Ребенком она была отдана на воспитание в крестьянскую семью, потом на чьи-то деньги обучалась на курсах детских нянь. Выучившись, безвестная «воспитанница крестьянской семьи» тотчас взята в семью герцога Лейхтенбергского, а оттуда столь же быстро приглашена няней к «царям» как раз перед рождением великой княжны Татьяны. Одна за другой рождались и вырастали царские дочери – и наконец она стала нянькой наследника. Вся жизнь Вишняковой прошла во дворце, и даже после скандала с Распутиным, когда Аликс уволит ее, из дворца няньку почему-то прогнать не посмеют. Во время истории с Распутиным ей было 36 лет. Как и положено няньке царских детей, у этой красивой, холеной, белокурой женщины не было никакой личной жизни. Она оставалась старой девой. На допросе Мэри оставалась верна своим бывшим хозяевам: «Государь и Государыня были примерные супруги по любви к друг другу и детям... Весь день она (царица. – Э. Р.) проводила в кругу своих детей, не позволяя без себя ни кормить их, ни купать. До 3-4 месяцев сама кормила детей грудью, хотя и совместно с кормилицей, у царицы не хватало молока... Государыня сама обучала своих детей английскому и русскому, при содействии нянь и княжны Орбелиани, и молитвам...» Затем Мэри приступает к своей истории: «Как-то весной 1910 года Государыня предложила мне поехать в Тобольскую губернию в Верхотурский монастырь на 3 недели, для того, чтобы в мае вернуться к поездке в шхеры (на яхте. – Э. Р.). Я с удовольствием согласилась, так как люблю монастыри. В поездке должна была принять участие некая Зинаида Манштедт, которую я встречала в Царском Селе у своих знакомых, и она мне очень понравилась... В поездке по словам Государыни должны были принять участие Распутин и Лохтина... По приезде на Николаевский вокзал я встретила всех своих спутников... В Верхотурском монастыре мы пробыли два или три дня, а затем направились в гости к Распутину в село Покровское. У Распутина дом двухэтажный, большой, обставленный довольно хорошо, как у чиновника средней руки... В нижнем этаже живет жена Распутина со своими приживалками, в верхнем поселились мы по разным комнатам. Несколько дней Распутин вел себя прилично по отношению ко мне... а затем как-то ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности... В дороге Распутин ко мне не приставал. Но, проснувшись случайно, я увидела, что он лежит в одном белье с Зиной Манштедт. Возвратившись в Петроград, я обо всем доложила Государыне... а также рассказала при личном свидании епископу Феофану. Государыня на мои слова внимания не обратила и сказала, что все, что делает Распутин, свято. С этого времени я Распутина не встречала, а в 1913 году была уволена от должности няни. Причем мне было поставлено на вид, что я бываю у преосвященного Феофана...» В конце показаний в сухую запись допроса ворвалась ее подлинная речь, точнее – почти крик: «Более ничего показать не могу. Прошу прекратить допрос, так как я не в силах рассказывать больше о своем несчастии... и считаю себя вправе уклониться от разъяснения подробностей!» Великая княгиня Ольга вспоминала: «Когда до Ники дошли слухи, что он (Распутин. – Э. Р.) изнасиловал няньку, он немедленно назначил расследование. Девушку поймали с казаком императорской Гвардии в постели...» Так, видимо, сообщили сестре царя. Так защищала Аликс мужика. Впрочем, вскоре великой княгине пришлось узнать кое-что новое об «отце Григории» – уже на собственном опыте. Произошло это в доме Вырубовой. Распутин был уже своим человеком в Царском Селе, ему были известны все тайны большой Романовской семьи. Он знал, что муж Ольги, принц Ольденбургский, – гомосексуалист, и, видно, сделал из этого свой вывод... В тот вечер «цари» пришли на свидание с «Нашим Другом». Была приглашена и Ольга. «Распутин... казалось, был очень рад увидеть меня опять, – вспоминала великая княгиня. – И когда хозяйка с Ники и Аликс покинула гостиную на несколько мгновений, Распутин подошел и, обняв рукой мои плечи, начал поглаживать мою руку. Я тотчас отодвинулась, не проронив ни слова». Принц Ольденбургский, которому Ольга поведала все подробности, «сказал с мрачным лицом, что я должна избегать Распутина в будущем. В первый и единственный раз я знала, что мой муж прав...» ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГЕНЕРАЛЬШИ В том же 1910 году муж Лохтиной вдруг прозрел и заявил, что более не потерпит присутствия Распутина в доме. И услышал ответ жены: «Он святой. Ты изгоняешь Благодать». Муж перестал выдавать ей деньги, но вчерашней великолепной мотовке нужны были лишь черное платье и крестьянский белый плат. Именно тогда Распутин рассказал «царям» о светской даме, променявшей «суету сует» на новую жизнь. Конечно же царица заинтересовалась, пожелала познакомиться. Парадокс положение жены статского советника никогда не открыло бы перед Лохтиной двери самого закрытого двора Европы, но звание верной последовательницы полуграмотного мужика тотчас свершило это чудо! Свидетельство об этом – в показаниях ее второго кумира, Илиодора: «Она... бросила свет и занималась исключительно тем, что ходила во дворец к императрице... и толковала царям „мудрые изречения“ и пророчества „отца Григория“. И не только толковала. Эта женщина, в которой, как бывает на Руси, сочетались пронзительный ум и абсолютное безумие, первая решила записывать за Распутиным (а потом и печатать) его мысли. Из показаний Лохтиной: «Свои духовные мысли отец Григорий записывал в тетрадочку... Записанное я переписала... и была издана брошюра „Благочестивые размышления“ в 1911 году... Ни содержания записок, ни мыслей, в них изложенных, я не перерабатывала. Моя работа свелась к исправлению падежей, мыслей же отца Григория не поправить...» Действительно, Распутин иногда «записывал мысли» своими чудовищными каракулями. Но долго писать малограмотный мужик не мог, так что Лохтина переносила на бумагу его устные поучения. Это было трудно, ибо речь «Нашего Друга», по всем воспоминаниям, была бессвязна, основное воздействие было не в словах, а в глазах и руках. Гипнотическое влияние его взгляда и легких прикосновений... Но Лохтина понимала то, что он не высказывал. И, видимо, у нее училась царица нелегкому искусству записывать за «Нашим Другом». Скоро Государыня всея Руси в совершенстве освоит это искусство – передавать непередаваемое. Научится понимать мужика... В середине 1910 года муж поставил Лохтиной уже ультиматум: или – или... И она выбрала. «С 1910 года я окончательно разошлась с семьею, которая... требовала, чтобы я оставила отца Григория и не пожелала, чтобы я жила с нею». Лохтину попросту изгнали из дома, отобрали принадлежавшее ей имение. И хозяйка петербургского салона, оставив любимую дочь, с котомкой за плечами направляется в Царицын к главному другу Распутина («Саваофа») – к Илиодору («Христу»). По дороге генеральша просила подаяние. Какой интересный выдался 1910 год... В разгар славы мужика нарастает опасная атака против него. И идет она по широкому фронту: Гермоген – Феофан – Тютчева – Вишнякова – изгнание из дома Лохтиной. В том же году против Распутина развязывается бурная кампания в прессе. Крупнейшие газеты начинают печатать бесчисленные статьи о «малограмотном и развратном мужике-хлысте, имеющем большую популярность в некоторых придворных кругах». Материалы о Распутине становятся сенсацией, на них теперь буквально набрасывается читающая публика. Оппозиционная правительству кадетская газета «Речь» публикует целый ряд таких статей. В довершение всего – мощный залп по Распутину из Москвы, из кругов, близких к великой княгине Елизавете Федоровне. Входивший в ее окружение Михаил Новоселов, ассистент профессора Московской Духовной академии и издатель «Религиозно-философской библиотеки», напечатал серию сенсационных материалов: «Прошлое Григория Распутина», «Духовный гастролер Григорий Распутин», «Еще нечто о Григории Распутине»... В них была опубликована исповедь некоей соблазненной Распутиным девицы, упоминалось о расследованиях Тобольской консистории, обвинявшей