Сегодня с утра Евгений Петрович, как обычно, пребывал в великолепном расположении духа. Быть может, сегодня с этим обстояло даже чуть получше, чем обычно. Он ждал доклада с этой пресс-конференции, ждал доклада о том, что все, невзирая на эту суету последних дней, прошло удачно. Партия заканчивалась. Сложная, потребовавшая неординарных ходов и порой очень непросто давшихся решений. Но партия заканчивалась. Сейчас, глядя на растворяющуюся в стакане воды таблетку, Евгений Петрович думал о том, что кривая его удачи резко пошла вниз. Не просто резко — она обрушилась. Его взяли за горло, потому что произошло то, что не могло произойти. Санчес должен был попытаться нанести свой удар после всего, что случилось, тут или — или… Но ведь это он, Санчес, а не Евгений Петрович был обложен, затравлен, изолирован и превращен в беглеца, чье время на исходе. Ему так докладывали, да по-другому и быть не могло — Санчес, уцелевший после бойни киллер, изгой, на которого охотятся все; у него не оставалось на руках ни одного козыря, он должен был упасть на дно, залечь в берлогу, переждать, пока все успокоится. Превратиться в пыль и не рыпаться. Оказывается, оставался козырь. Разум Евгения Петровича отказывался в это верить, несмотря на то что его сердце все еще прожигал смертельно перепуганный голос жены. Не просто смертельно перепуганный; казалось, что этот голос принадлежит человеку, который вот-вот лишится рассудка: — Женя!.. Этот страшный человек! Он убил всех. Понимаешь, он убил здесь всех! Что ему надо, Женечка? Не позволяй ему убивать нас… Не позволяй! Потом в трубке послышался приветливый голос Санчеса: — Ну все, все… Ольга Андреевна, как всегда, сгущает краски. Мне, правда, пришлось нейтрализовать троих охранников, но мы могли бы на этом остановиться, как считаете? — Оставь их, — попросил Евгений Петрович, — они здесь ни при чем. — Кто знает, кто знает… Хотя, честно говоря, я и не собирался причинить им вред. Не стоит, а? Именно в этот момент Евгению Петровичу удалось взять себя в руки. «Оленька, бедная ты моя…» — промелькнуло в голове. И он сказал холодным и жестким тоном, негромко: — Если хоть волос упадет с их голов, я размажу тебя, сотру, ты понял меня, сынок? Я спущу на тебя всех, достану из-под земли и сотру! Обещаю. И не забывай — я знаю, где найти твоего отца. — Это все? — поинтересовался Санчес; чуть подождал. — Наверное, нам уже не надо играть друг с другом, — произнес он рассудительно. — Мне кажется, для игр уже немножко поздновато. Повисла непродолжительная пауза. Евгений Петрович крепко сжимал телефонную трубку, которая стала липкой от пота. На лбу тоже выступили капельки пота. Холодного. — Где моя дочь? — спросил Родионов. — Жива, — быстро ответил Санчес. Что-то странное прозвучало в его голосе, Родионов этого не понял. — И все будут живы, если мы теперь проявим разумность. — Голос Санчеса зазвучал с прежней пугающей беззаботностью: — Ведь мы на то и мужчины, чтобы контролировать свои неудачные мысли, я же прав? Ну не удалось один раз, но всегда человеку можно дать последнюю попытку. Как? — Что ты хочешь? — спросил Родионов. — Хороший вопрос, — сказал Санчес. — Если вы мне сможете на него правильно ответить, то все еще будет хорошо. — Не надо мне угрожать, сынок. — Голос Родионова теперь звучал спокойно. — Тебе нужен твой фонд? Или моя жизнь? Ты сам мне скажи цену, сынок, я заплачу, если это окажется в моих силах. Но не надо мне угрожать. «Эх ты, старый лис, — усмехнулся Санчес, — а ведь когда-то я так верил твоим песням». — Я не угрожаю, — заверил он. Прежняя веселая беззаботность. — У меня нет на это времени. Я просто собираюсь дать вам инструкции. И если вы их выполните, уже ничего не путая, то очень скоро сможете обнять жену и дочь. Вы готовы? — Я не понимаю, о чем ты. Но я слушаю тебя. И Санчес дал ему эти инструкции. Конечно, его интересовали деньги, «его фонд» — и это тоже, но все остальное было странным, очень странным. Вернее — было ничем. Евгений Петрович Родионов должен был присутствовать на этой пресс-конференции. Лично. И ничего не происходит. Санчес нигде не появлялся. Никаких звонков — полная тишина. И если этот их разговор прослушивается (Евгений Петрович знал, что нет), то это тоже должно быть отрегулировано. На пресс-конференции Санчес вернет ему жену и дочь. «Он что, сошел с ума?» — мелькнуло в голове у Евгения Петровича. — Я даже верну детей, — продолжал Санчес, — хлопотно с ними. А ведь мог бы разыграть эту карту, а? Ведь им может не очень понравиться их мама? Ну, вы-то знаете, как с ними, с малышами, — не угодишь… Все же пару распоряжений по телефону Евгению Петровичу придется сделать, но… распоряжений обычных, не нарушающих хода вещей. Он дал ему все инструкции и уже в самом конце разговора неожиданно спросил: — Евгений Петрович, теперь уже не важно, но все-таки. Вы знаете, я тут в вашем доме увидел изображение бога Сатурна и вот подумал… Как такое могло случиться? — Короткая пауза. — С нами? Впервые его голос звучал не угрожающе и не беззаботно. Это был просто вопрос, заданный человеком, понимающим, что бесполезно говорить о прошлом. И уж тем более о прошлом сожалеть. Но вопрос был задан. С еле уловимым оттенком горечи. Если Санчес был способен испытывать горечь. Евгений Петрович помедлил. Он мог сказать очень много или ничего, но ведь теперь действительно немножечко поздновато для игр. И он произнес голосом, в котором не было ни испуга, ни попыток оправдаться, — это была спокойная, может, чуть печальная констатация факта: — Вы вышли из-под контроля, сынок. Это все, что я могу сказать. Санчес какое-то время обдумывал услышанное. — Думаю, что нет, — негромко произнес он. — Думаю, вопрос в другом. И повесил трубку. Евгений Петрович Родионов выполнил все, что потребовал от него Санчес. Он сделал все звонки и, отдавая распоряжение водителю быть готовым выехать в головной офис компании «Континент», еще раз подумал о том, что во всех этих требованиях нет ничего экстраординарного. Кроме того, что Санчес попытается забрать свои деньги. Но ведь он мог содрать с него три шкуры… Санчес попытается нейтрализовать «Вику»? Глупо, ему это ничего не дает. Раскрыть «Вику», сыграв детьми?.. Тоже бред — в его положении, а тем более сегодняшнем положении, не принято появляться в публичных местах и делать какие-либо общественно значимые заявления. Он не камикадзе. Санчес действует не в одиночку? Очень маловероятно, и… все это не сходится. Рассчитывать на какой-либо общественно значимый резонанс в положении Санчеса — еще больший бред, чем все остальное. Он это знает не хуже других. Тогда зачем весь этот балаган с присутствием Родионова на пресс-конференции? Санчес всегда был слишком прагматичным, и вряд ли личная месть окажется для него важнее рациональных соображений. Жесточайший цейтнот. Но ведь он мог содрать три шкуры… Быть может, он это и делает? — Что он задумал? — негромко произнес Родионов. — Что он задумал? Евгений Петрович Родионов понял, что не знает ответа на этот вопрос. Она ждала. Мерила шагами свой пустынный кабинет и ждала. До пресс-конференции оставалось чуть больше двух часов. Виноградов обеспокоен — он уже знает, что Андрей, старый добрый Викин друг, вернулся из заграничной командировки до срока и вроде бы тоже собирается присутствовать на пресс-конференции. Звонил из Шереметьево. Неприятная новость. Но это все мелочи. К подобным неприятным мелочам уже давно привыкли. Их слишком много, но все должно сегодня закончиться. Так или иначе — закончиться. Детей привезут перед самым началом собрания. Таков сценарий. Значит, у нее будет всего несколько минут. Она снова посмотрела на часы — время тянулось мучительно медленно. Сейчас она думала лишь о том, что выдержала, выдержала в течение всего этого времени, и теперь силы не должны оставить ее в самую ответственную минуту. В дверь негромко постучали. — Да-да, — откликнулась она. — Вика, — в проеме двери появилась огромная бритая голова Болека, — надо ехать. — Куда? — Надо ехать, — настойчиво повторил он, и тут же мясистые губы растянулись в вежливой улыбке, — вас ждут внизу. — Я не понимаю… Но хорошо, сейчас спускаюсь. «Скоро все закончится, — еще раз сказала себе она. — Выдерживала все это время, так что теперь — спокойно». Она взяла свою сумочку и вышла в приемную. Проходя мимо Лидии Максимовны, она даже не удосужила ее взглядом. Оба телохранителя, Болек с Лелеком, ожидали ее в холле. И еще у вертящейся крестовины дверей она обнаружила Гринева в сопровождении какого-то незнакомого ей человека. Гринев увидел ее, улыбнулся. Она опустила взгляд, сердце тревожно застучало. — Вот, — произнес Болек, приветствуя Гринева, — передаем с рук на руки. Нашу драгоценность. — Очень остроумно, — сказал Гринев. — Ждите нас здесь, скоро вернемся. — А куда вы? — Недалеко. — Нет, серьезно. — Тебе-то что? — раздраженно сказал Гринев. — Ничего, — невозмутимо произнес Болек. — Просто через два часа начнется мероприятие. Вдруг забудешь… — Не волнуйся, не забуду. Был звонок от Папы. Неожиданно. Как всегда, что-то вспомнили в последнюю минуту. Гринев сам не очень понимал, почему именно он, а не эта парочка телохранителей, должен сопровождать «нашу девочку» на эту непонятную встречу. — Ждите нас здесь, — повторил Гринев, — вернемся в течение часа. Этот диалог она выслушала молча. Словно ее не существовало. Словно она была функциональный робот, живая кукла. «Конечно, — подумала она, — шлюшка используется для определенной функции, для справления естественной физиологической потребности. Вкл./выкл. Сейчас мои функции просто несколько видоизменены. Вкл./выкл.». — Ну, если вы все решили, надеюсь, мы можем идти? — спросила она. Гринев посмотрел на нее так, как будто только что обнаружил ее присутствие. — Что, удивлены, что я тоже разговариваю? — сказала она сухо и двинулась вниз к автомобильной стоянке. — Чего это она? — удивился Гринев. — Не знаю. — Болек развел в стороны огромные кисти рук. — Бабы… Нервничает. С утра такая. — Я ей понервничаю, — чуть слышно проговорил Гринев, — сучка… Болек посмотрел по сторонам — к счастью, никого поблизости не оказалось. — Все немного нервничают, — произнес он. — Это нормально. И все будет нормально. — Потом с пониманием добавил: — А сучка она редкостная. Хотя вдуть ей после всего не помешает.