Все то время, что я работал у миссис Претти, я не читал газет и не слушал новостей, да и во время работы мы почти не разговаривали – разве что о пустяках. Но я, казалось, все равно знал, что творится в мире. Все знали. От такого не спрячешься. Утром второго дня пришел Уилл и сказал: – В одиннадцать часов будет обращение премьер-министра. Дело плохо, да? – Да, – сказал я. – Хорошего ждать не приходится. Миссис Претти сказала, что мы все можем пойти послушать радио на кухне. – Я, наверное, не пойду, спасибо. – Ты уверен, Бейз? – Ты иди, – сказал я Уиллу. – Я останусь. Без десяти одиннадцать он пошел в дом, а я продолжил заниматься бомбоубежищем. Для освещения с собой мы взяли парафиновую лампу. Вентиляционную трубу уже закрепили наверху, но пламя все равно гасло и горело голубым. Работа мне предстояла простая – настелить доски на деревянную раму и вбить пару гвоздей. Но зато так я отвлекался от других мыслей. Тем не менее я все равно припомнил, как в прошлый раз мне сказали, что в качестве добровольца я не гожусь. Как сильно меня это задело. И была еще одна мысль, которую я никак не мог отогнать, – о том, что эта комнатка – единственная «камера», в которую мне разрешили зайти. Уилл отсутствовал недолго – минут двадцать, не больше. Когда он вернулся, свет парафиновой лампы отбросил тень на стены. Он ничего не сказал. Только посмотрел на меня и кивнул. Затем поднял свой молоток и занялся делом. На следующий день – и через день тоже – немецкие самолеты пролетали над Вудбриджем. Они немного покружили, а затем ушли на север, к побережью. Оба раза Билли, Вера и я приходили к уполномоченному по противовоздушной обороне в Бромсвелле. Поскольку форму еще не доставили, возникла путаница: было неясно, кто главный. Вокруг суетились люди, отдавая команды, кому и что делать, но никто не обращал на них внимания. Вместо этого все сидели и рассказывали друг другу страшные истории. Как только прозвучал сигнал «всё чисто», мы пошли обратно. После обеда мы с Уиллом закончили с бомбоубежищем. Когда все было готово, я пошел к Грейтли, чтобы узнать, что делать дальше. Но на этот раз ему не пришлось идти и спрашивать. Он знал и так: – Миссис Претти просила передать, что тебе больше нет необходимости здесь оставаться, Бейзил. Она предлагает тебе собрать вещи и зайти к ней завтра в девять часов. Она хочет переговорить с тобой перед отъездом. – Хорошо, – сказал я. – Так и сделаем. Вещей у меня накопилось довольно много – больше, чем когда я приехал. И одежда, которую привезла Мэй, и мои записи, и книга Мэйнарда на норвежском. Но Билли сказал, что на следующей неделе поедет в Рикинг-Холл и тогда сможет завезти мой чемодан. На следующее утро без пяти девять я покатил велосипед по гравию, а затем позвонил в звонок. Подул ветерок, и на меня полетели листья, уже засохшие и жестковатые. Грейтли открыл дверь и попросил подождать. Миссис Претти не заставила себя ждать. Она медленно шла по выложенному белой плиткой коридору, опираясь на трость. – Без сомнения, вы почувствуете облегчение, когда вернетесь домой, мистер Браун, – сказала она, подойдя к порогу. – И я уверена, ваша жена будет рада вашему возвращению. – Надеюсь, что так, – сказал я. Только сейчас я заметил, что в свободной руке она держала конверт. Она протянула его мне. – Я бы хотела, чтобы вы это взяли, мистер Браун. В знак моей признательности. – Миссис Претти… – Не надо, – она оборвала меня на полуслове, – это самое малое, что я могу сделать. И я хотела вам кое-что сказать. Мне кажется вполне уместным, чтобы вы узнали об этом первым. После долгих раздумий я решила передать сокровища Британскому музею. Знаю, как сильно это разочарует мистера Рида-Моира и мистера Мэйнарда, но считаю, что находка такой важности должна быть в национальной коллекции. Я также думаю, что вы должны знать, что я написала мистеру Филлипсу, сообщив ему, что ожидаю, что ваша работа получит должное признание во всех письменных отчетах о раскопках. Поблагодарив ее, я спросил, где Роберт: я надеялся, что смогу попрощаться с ним. Но миссис Претти сказала, что он уехал накануне вечером в школу в Ипсвиче. – Тогда, может, вы передадите ему привет от меня? – Конечно. Уверена, ему очень жаль, что вы не смогли попрощаться. Затем мы пожали друг другу руки. Я засунул конверт в пиджак, перекинул ногу через раму велосипеда и поехал вниз по дороге. За Рендлшемом горело поле с соломой. Столбы дыма виднелись за много миль. Чтобы остановить огонь, по краям поля проложили просеки. Тем не менее кустарники кое-где уже горели. Горели дерево и сухие стебли. Слышалось потрескивание. Чувствовался запах горящей соломы и более глубокий и терпкий запах обугленной земли. Напуганные кролики и зайцы, спасаясь от огня, бежали по дороге прямо навстречу другому пламени. Горело все вокруг. Впереди меня дорога поднималась и исчезала в серой дымке. Я ехал по покрытому пеплом асфальту, и из-под моих колес не доносилось ни звука. Эпилог Роберт Претти 1965 год В течение многих лет я не возвращался в Саттон-Ху. И дело не в том, что я не приезжал намеренно; просто не было причин ехать. После смерти матери в 1942 году меня отправили в Лаймингтон на южном побережье, где я воспитывался у двоюродных братьев. Особняк Саттон-Ху тогда продали, но я сохранил за собой право на раскопки. Прошлой осенью ко мне обратились с просьбой. Британский музей хотел вновь открыть курган следующим летом и посмотреть, не упустили ли чего-нибудь тогда. А еще они хотели составить обзор всей группы курганов. Дал ли я свое разрешение? Я охотно согласился, и работа началась в начале мая. Однако вплоть до конца июня различные обязательства приехать мне не позволяли. Вместо того чтобы ехать в Саффолк, я решил сесть на поезд до Мелтона и пройти остаток пути пешком. Выйдя на станции, я пересек мост Уилфорд, затем повернул направо по песчаной дорожке, проходящей через лес. Справа луга спускались к краю реки. Слева поднимался лес. Я уже почти достиг устья реки, когда вдруг понял, что ни на минуту не задумывался о маршруте, по которому иду, а ведь меня здесь не было почти двадцать пять лет. Увидев на отвесной скале над собой дом, я начал пробираться сквозь деревья. Вскоре у меня появилось странное ощущение, что что-то не так. Некоторое время я не мог понять, в чем дело. А потом понял, что вокруг больше нет кроликов. Они исчезли, предположительно из-за миксоматоза. Подойдя к курганам, я увидел, что здесь возведено большое убежище – крыша из гофрированного железа, множество стоек и строительных лесов. Под ними снова открытый корабль. Я сразу подумал, как же сильно он отличался от того, каким я его помнил. Он лежал не ровно, а на боку, скрученный, будто страдал от агонии. Это было вызвано рядом факторов, как мне сказали. В первые дни войны армия заняла территорию Саттон-Ху и использовала ее в качестве учебного полигона. В нескольких курганах были вырыты траншеи, а другие использовались как мишени для минометной стрельбы. Позже танки «Шерман» оставили глубокие колеи по всему полю. Что еще хуже, корабль остался незащищенным – ничего, кроме веток и нескольких кусков мешковины, его не прикрывало. Навесы разрушились, как и верхние распорки. Вместо того чтобы пытаться сохранить то, что осталось, было решено – неохотно – раскопать корку песка, чтобы посмотреть, не погребено ли под ней что-нибудь. Но сначала с помощью парижского гипса был снят слепок. Некоторое время я наблюдал, как белые блоки гипса вытаскивали из корпуса на лебедке. Затем один из археологов спросил, не