— Знаю. Но пока, к сожалению, мы не можем от них отказаться. — Вообще-то они мне здорово помогают. Только вот сестра строгая. — Для вашего же блага, Вика. — Да?.. Это хорошо. А что телевизор? — Вика, — он мягко улыбнулся, — мы договорились с вами. Сегодня в палате появится видео. И вы нам уже продиктовали список ваших любимых фильмов. — Он длинный? — произнесла Вика. Ее глаза блуждали по палате. — Этот список длинный? — Достаточно длинный, — терпеливо улыбнулся доктор. — Но мы пока ограничимся мягкими мелодрамами. — А «Притти вумен»? «Красотку»? Не забыли? И «Белое солнце пустыни»… — Конечно, конечно, Вика, обязательно. Мы это записали. Но некоторым фильмам придется подождать. Как и телевидению. Вы же станете смотреть новости. А никаких положительных эмоций подобные передачи у вас не вызовут. — «Не читайте советских газет», — усмехнулась Вика. Врач снова быстро взглянул на нее, затем мягко улыбнулся: — Совершенно верно. — «Так ведь нет же других», — продолжила Вика. — «Вот никаких и не читайте!» Доктор смотрел на нее с нежной, заботливой улыбкой. — «Собачье сердце»? — проговорил он. — Да, Булгаков. Видите, какие я помню вещи?! Значит, действительно не все потеряно. — Вы у меня умница. Скоро будете помнить все. — Такое кино? — Викин взгляд заволакивало пеленой. Туман… — Со Шварценеггером? Да? — Вроде. — Доктор рассмеялся. — Вот такая у нас вышла светская беседа. — Да-да-да… славно перебросились парой слов. — Вика тоже неожиданно рассмеялась. Смех вышел каким-то рассеянным. — Но некоторые фильмы и, главное, телевидение придется пока исключить. Придется им пока подождать. — Пусть подождут, — согласилась Вика. — Я думаю, это вовсе не так страшно. — Совсем не страшно. Это ерунда. — Я рад, Вика, что у нас наблюдается подобное взаимопонимание. — Конечно. Вы — врач, я — ваша пациентка. Знаете, — сообщила она, — мне совсем прекратили сниться дурные сны. — Это хорошо. — А теперь, если вы не против, я отдохну, доктор. — Конечно-конечно. Отдыхайте. До свидания, Вика. — Счастливо вам. А когда вы придете в следующий раз? — Скоро. Думаю, через пару дней. — А они точно установят мне видео? — Уже сегодня вечером, — пообещал врач и направился к двери. — Доктор, — позвала Вика, и ему снова пришлось нарисовать на своем лице терпеливую улыбку, — я забыла… как называется эта… эта самая клятва, которую дают врачи? Он обернулся. На какое-то короткое мгновение улыбка его поблекла. Но лишь на короткое мгновение. Вика лучезарно улыбалась: — Вот эта вот клятва… По имени какого-то грека… — Клятва Гиппократа, — подсказал доктор. — Точно! А я вот… видите… А что значит его фамилия? Или это имя? Доктор смотрел на нее. Но улыбались теперь лишь его губы. Он проговорил: — Неожиданный вопрос. Гиппократ… Гиппо — это лошадь, кратос — власть… Думаю — власть коней. Или, наоборот, властвующий над конями. Укротитель коней, наверное. — Как нам больше понравится? — спросила Вика, зевнув. Ее голос словно начал отлетать, и она счастливо прикрыла глаза. — Наверное, так. — Как больше понравится… До свидания, доктор. — Поспите. Всего вам доброго. И он ушел, почти бесшумно затворив за собой дверь. В день, когда приходил лечащий врач, Вика окончательно утвердилась в некоторых выводах. Все они не стали для нее неожиданным открытием. Но теперь кое-что она знала наверняка. Она находится вовсе не в клинике. Нарозин — великолепное болеутоляющее. Это болеутоляющее не просто чревато привыканием. Вика прилично подсела на нарозин. И еще: она в беде. С ней происходит что-то плохое. Что-то очень плохое. 