Она подняла ко мне лицо. В сумраке глаза казались еще темнее и больше. Помолчав, сказала печально: — Тебе все-таки надоело со мной возиться… Я протянул руку и прикоснулся к ее щеке. Неожиданно она закрыла глаза и замерла. Я потрогал ее припухшие губы и наклонился к лицу. Еще помня, что делать этого категорически нельзя, я поцеловал ее, и притянул к себе. И почувствовал, как Лиза отвечает мне, как нетерпеливо приподнимается на цыпочки, подставляя поцелуям шею и плечи, открытые летним сарафаном, и чувствовал под руками ее кожу, и запах волос, и прижимал ее все сильнее и сильнее. А потом наступил момент, когда просто поцелуи и объятия стали несовместимы с жизнью, и я подхватил ее на руки, и, сохраняя последние остатки благоразумия, унес в свою бывшую комнату. Удивительно, но мне удалось раздеть Лизу и стянуть одежду с себя, не размыкая наших рук. А потом были только запах ее волос и кожи, изумительная гладкость и плавность линий тела, и ее прерывистое дыхание, и все время про себя, как заклинание, я повторял ее имя, и прекратить это все не было уже никакой возможности… Я лежал молча. Лиза тихо дышала рядом, лежа головой на предплечье. Спать не хотелось, и я слегка повернул голову, чтобы в уже утреннем сумраке увидеть ее лицо. Она тихо прошептала: — Вот, лежу и думаю: хорошо, что у меня нет хвоста. А то я при виде тебя все время виляла бы им, и все про меня бы сразу узнали, что я в тебя влюблена… Хвост! О, черт! Я застонал, и Лиза всполошилась: — Что случилось?! Я уселся в постели. — Анри сидит в машине, и ворота гаража распахнуты настежь. До того, как нас с тобой постиг приступ коллективного безумия, я собирался забрать сумку и уехать. Лиза вскочила с постели, и, на ходу подбирая сарафан, пробормотала: — Чур, я сама! А то у тебя случится приступ совестливости, и ты решишь что-нибудь сам для себя, возьмешь и уедешь, а я опять, как дура, семь лет буду по тебе сохнуть. Она появилась через пару минут, стянула сарафан и со смехом запрыгнула на постель: — Слушай, а тебе все это, случаем, не приснилось? Анри спит внизу, гараж закрыт, и даже твоя драгоценная машина на месте, там, где мы ее вчера поставили. Я вздохнул. — Значит, твои родители уже знают…о нас. Она нахмурилась: — Ты так вздыхаешь… Можно подумать, жалеешь о том, что произошло. И можешь мне не врать больше, я теперь твердо знаю, что давно нравлюсь тебе, и непонятно, чего ты так долго ждал. Я нашарил сигареты и, наконец, закурил. — Лиза, давай с тобой договоримся наперед, что ты не должна иметь передо мной никаких обязательств. Я буду рядом с тобой ровно до тех пор, пока буду нужен тебе. Пятнадцать лет разницы — это слишком много, поверь моему опыту. Пройдет десять, ну, пятнадцать лет, и ты пожалеешь, что сегодня уступила своему порыву. Лиза с любопытством посмотрела на меня и сказала: — Короче, жениться ты на мне не собираешься? — Нет. Она вздохнула: — Не хочешь — и не надо. А спать тебе со мной можно, хотя бы изредка, или это тоже запрещается? Я повернулся к ней: — Лиза, ты — просто девчонка, и я запрещаю… Она вынула из моей руки сигарету и аккуратно затушила ее, потом перевернула меня на спину и уселась сверху, прижав к подушкам. Наклоняясь, она целовала меня, и ее волосы шелковым плащом укрывали нас, и сумасшедшая ночь продолжалась, хотя по всем законам давно должно было наступить утро. Если кто-нибудь когда-нибудь пробовал продолжать серьезный разговор в таком положении, он меня должен понять… — И ты хочешь, чтобы эти пятнадцать лет, или сколько ты там намерил, я прожила без тебя, зная, что это может быть так, как у меня бывает только с тобой, и не может быть ни с кем другим? — тихо сказала Лиза. А может быть, мне приснилось, что она это сказала, потому что вдруг сразу неудержимо захотелось спать, и Лиза, повозившись, подозрительно уютно устроилась у меня под боком, щекоча кожу теплым дыханием… Лиза Услышав снизу звон посуды, папин бас и смех мамы, я натянула сарафан, безуспешно поискала второй шлепок, потом вспомнила, что потеряла его еще вчера ночью где-то внизу. Махнув на это, я слетела по лестнице вниз. И сразу же наткнулась на папу. Он не слишком одобрительно посмотрел на мои босые ноги и шлепок в руке, и позвал маму: — Ну, вот, твоя Золушка, наконец, проснулась. Я обняла отца и повисла на нем: — Папка, я так рада, что приехала домой! Мама налила кофе в третью чашку и поставила на стол. Осмотрев меня, поцеловала в висок и любовно сказала: — Почему Золушка? Скорее, Спящая красавица. Тем более, что и Принц, кажется, в наличии. — Она спросила меня: — Игорь спустится, или ты попозже сама ему отнесешь кофе? Мысль об этом мне ужасно понравилась, но папа нахмурился, и я потрясла головой. — Нет, нет. Он спустится. Я не стала его будить. Я погладила Анри по шелковой шерсти. Он укоризненно посмотрел на меня, полез куда-то под лестницу и принес в зубах второй пляжный шлепок. Мама одобрительно сказала: — Вот молодец! — и скормила ему кусок колбасы. Я отхлебнула из чашки, и подняла на маму глаза: — Твой кофе просто ни в какое сравнение не идет даже с нашими лучшими кофейнями! И вообще, есть хочу просто ужасно! Я потянулась за маминой плюшкой, потом подумала, и положила себе вторую. Мама посмотрела на отца, засмеялась и сказала: — Саша, кажется, наша дочь по-настоящему влюбилась. Папа глянул на меня поверх чашки, вздохнул и сказал: — Лиза, ты уже достаточно взрослая, и мне не хочется тебе напоминать, что молодые женщины должны обдуманно принимать важные решения в своей жизни. А не руководствоваться сиюминутными желаниями, продиктованными молодостью. Я фыркнула в чашку. — Добавь еще, гормонами! Он поднял на меня взгляд, и я просительно положила руку на его ладонь: — Пап, я не могу тебе всего объяснить, но решение это вовсе не скоропалительное. Я люблю Игоря уже много лет, и с этим придется смириться всем. В том числе и ему. Отец кивнул, отодвинул чашку и поднялся. Поцеловав меня и маму, объявил: — По случаю субботнего дня, я ненадолго. К обеду вернусь. Послышались шаги, и вниз спустился Михайлов. Он поздоровался с нами, погладил Анри, и я не выдержала, обняла его и прижалась к плечу. — Папа и мама, знакомьтесь, это Игорь. Все засмеялись, а папа вздохнул: — В некотором роде, мы уже знакомы. Ты б еще неделю проспала! Михайлов прижал меня к себе и спросил отца: — Вы считаете меня непоследовательным и несерьезным? И папа, мой папа засмеялся: