К подобного рода заявлениям Наталия давно привыкла. Все они были модификациями продолжений безумных историй про Рыбу. (Конечно, подумал Прима и снова ощутил шевеление ватной пустоты в районе собственного желудка, ведь у нее имелась эта Рыба. С ума сойти, прямо Алые паруса, которые ждала юная Ассоль.) Только на этот раз… присутствовало что-то в ее глазах, что-то безнадежно утраченное, пришедшее на смену простой и чуть грубоватой веселости. «Я не знаю, как это объяснить, понимаете, словно она… заключила сделку, после которой по-прежнему уже ничего не будет. Ну, не знаю… Сашка… понимаете, с ней всегда было весело и как-то хорошо. Вы поверьте мне, я кое-что в этом понимаю. Довольно крутые мужики (ох, как они не любят, когда их называют «мужиками») могли… ну, поплакаться ей в жилетку, что ли. Если вы понимаете, о чем я… Как тепло очага, к которому тянет». — Сделку? — спросил Прима. — Нет, нет, — проговорила Смирнова. — Вы опять за свои штучки. Я сказала «словно сделку». Не знаю я… Как могу, так объясняю. Зачем придираться к словам? — Незачем, — успокоил ее Прима. Но Наталия продолжала говорить без особого нажима с его стороны: видимо, она очень долго носила то темное и пугающее ее внутри. «Сделка, — подумал Прима, — вне зависимости от того, что имела в виду Наталия, очень подходящее слово. Ведь иногда в процессе заключения выгодной сделки ты узнаешь кое-что новенькое. Например, что способен заплатить ту цену, которую никогда раньше не ожидал от себя. Заплатить за Алые паруса то, про что не было написано в книжках. Тут уж не до беззаботной веселости в глазах». В общем-то почти четвертьвековой опыт следственной работы не подвел Приму и на этот раз. Был один срыв. Всего лишь один короткий миг, который, однако, успел предложить совсем другую версию происходящих с Сашей перемен. И это была история номер два. Та самая, от дрожащей темноты которой столь безуспешно пыталась отгородиться Наталия Смирнова. Они ужинали вдвоем, Саша и Наталия, в ресторане «Поплавок». В тот вечер они не работали, у них был выходной, привычный девичник — ужин на двоих в отдельной кабинке. Долго и весело болтали, хотя по мере продвижения ужина Наталия видела, что с Сашей творится что-то неладное. — Понимаете, обычно мы ограничивались бутылкой шампанского или красного сухого вина, а тут перепили виски. Очень сильно перепили, хотя прежде Саша никогда не жаловала этот напиток, говоря, что он напоминает ей самогон. Она вообще была слабой выпивохой, быстро напивалась и чувствовала себя потом отвратительно. В общем-то она не любила алкоголь, а с тех пор как решила уехать учиться, так к спиртному вообще почти не прикасалась. Ну а тут натрескались мы с ней прилично, и, когда я поняла, к чему идет дело, Сашка была уже неуправляема. — Наталия печально улыбнулась чему-то своему и попросила у Примы разрешения покурить. — Конечно, — позволил он и неожиданно извлек из верхнего ящика своего стола пачку сигарет «Парламент». — Вот, — сказал он, — это твои, дочка. — Как? А… — С прошлого раза остались, — объяснил Прима, — забыла ты у меня. А я их приберег для этого раза. — Я гляжу, — усмехнулась Наталия, одарив его быстрым взглядом, — вы серьезно подготовились. — Да, я подготовился серьезно, — без улыбки произнес Прима. В тот вечер они сильно перепили виски, и Саша вдруг опять начала свои истории про Рыбу и про грядущие сказочные изменения. Все как всегда. Привычный Сашкин бред «под кайфом». С одной поправкой. На которую Наталия сначала даже не обратила внимания. Саша заявила, что ее чудесная Рыба уже нашла ее. Только она об этом ничего не знает. Они обе об этом ничего не знают. «Ну вот, началось, — подумала Наталия, — совсем барышня перекушала». — Ладно, мать, хорош, — усмехнулась Наталия, — набрались мы с тобой в зюзю. — В муку, — согласилась Саша, потом спросила: — Ты говорила, что я стала лучше? Наталия кивнула и попыталась незаметно отодвинуть от подруги бутылку. — Лучше… — Саша вздохнула и быстро отпила виски. Она сидела напротив, подперев голову рукой, очень бледная, очень пьяная и очень красивая. Потом подняла голову. Ее взгляд сделался почти стеклянным. — Ты знаешь, как называется этот стакан? — с неожиданным вызовом в голосе спросила Саша. — Сань, хорош уж пить, собирайся. — Смирнова говорила с ней тоном, каким обычно говорят с перепившими или с неразумными детьми. — Ладно. Но ответь. — Какой-такой стакан-макан? — улыбнулась Наталия. — Сашка, давай… — Этот. — Саша подняла свой широкий стакан с виски. — Стакан и стакан. Бокал! Или… — А она знает, — выдохнула Саша, чуть повернула стакан в руках, и налитый на треть напиток заиграл, отражаясь во множестве граней. — Стакан для виски называется