его в хлыстовстве... В 1910 году фамилия мужика начинает приобретать зловещий смысл. «Распутный Распутин» становится нарицательной фигурой. МУЖИК И ЕВРОПА Все эти события совпали не случайно. Их причиной был не столько сам Распутин, сколько его новая роль. Ибо весьма могущественные и влиятельные лица заговорили в то время о невероятном: Распутин не только лечит наследника, не только молится с «царями» – он уже вмешивается в высокую политику, чуть ли не диктует императору! Полуграмотный мужик смеет решать судьбы Европы! В октябре 1908 года телеграф принес в Россию весть: Австро-Венгрия аннексировала балканские территории – Боснию и Герцеговину, где жило множество сербов. И в России, считавшей себя вождем православного мира, тотчас начинается мощное движение в защиту «братьев-славян». С начала 1909 года – шквал статей в газетах, бурные демонстрации на улицах. Общество требует войны, думские депутаты произносят речи об исторической миссии России – опекать балканских славян, которых «объединяет с русскими общая вера и общая кровь». В Праге собирается многолюдный Всеславянский конгресс, в котором участвуют депутаты российской Думы. Волнуются православные Балканы. Здесь опасаются, что Босния и Герцеговина – лишь первый шаг немецкого марша на Восток Сербия заявляет решительный протест. И повелитель Черногории, отец «черных принцесс», просит решительного вмешательства России. Его поддерживает могущественный родственник, великий князь Николай Николаевич – «главный военный» в Романовской семье. В бой рвутся и генералы, жаждущие загладить позор в японской кампании. Требует войны и молодая русская буржуазия, опьяненная мечтами о новых сферах влияния, о завоевании черноморских проливов. В России складывается весьма пестрая и, главное, – многочисленная «партия войны». Но война с Австро-Венгрией не может быть локальной – Германия не собирается оставаться в стороне. 8 марта 1909 года кайзер Вильгельм предъявил России ультиматум: признание аннексии Боснии и Герцеговины или вторжение австрийской армии в Сербию при поддержке Германии. Мировая война становилась реальностью. И люди трезвые, опытные, понимавшие слабость плохо вооруженной русской армии, этой войны боялись. Генеральша Богданович писала в дневнике: «13 марта... Не дай Бог нам войны... Тогда снова у нас будет революция». Понимал опасность войны и Столыпин. Премьер не желал идти на риск, мечтал о «двадцати годах покоя для России» после всех потрясений и трудного усмирения страны. Он помнил слова Александра Ш.: «За все Балканы я не отдам жизни и одного русского солдата». Аликс тоже смертельно боялась войны. Она не забыла: японская война кончилась революцией. И еще она знала: в случае столкновения с Германией ее родное маленькое Дармштадтское герцогство станет врагом России. Но царь колебался – он с удовольствием выслушивал воинственные речи «Грозного дяди». И дело было не только в том, что, по словам Вырубовой, «Государь до последней минуты страшно любил Николая Николаевича». Просто Ники был истинным Романовым – обожал все военное. Как и его предки, он получил военное образование, прошел подготовку в знаменитом Преображенском полку и до самой смерти сохранил гвардейскую выправку... Российская империя – страна традиционно воинственных царей. Как сказал еще в XVIII веке граф Никита Панин: «До тех пор, пока у нас не родится царь-калека, мы не дождемся перемены во взглядах». Так что в глубине души Николай хотел войны. И тогда пришел черед Распутина. Он умел читать тайные желания царицы. Он знал свою роль. И он ее исполнил. Произошло невероятное – мужик из сибирского села появился на политической арене. Распутин решительно выступил против войны! Как и положено «Божьему человеку», он пророчествовал – грозил России поражениями и революцией. Впоследствии царица, вспоминая его тогдашние предсказания, напишет Николаю: «Наш Друг был всегда против войны и говорил, что Балканы не стоят того, чтобы весь мир из-за них воевал...» Она была ему благодарна. И счастлива: оказалось, ее желания удивительно совпали с велениями небес и «Нашего Друга». Итак, Столыпин, царица, и, наконец, небеса и «отец Григорий» – все были против войны. И царь дрогнул. Вскоре Совет министров согласился признать аннексию Боснии и Герцеговины. Пресса изливалась в ярости и поношениях, вспоминала о крупнейшей военной катастрофе при Цусиме в недавней войне с Японией. «Дипломатическая Цусима» – так называли это решение в обществе. В то, что царский отказ воевать был продиктован желанием Распутина, верили тогда даже самые проницательные люди. В «Том Деле» издатель Распутина Филиппов цитирует умнейшего Сергея Юльевича Витте: «Несомненно, тем, что балканская война не разгорелась, мы обязаны влиянию Распутина». Так что в 1909 году черногорки и великий князь Николай Николаевич имели право негодовать. Мало того, что Распутин выжил их из царского дворца – этот малограмотный мужик посмел вмешаться в высокую политику! Он не дал помочь православным на Балканах, не дал помочь родной Черногории! Негодовал на Распутина и могущественный премьер. Хотя их позиции по «Балканскому вопросу» во многом совпадали, вмешательство «отца Григория» в политику было невыносимо для Столыпина. Газетные статьи о мужике во дворце подрывали престиж Царской Семьи, плодили опасные слухи. Да и сам Столыпин неоднократно подвергался унижениям. Как писала в дневнике А. Богданович: «Недели три назад приехал с докладом Столыпин и прождал полчаса... потому что царь находился у жены, у которой в спальне сидел этот „блажка“. С мужиком, а не с ним, премьером, обсуждали судьбу войны на Балканах! Узнал Столыпин и еще одну весть, которая не могла его не встревожить. Оказалось, его политический соперник Витте уже наладил контакт с Распутиным: мужик приходил ко вчерашнему, ныне опальному премьеру. «Я сказал ему тогда: „Послушай, зачем ты, собственно, ко мне пришел? Если об этом узнают, то скажут, что я через тебя ищу сближения с влиятельными салонами, а тебе скажут, что ты поддерживаешь сношения с вредным человеком“... Распутин предложил мне в беседе очень оригинальные и интересные взгляды», – вспоминал впоследствии граф. Встреча царского любимца с либералом Витте, который в 1905 году заставил царя даровать стране Конституцию, вызвала панику среди монархистов. Богданович отмечала в дневнике: «Большой опасностью является то обстоятельство, что „блажка“ спелся с Витте... Витте хочется снова получить власть». Столыпину доложили, что мужик встречался не только с Витте. Он уже участвует в обсуждении кандидатур на высшие государственные посты – устраивает смотрины будущему обер-прокурору Синода! И это было правдой. После всех неприятностей – с расследованием Тобольской консистории, с обвинениями Феофана, с деятельностью сестры Эллы и ее окружения – Аликс боялась, что ее враги используют Синод, чтобы опять обвинить «Нашего Друга» в хлыстовстве. И она решила найти лояльного к Распутину обер-прокурора. На этот пост начала обсуждаться кандидатура Владимира Саблера. Именно тогда Аликс впервые решила применить удивительный метод «проверки» кандидата на должность: его должен был проэкзаменовать «Божий человек». Учитывая особые отношения «Нашего Друга» с небом, его встреча с будущим главой Синода была для Государыни вполне логична. Встреча состоялась, и Распутин смог убедиться в полном послушании кандидата «папе и маме». И вскоре Саблера, человека с нерусской фамилией (он был из семьи обрусевших немцев), ко всеобщему изумлению поставят во главе управления русской церковью... ПРЕМЬЕР ПРОТИВ МУЖИКА Столыпин оценил свое ожидание в царской приемной. Это было не просто унижение, но некий сигнал: у царя сидел «тайный премьер». К тому времени позиции великого реформатора ослабли. (Это характерно для всех реформаторов в России. Впоследствии одного из вождей монархистов, умнейшего Шульгина, спросят, кому мешал Столыпин, и его ответ будет лаконичен: «Всем».) Премьера ненавидели левые, ибо он не раз беспощадно подавлял оппозицию в Думе – чего