4. Странный факс Телеграфистку, обслуживающую платную факсимильную связь, звали Олей. На Центральном телеграфе, в большом здании на Тверской, которое москвичи так и называли — Телеграф, она работала уже больше шести лет. Раньше у ее окошка всегда стояло множество народу, толпилась очередь, хотя расценки, разумеется с учетом инфляции, были значительно выше, не в пример нынешним. Как быстро все меняется: всего лишь пять — семь лет назад факсимильная связь если и не была в диковинку, все же являлась довольно дорогим удовольствием, поэтому у Олиного окошка от клиентов не было отбоя. Сейчас же народ понакупил себе факсов, и наличие аппарата в доме — в общем-то такая же обыденная вещь, как и наличие телевизора или, скажем, холодильника. Так же обстояли дела и с мобильной связью. Еще совсем недавно небольшой мобильный телефон был предметом зависти неимущих, аксессуаром дорогого образа жизни и всякие крутые, бандюги там и прочие не расставались с «мобилами» даже в сортире. Сейчас же с «мобилами» в руках рассекает всякая шантрапа, мелкие сошки типа торговцев помидорами. Люди приличные, конечно же, мобильной связью пользуются и телефоны при себе имеют, но уже больше не выставляют их напоказ. Да, времена меняются, прошлые игрушки быстро дешевеют. Поэтому сегодня к Олиному окошку факсимильной связи за целый день подошло всего семь клиентов. Конечно, Оля без дела не сидела. В таком крупном коммуникационном улье, как Центральный телеграф, всегда найдется работа, поэтому время пролетело быстро. И вот вроде бы только что был обед, а уже смена заканчивается. По пятницам за Олей всегда заезжал муж и привозил с собой детей — шестилетнего Коленьку и восьмилетнего Алешу. И бывало, что они вели мальчиков в расположившийся напротив входа в Телеграф «Макдоналдс». Супруг Володя ухаживал за Олей с давних пор, еще со школы. Но она замуж не торопилась — ее по праву считали одной из первых черемушкинских красавиц, и она прислушалась к совету старшей сестры: «Не бери с меня пример, не выскакивай рано замуж. Отгуляй свое. На твой век кобелей хватит». Олиной старшей сестре подобного посоветовать было некому. Они со своим Петенькой поженились, сразу как получили паспорта. Такая была любовь! Да только ничего от той любви не осталось. И теперь, родив, так же как и Оля, двоих, сестра превратилась в расползшуюся по дивану жирную грымзу, засыпающую у телевизора, а любимый Петенька так закладывает, что в пору его тащить к наркологу. Оле всего этого было не надо. Когда Володя уходил в армию, она ему честно сказала: «Ждать не буду». Уж лучше так, чем потом какой-то доброхот ему напишет. Им там и так нелегко, бедненьким. Володя ей нравился. Но нравились и другие ребята. Оля отгуляла свое. Вышло так, что это Володя ждал ее, еще год после армии. Он все ей простил. И вот тогда Оля увидела в нем надежную опору и смогла ответить на его чувство. Она уважала своего мужа, отца ее детей, и любила его той спокойной любовью, в которой не сгорают крылья. Оля и Володя обладали, что называется, семейным счастьем. А до всего другого — так вот он, пример старшей сестры, перед глазами. Конечно, материальное положение могло быть и получше, да недавно муж нашел новую работу в одном из автоцентров, так что, глядишь, и с этим со временем все наладится. Оля не представляла себе жизнь без телевизора. Когда у нее выпадала свободная минута, она смотрела все подряд: и сериалы, и «Времечко» — оно же «Сегоднячко», и видела разные репортажи из крупных и когда-то закрытых городов, создававших индустриальную и оборонную мощь рухнувшей державы. Люди по полгода не получали зарплаты, матери рассказывали, что уже месяц семьи сидят на крапиве и единственные пирожные, которые они могут предложить детям, — это черный хлеб, посыпанный размягченным в воде сахаром. От всего этого у Оли болело сердце и одновременно… это успокаивало — ведь кому-то было значительно тяжелее, чем ей. И по сравнению с увиденным их семейные походы в «Макдоналдс» в сытой, увешанной рекламой Москве выглядели расточительными пиршествами, праздничными