тамблерз. Только это все туфта. Она знает намного больше. Она лучше меня. Это действительно так. Она знает, как заставить эту жизнь любить себя. — Ты чего несешь? Кто чего знает? Мать, собирайся… — Она такая же, как и я, — словно с трудом выдавливая из себя слова, произнесла Саша. — Не отличить. Только… она лучше. — Мать, не пей больше… Слышь, Сань, хватит! — Как сестра. Капелька в капельку. Как моя вторая половина. — Саша усмехнулась, наливая себе виски; она была совершенно бледной, лишь пятнышко на лбу и уголки скул пылали нездоровой краснотой. — Давай выпьем. — Ну давай. Но потом уже едем. Пора. На посошок. И хватит говорить всякие глупости. Пустая ты у меня башка. — Пустая, — кивнула Саша. Она выглядела совсем несчастной. Через пару минут она расплачется, а еще через пару ей станет плохо, ее вырвет, организм постарается избавиться от всей той отравы, что в нем скопилась. А пока Саша сделала большой глоток виски и посмотрела сквозь подругу, куда-то в пустоту пространства, словно там, с другой стороны этой пустоты, открывалось что-то, видимое только ей. Что-то чудесное и пугающее одновременно. — Знаешь, почему она лучше? — горячо прошептала Саша и затем горько усмехнулась: — Потому что родилась не в Батайске. Вот и все. И папа ее не трахал в детстве. — Сань, ты чего? — Только у нее моя рыба. Понимаешь, моя! — О чем ты говоришь? Кто лучше? — Знак. Если бы не это… У нее здесь татуировка. — Саша подняла ногу на перекладину стула, и ее рука довольно вульгарным жестом легла на собственную промежность. — Здесь, понимаешь? — Рука совершила несколько хлопков. — Моя рыба у нее! Надо же, где сделала. Ну может, чуть повыше. — Сань, ты… — Она такая же, как и я! Жизнь нас перепутала. Я ведь спросила. Знаешь, такой тест: бизнес-леди, продавщица в магазине или проститутка. Кем бы ты хотела быть меньше всего? Она ответила: продавщицей меньше всего! Понимаешь? — Сань, ты себя нормально чувствуешь? — Отлично! Очень хорошо! Ей только повезло больше. — О ком ты говоришь? — Если б рыба нашла раньше меня, а не ее, — прошептала Саша, — все могло бы быть по-другому. Эта женщина — словно моя родная сестра, понимаешь? У нее есть все. Даже моя рыба — и та у нее! Почему? — Да о ком ты говоришь, мать? Что за пьяный бред? — …все могло быть по-другому. Она одна на нас двоих. Такая несправедливость. Понимаешь? И мне страшно. Сашины глаза увлажнились, по щекам уже давно текли слезы. — Так, мать, по-моему, ты перегрузилась. — Наталия попыталась придать своему голосу веселую беззаботность. — Они сказали, что с ней все будет в порядке, но теперь я не верю. Мне страшно, Наталка. — Саша вся сжалась и вдруг протянула руку и схватилась за Натальино запястье. Рука у Саши была совсем холодной. Наталия успокаивающе накрыла ее ладонью: — Ну что ты, Сань? Все в порядке. Просто перебрали чуть-чуть. Все в порядке? Эй?.. Александра высвободила руку и каким-то осторожным, быть может, даже чуть испуганным жестом пододвинула к Наталии салфетку, и теперь стало ясно, что это она там пыталась начертить в последние несколько минут. — Вот она, такая у нее татуировка, — низким, хриплым голосом произнесла Саша, — но я узнала ее. Это моя рыба. — Она всхлипнула, словно маленький ребенок. — Если б не этот знак… Если б не моя рыба, я бы никогда… — Из ее глаз вдруг побежали крупные бисерины слез. — И теперь я не знаю, что будет… Наталия несколько секунд пристально вглядывалась в подругу, потом все же отогнала от себя тревожное ощущение: нет, все это пьяный бред, привычный и пьяный бред. Да еще бабий пьяный бред. Поднялась с места, подсела к Саше и крепко обняла ее. Та ослабла в ее объятиях и разрыдалась. — Ну, подруга! — Наталия попыталась рассмеяться. Не сумела. Несколько мгновений она молчала, слушая лишь Сашины рыдания. Истерика… — Пустая ты у меня башка, — произнесла Наталия с любовью в голосе, чувствуя, что на ее глаза также наворачиваются слезы. — Пустая… — Ну чего ты навыдумывала всяких глупостей, а? Ведь просто навыдумывала? Да?! — Навыдумывала, — всхлипывая, согласилась Саша. — Прости меня. И они поплакали. Вместе. Вдвоем. Быстрые женские слезы. Этого плача о неведомом никогда не понять мужчинам. Зато он знаком каждой женщине. Так думала Наталия, вытирая слезы со щек своей расклеившейся подруги. Саша вдруг протянула руку к салфетке и быстро скомкала ее. — Чушь! Вот и все. Все в порядке. Все глупости прошли. Забылись. — Все будет хорошо, — произнесла Наталия. — Да, — с благодарностью отозвалась Саша. — Еще повоюем. — И она рассмеялась. Сквозь слезы. А потом ей стало плохо, и Наталия помогала ей добраться до дамской комнаты. Саша справилась сама, не любила она демонстрировать собственные слабости.