стоит лишь одна его бессмертная фраза: «Вам, господа, нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия». Премьера ненавидели правые, ибо его реформы предвещали победу капитализма в России – древний Царьград должен был стать Манчестером. Его презрение к антисемитам из «Союза русского народа», предложения отменить «черту оседлости» для евреев (на что царь не согласился) вызывали ненависть у церковных «ястребов» типа Илиодора и Гермогена. Была и еще одна мощная фигура, подогревавшая недовольство, – великий князь Николай Николаевич, ибо Столыпин был категорически против участия России в балканском конфликте. И тем не менее премьер держался, потому что его поддерживал царь. Столыпин грозил Николаю социальными катастрофами и голодом, если не осуществятся его реформы. Огромным ростом и зычным голосом он успокоительно напоминал Николаю гиганта-отца, внушал ему уверенность. Но Столыпин сделал ход, который вначале казался очень удачным. Ход этот мог вернуть ему популярность, но... оказался фатальным. Премьер выступил против Распутина, заговорил с царем об отношении общества к «Нашему Другу». Николай от разговора уклонился. Но он помнил, какое впечатление оказал Распутин на Столыпина всего несколько лет назад. И попросил премьера вновь встретиться с мужиком. Об этой странной встрече Столыпин рассказал будущему председателю Государственной Думы Родзянко. С первой минуты премьер явственно ощутил «большую силу гипноза, которая была в этом человеке и которая произвела на него довольно сильное, хотя и отталкивающее, но все же моральное впечатление». Но, видимо, «моральное впечатление» было столь сильным, что Столыпин, «преодолев его», вдруг начал кричать на Распутина, называть его хлыстом и грозить ему высылкой «на основании соответствующего закона о сектантах». Это была ошибка (как покажет будущее – роковая для премьера). Распутин имел право быть обиженным. И... спокойным. Он знал: никаких весомых доказательств его хлыстовства Тобольской консистории получить не удалось. Знал это и царь, который в год всеобщей травли «Нашего Друга» ознакомился с его «делом»... К 1910 году Распутин стал вызывать уже всеобщее недовольство: левых, которые видели в нем союзника Илиодора и антисемитов; правых и монархистов, которым он грозил приходом к власти Витте; «партии войны» и «Грозного дяди»; двора, ненавидевшего мужика-фаворита; церковников, уверенных в его хлыстовстве; сестры царицы, премьер-министра... Он надоел всем. Первой конечно же начала действовать самая обиженная и самая страстная – «черная женщина», Милица, близкая знакомая епископа Феофана. Скорее всего, она и была таинственным «кем-то», постоянно открывавшим глаза Феофану, ознакомившим его с ходом тобольского расследования и исповедями дам, «обиженных Распутиным». Активизировалась и великая княгиня Елизавета Федоровна. Настоятельница Марфо-Мариинской обители уже поняла, что второй «Наш Друг» куда опаснее первого. И то, что против Распутина выступила Софья Тютчева, бывшая в тесной дружбе с сестрой царицы, – не случайно. С Эллой была очень близка и семья Юсуповых. Так в Москве сформировался фронт недругов «старца», который Аликс будет называть «московской кликой». Элла помогла высланному из столицы Феофану получить назначение в Крым. Она верила, что во время пребывания Семьи в Ливадии неукротимый Феофан продолжит свои обличения. Наступление на мужика продолжил и Столыпин. В октябре 1910 года он приказал департаменту полиции установить за Распутиным наружное наблюдение. С помощью донесений секретных агентов он надеялся наконец убедить царя в распутстве «Нашего Друга». Но Аликс тотчас ответила. Как сказано в полицейских документах, Распуган «наблюдался лишь несколько дней, после чего наблюдение было прекращено». Наблюдение отменил сам царь. Он не мог объяснить своему премьеру, что те факты, которые тот намеревался ему сообщить, ничего для него не значат. И что ни Столыпину, ни его агентам не дано понять поведение «отца Григория». Загадку его поведения...