балами, и очень хорошо, что они, их семья, могли себе такое позволить. В сытой, увешанной рекламой неземных, сногсшибательно дорогих вещей Москве. Итак, каждую пятницу за ней заезжал муж, и сейчас ее смена подходила к концу, но Володя почему-то задерживался. Оля посмотрела на часы и решила, что успеет перекурить. Она открыла средний ящичек своего рабочего стола, где у нее хранились полплитки шоколада и пачка «Кент-лайтс». Оля похлопала по карманам в поисках зажигалки, потом подняла голову — у ее окошка стояла Вера Григорьевна, старшая смены, а рядом с ней строгий и даже чуть мрачноватый человек в милицейской форме и еще один, с внимательными и подозрительно ласковыми глазами. Тот был в штатском. Сердце Оли вдруг бешено заколотилось — Володя и мальчики задерживались уже почти на полчаса, и первая мысль, прорвавшаяся в ее голове, словно мощный импульс, посланный материнским инстинктом, была: «Что? Что-то случилось?!» Она привстала с рабочего места, опуская сигареты на стол, но Вера Григорьевна выглядела абсолютно спокойной и будничным тоном произнесла: — Оленька, сегодня все факсимильные корреспонденции отправляла ты? — Да, Вера Григорьевна. — Ей пришлось два раза сглотнуть, чтобы прогнать ком, подступивший к горлу. — Иди сюда, девочка. — Вера Григорьевна почему-то всегда обращалась к своим подчиненным именно так. — Тут товарищи, — и она сделала внушительную паузу, что должно было означать: мол, сама понимаешь, товарищи из компетентных органов, — интересуются насчет одного факса. У Оли сразу отлегло от сердца, и потом она увидела, что в глубине зала появился Володя. Он вел мальчиков за руки. Оля улыбнулась, добродушно взглянула на визитеров и уже деловым тоном произнесла: — Да, конечно. Что вас интересует? За целый день у нее было всего семь клиентов, и они отправили только девять факсов. Поэтому, что бы ни интересовало «товарищей из компетентных органов», у Оли проблем с этим не возникало. Как говорится — нет вопросов. Вообще-то Олю никогда не интересовало содержание отправляемой корреспонденции, она лишь принимала листки, вставляла их в факсимильный аппарат, нажимала клавишу «старт» и рассчитывалась с клиентами. У нее была очень неплохая память, однако за столько лет работы, когда в течение смены мелькали десятки лиц, вырабатывалось то, что кто-то из Олиных коллег назвал «рефлексом зрительной забывчивости». Такое происходило не только с ней. И как-то ей попалась научно-популярная статья на подобную тему. Выходило так, что это была своеобразная самозащита мозга: когда массив зрительных образов оказывался слишком уж большим, портреты бесконечно мелькающих людей ненадолго запечатлевались в оперативной памяти и быстренько оттуда стирались, высвобождая место для новых. Там же Оля прочитала, что нечто подобное наблюдается у представителей некоторых других профессий, например, у дикторов телевидения. Только у тех притупляется память на воспринимаемый текст — еще бы, за день они выдают такое количество информации, что, запоминай они все надолго, глядишь, и крыша поедет. Поэтому, когда Оле показали один из отправленных ею сегодня факсов и попросили описать внешность отправителя, она почувствовала вполне понятные затруднения. Однако факс оказался действительно необычным, и Оля вспомнила, что мельком взглянула на него несколько часов назад. И… на отправителя, улыбнувшись ему, когда протягивала квитанцию и сдачу мелочью, чтобы в следующую минуту о нем забыть. Человек в штатском с внимательными и подозрительно ласковыми глазами очень мягко и настойчиво сообщил, что он нуждается в Олиной помощи. Очень нуждается. Может, была в нем какая-либо особенность? «Ну Боже мой, — подумала Оля, — я им что — фотоаппарат? В мои обязанности не входит запоминать каждого клиента. Хотя, конечно, их было сегодня всего семеро».