хочу ли я посмотреть на их последнюю находку. Он отвел меня к свежевырытой яме примерно в пятидесяти ярдах от кормы корабля. Там, на дне ямы, я с удивлением увидел тело. Оно лежало на боку, согнув ноги и положив руки на колени. Тело было того же цвета, что и песок – полностью коричневое. За многие века, как я узнал, оно и превратилось в песок. По мере разложения органических веществ они заменялись тем, что лежало вокруг. И хотя очертания сохранились, на самом деле скелета внутри не было, только песок. И любая попытка вытащить его привела бы к тому, что он бы мгновенно рассыпался. Все, что могли сделать археологи, – это взять образцы и сделать замеры, а затем снова засыпать могилу. Время размыло черты тела до неузнаваемости и почти заставило его раствориться в земле. Однако, несмотря на все это, оно не смогло уничтожить его полностью. Что-то, какая-то хрупкая оболочка, осталась. Я опустился в яму, и мне стало как будто легче. Когда я спросил, есть ли какие-то предположения, чье это тело, мне ответили, что никаких погребальных вещей найдено не было. Судя по степени разложения, тело почти наверняка датируется примерно временем захоронения корабля, а это очень и очень давно. Во время обеда мы сидели на траве у леса, ели сэндвичи и передавали друг другу фотографии, сделанные во время раскопок 1939 года. Среди них была фотография моей матери. Она сидела в плетеном кресле с одеялом, накинутым на колени, и смотрела вниз на корабль. Голова была отвернута от камеры, и только бледный клин подбородка виднелся под ободком шляпы. Археологи, как оказалось, прекрасно осведомлены, что произошло со всеми – или почти со всеми – участниками первоначальных раскопок. Я был рад услышать, что мистер Браун, которому уже за семьдесят, по-прежнему жив-здоров. Он и его жена несколько раз приезжали сюда, чтобы посмотреть на место раскопок. Несмотря на поврежденную при падении ногу, Чарльз Филлипс тоже приезжал и внес ряд предложений, как следует вести работы. Мистер Рид-Моир, судя по всему, умер несколько лет назад. Что случилось с его заместителем, мистером Мэйнардом, так и осталось загадкой. Миссис Пигготт после развода несколько лет жила на Сицилии. Там она вышла замуж за сицилийца, но, к сожалению, этот брак также оказался неудачным. Недавно она вернулась в Англию и, по слухам, работает над первой частью двухтомного исследования римского бисера. Что касается Стюарта Пигготта, то он теперь профессор в Эдинбургском университете. Никто, однако, не знал, кто был фотографом. Я сказал, что фотографии делал мой двоюродный брат, Рори Ломакс, который погиб в 1947 году. Он на мотоцикле столкнулся с грузовиком. Когда я уходил, другой археолог сказал, что они перебирали мусор, оставшийся после первых раскопок, и нашли кое-что, что, по их мнению, было моим. Он ушел и вернулся со старой коробкой из-под обуви. Внутри лежал ржавый кусок металла с приделанными к нему колесиками – четыре штуки, по одному у каждого угла. Только достав вещицу из коробки, я понял, что это такое: железный роликовый конек. И сейчас, когда я пишу эти строки, он стоит у меня на столе. Роберт Претти Октябрь 1965 года Примечание автора Роман основан на событиях, произошедших в Саттон-Ху в Саффолке летом 1939 года. Некоторые изменения были сделаны для драматического эффекта. Я хотел поблагодарить следующих людей за помощь: Роберта Эрскина, Рэя Сатклиффа, Анжелу Кэр Эванс, Розалинд Каттанах, Питера Гики, Сью Аннир и Джейн Элдридж. Я особенно благодарен Мартину Карверу, археологу, профессору Йоркского университета и директору по исследованиям в Саттон-Ху, за то, что он нашел время прочитать рукопись. Все ошибки, разумеется, исключительно мои. * * * notes Примечания 1 Браун (Brown) – в пер. с англ. – коричневый.