное, он свернул вон туда, — думал он, — пролетел как стрела. Али остановился посовещаться с остальными. — Пошли через Топи, — предложил он им. — Теперь нам нечего бояться. А перейдем реку, и можно считать, что мы уже дома. Все согласно закивали, тревожась только об одном: что скажет каид. И чем ближе они подходили к дому, тем страшнее им становилось, и каждый думал про себя: «Вот и пропал наш заработок. Теперь конец нам». Только после того, как они перешли реку, Муса нарушил молчание. — А если он захочет, чтобы мы возместили ему убытки? Что тогда будем делать? — Как мы можем возместить ему убытки? — сказал в ответ Али. — У нас у самих ничего нет. — Если бы у меня было столько пшеницы, — сказал Ферхат, — я бы не таскался по дорогам. Пусть делает, что хочет. На все воля Аллаха. Они пошли по самому гребню. Перед ними расстилалась земля, горные цепи шли одна за другой. А там, в глубине, у самого горизонта виднелся густой лес. Чуть ближе тянулись гряды холмов, поросших диким кустарником и бледно-зеленым диссом. Поля, прилепившиеся к склонам холмов, изрытых оврагами, выглядели такими же изнуренными и несчастными, как и большинство живших здесь людей. На востоке лениво тянулись одно за другим белые облака. Али подумал, что если бы он мог подняться на них, то полетел бы прямо в Мекку. Но тут же отогнал эту мысль, вспомнив о более насущных заботах. Им повстречалось первое деревенское стадо: две козы и белая корова. Хасан сразу узнал: