Он вышел во двор. Его чужие длинные волосы трепал ветерок, хотя в душном воздухе чувствовалось приближение грозы. Санчес любил это состояние, потому что все пока шло как надо. Он уселся в пластиковое ажурное кресло и прикрыл глаза. Ему совершенно не мешал треск газонокосилки. Блаженство полной расслабленности… Санчес вытянул перед собой ноги. Мы делаем последнюю петлю, игра входит в завершающую стадию, финал. Снова подул ветерок. Если б Санчес сидел сейчас на берегу моря, он бы сказал, что это первое дуновение бриза, первые свежие порывы перед надвигающейся бурей. Свежесть — вот в чем все дело. Вот то главное, ради чего все и вертится. Детишки находились здесь, что в перерывах между оргазмами выболтала Санчесу его сладкая девочка. Малышей старый лис предпочел держать у себя под носом, а не в какой-нибудь Богом забытой деревне или на заброшенном хуторе, что было бы, безусловно, грамотнее. Хотя после того, что старый лис натворил с Санчесом, ему приходилось рисковать. — Такие чудные, кудрявые — прелесть. Ну такие трогательные… — говорила его сладкая девочка, пока Санчес любовался ее розовой кожей и вдыхал ее запах. — Живут у нас с няней. — А почему у вас? — равнодушно спросил Санчес, поглаживая внутреннюю сторону ее бедер. — Это каких-то папиных знакомых… Не знаю, у нас хорошо. Сосны, озеро. Лучше ж, чем в Москве… Ну что ты делаешь? Ну подожди… Санчес целовал ее в шею, затем жаркий поцелуй накрыл ее губы, и Санчес почувствовал во рту ее быстрый язык. Рука скользнула вверх по ее бедру и оказалась в горячей влаге между ее ног. Он прикрыл глаза и на миг увидел Викиных малышей, затем он услышал сладостный стон — сладкая девочка крепко обхватила его ногами, впуская его в себя. Все очень быстро приближалось к развязке, это были последние минуты их близости. Потом, словно невзначай возвращаясь к прерванной теме, он спросил: — Двое мальчиков? — Нежный поцелуй в шею. — Ты меня совсем не слушаешь: мальчик и девочка. Такие сладкие — не могу прямо. Лешенька и Викуля, Вика. Чудесные… А мальчик, Лешенька, не расстается с коалой. — Коалой? — Ну… плюшевым мишкой. Отдавать не хочет — «мама», говорит. Наверное, мамин подарок. Скучает. — А где ж родители? — Не знаю. Где-то… Я бы таких малышей, такое маленькое чудо, никогда б не оставила. Возвращаются скоро. — Кто? — спросил Санчес. — Родители близнецов. Из командировки, что ли… «Вот тебе и на, — подумал Санчес, — а старый лис не лишен проблесков черного юмора». Вслух он спросил: — Опечалена? — И нежно укусил ее за мочку уха. — Ну так, — она пожала плечами, — привыкли к ним… Особенно мама. Ты ведь знаешь, как у нас заведено в семье: папа сказал, что детки поживут у нас, — значит, так надо. Просто… мы к ним привыкли. Такие сладкие. — А теперь возвращаются нехорошие родители, и вам не в кого будет играть? — улыбнулся Санчес. Казалось, он поддерживает этот разговор скорее из вежливости. — И когда наступит этот страшный день? — Смеешься? — Пытаюсь сопереживать. — Он действительно усмехнулся. — Скоро уже. Двадцать третьего заберут наших Лешеньку и Викочку. — Понимаю, — сказал Санчес. На двадцать третье была назначена пресс-конференция. Открытое собрание акционеров с присутствием прессы — надо же такое выдумать! Старый лис решил, чтобы все детали его механизма подходили друг к другу впритирку, и черный «мерседес», который привез в Гольяново Санчеса и его сладкую девочку, должен был вернуться в Москву с детьми. Что ж, неплохой финал: следуют сенсационные заявления, которые могли бы оспорить многие, если б их не сделала сама Вика (разумеется, все подписи подлинные — документы выдержат любую юридическую проверку), а потом главный выход — появляются дети и все загипнотизированы: все видят радость Вики, понимают, чему она решила себя посвятить. Чего уж тут оспаривать, это вполне самостоятельное решение. Прямо по законам мелодрамы. Люди всегда млеют от подобного! Законы манипуляции массовым сознанием: самые кассовые фильмы — это сладенькие истории про детей или сладенько-слезливые истории про животных… Браво, старый лис, браво. Санчеса разбирал смех — многоопытный, мудрый старый лис, совсем ты потерял форму. Даже не понимаешь, что в твоих умных глазах — лишь остатки былой проницательности, и этот хитрый прищур уже давно смахивает на первые признаки старческого маразма. Санчес получил свои последние недостающие кирпичики, хотя стоило признать, что задумано все было неплохо. Эта последняя партия старого лиса, эти снайперы, прикрытые бестолковым ОМОНом, грамотно изолированная и в то же время постоянно находящаяся на людях «Вика» и все другое могло бы выглядеть неплохо, но… всему этому не хватало свежести. А в свежем ветре живут совсем другие законы и… тени совсем других побед. Это здание могло бы существовать лишь в версии Санчеса, а так… «Надо же, — подумал он, наблюдая, как женщины накрывают на стол, — рассказать своей семье, что родители близнецов возвращаются двадцать третьего. В этом что-то есть… Попахивает воскрешением из мертвых. Древние ритуалы… Интересно, что имел в виду старый лис, рассказывая, что родители близнецов вернутся двадцать третьего?» Санчес, потянувшись в кресле, беззаботно улыбнулся окружающим. Теперь он знал, что в доме находятся всего три охранника. Плюс водитель, но этот парень не в счет, и ему сегодня крупно повезло. Он посмотрел на часы — без пятнадцати… Еще несколько минут абсолютной расслабленности, а потом его внутренняя концентрация достигнет предела. Вот ведь как вышло — Санчес устроил этот черный маскарад и находится здесь, в логове, в самый ответственный момент, а эти умники сейчас докладывают старому лису, что он обложен, как раненый зверь, загнан и побоится не то что пошевелиться, а даже громко задышать. Месть — то самое блюдо, которое стоит подавать холодным. Так говорили на его Родине. Его той, другой Родине, которую он никогда не видел и которая лишь приходила к нему в снах, чтоб поутру оказаться забытой. Эти сны тоже знали о… свежести. Возможно, пришла пора для свидания. До пресс-конференции оставалось еще больше четырех часов, и Санчес блаженствовал, вдыхая аромат розового куста и радуясь первым порывам свежего ветра. — Вы не скучаете? — Ольга Андреевна принесла ему аперитив. — Вовсе нет, — сказал Санчес, взял предложенный ему стакан с анисовой водкой «Узо» пополам с водой и поблагодарил. — Любопытный напиток. — Подарили наши югославские друзья. Санчес улыбнулся. — Вы обратили внимание на эту статуэтку «Месть неверной жене», — продолжала болтать гусыня, — или «Месть изменившей жене»? — А как же, — произнес Санчес и подумал: «Во, все не угомонится. Все так и тянет говорить о высоком». Вслух он сказал: — Знаете, как в Югославии, — он отпил глоток «Узо», — вернее, как… боснийские цыгане наказывают за измену? Санчес ослепительно улыбался. Гусыня отрицательно покачала головой; этот тихий человек нравился ей все больше и больше. Санчес, не меняясь в лице, проговорил: — Они разрезают изменнику горло и вставляют в рану цветок. Теперь гусыня смотрела на него в замешательстве. Она хлопала глазами, решив, что ослышалась. Или чего-то не поняла. Отправляясь на кухню за очередным блюдом, она убеждала себя, что это было все, что угодно, кроме того, что она слышала на самом деле. Фактор внезапности. Санчес все про это знал. Через пятнадцать минут он спустится в подвальное помещение и убьет охранника, наблюдающего за мониторами. Затем поднимется наверх и возьмет свою трость. Двое других охранников находятся сейчас на виду: детина с газонокосилкой прекратил стричь траву и присоединился к своему товарищу — они сидели у ворот и развлекались игрой, когда надо было выбрасывать на руках «ножницы», «камень» или «бумагу». Отличные парни. Тихий, чуть сгорбленный старикашка тоже присоединится к их игре. Тому, что справа, вскроет брюхо лезвием, упрятанным в трости, первому — Санчес сразу же узнал в нем более быстрого парня. И пока его товарищ будет в недоумении хлопать глазами, не понимая, что произошло, и лишь потом его рука потянется к оружию в подплечной кобуре, Санчес успеет разобраться и с ним. Он всегда умел использовать фактор внезапности. — Сделайте погромче музыку, — попросил Санчес у гусыни. — Обожаю старые песни. Да, через пятнадцать минут ему придется объявить свой праздник, несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню — его сладкая девочка будет не меньше поражена. Но ведь пока все еще хорошо. Еще несколько минут… А потом… Санчес позвонит старому лису и даст послушать щебетание его женщин. Затем прихватит их и детишек и быстренько направится в Москву. Все на той же самой служебной машине И, очень сильна надежда, все с тем же шофером. «Да, — подумал Санчес, — надо не забыть испросить у старого лиса код от сейфового замка. Наличность — это всё приятные мелочи. Но там имеются ключики от гораздо более сказочных дверок — от сейфов, находящихся далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской стране, расположенной на пути к моей далекой Родине. Месть местью, но о деле нельзя забывать. Никогда не следует». Через пятнадцать минут он извинится перед обществом, встанет из-за стола и спустится в подвальное помещение. И все закружится, завертится. Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех. Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела делать этого сразу. Она не хотела, не могла примириться с мыслью, что целая часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в «Континенте», заканчивается. Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не она. И вот теперь бумага с уведомлением уже две недели лежала в ее столе. Она дорабатывала последние дни. Что оставалось делать — это назвали сокращением. Все, кого Петр Виноградов не счел лично преданным ему (на ее взгляд — все, кто лично не лизал ему зад), попали под сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное — лишь попытка соблюсти внешние приличия. Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она так и не оправилась от аварии. Стала нелюдимой, совсем перестала смеяться, окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила — или позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки. «Боже мой, — думала Лидия Максимовна, — она ведь даже отправила в какой-то санаторий близнецов, уже как месяц… А раньше не проходило и нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у деток дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней сюда, на работу». Вика уходит. Сначала по «Континенту» поползли различные слухи, но теперь, кажется, уже ни для кого не секрет, чем будет сегодняшнее открытое собрание, сегодняшняя пресс-конференция. От всего этого становилось грустно, очень грустно. Лидия Максимовна открыла ящик стола — фотография лежала там. Лидия Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография, сделанная больше года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна в центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку Алексей Игоревич, по левую — Вика. Счастливая семья, в радостном тепле которой грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то смысле она стала крестной матерью их брака, и вот теперь все заканчивается так… Угли. Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только сейчас поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь это пространство, рабочее пространство, и было ее домом в последнее время. Она вдруг почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы, и сдержала себя. Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у нее будет время поплакать. И когда зазвонил телефон, Лидия Максимовна чуть подождала, пока полностью овладеет собой, а потом взяла трубку и произнесла окрепшим, привычно-профессиональным голосом: — Добрый день. Компания «Континент», слушаю… Она подумала, что в ее жизнь пришла осень, последняя осень, как в известной песне, за которой лишь непроглядная мгла вечной зимы. — Лидия Максимовна? — прозвучало в телефонной трубке. — Спуститесь вниз. Лидия Максимовна вздрогнула. Она услышала что-то странное, что-то… забытое. — Вика? — произнесла она. Это была Вика. Два часа назад она отъехала куда-то со своими телохранителями, и вот-вот должна начаться эта пресс-конференция. Петр Виноградов нервничает, уже раз десять спрашивал ее… — Спуститесь, пожалуйста, вниз и захватите пару бланков приказов. Вы мне очень нужны. Это была Вика. И… что-то происходило с ее голосом. Евгений Петрович Родионов почти не изменился в лице, когда закончил телефонный разговор и повесил трубку. Он отошел от массивного, мореного дуба, стола и остановился посреди своего просторного рабочего кабинета. Сделал пару глубоких вдохов — дыхательные упражнения… Вернулся к одноногому столику-подставке из того же дуба с графином и четырьмя хрустальными стаканами. Бросил в стакан растворимую таблетку витамина С, налил воды. Таблетка начала активно пениться, шипеть, окрашивая воду во все более насыщенный оранжевый цвет. С каким-то странным ощущением Евгений Петрович подумал, что даже эти хрустальные стаканы имеют свой инвентарный номер. Первыми чувствами после прошедшего ошеломления были страх и паника, неверие в реальность происходящего, но потом Евгений Петрович взял себя в руки. Он попытался отделить разрывающую его сердце личностную компоненту и посмотреть на оставшееся более холодным взглядом. И понял, что это дается ему с огромным трудом.