Сейчас-то мне есть что рассказать, и не только о библиотеках… Может, скоро мы с Дэном учредим Общество охраны отклонений от нормы. Впрочем, это пока рабочее название, мы его изменим. Я пишу историю самой необычной яхты в Европе. Возможно, она уже моя. Она сменила много хозяев. Последний — эксцентричный коллекционер живописи. Тот еще гусь. Возможно, он — главный поставщик подделок на европейский рынок. Но не буду раскрывать фишку заранее… Это письмо последнее, поэтому я расскажу тебе самое интересное. Как мы снова встретились с той странной Евой. Помнишь ее? Она всегда где-то рядом, но не при делах. Уж сколько я ее ни подозревала, сколько ни пробивала по всевозможным базам — даже папиных спецов просила, чтобы они проверили по своим каналам, — она ни в чем не замешана. Просто дамочку так и тянет оказаться случайной жертвой снайпера, который целился, конечно, не в нее. Ну… это я образно. И она вручила мне конверт со словами «вам просили передать». Я было подумала, что это из серии модных отравлений: откроешь — а там ядовитый порошок. Но там — вот фантасмагория! — была весточка от деда. Он у меня славный старик. Я ему доверяю все — даже рассказывала про свою «работу» гейшей. Хватила лишку, конечно, — шутку он не оценил. Зато теперь послал мне гонца с запиской, в коей жаловался, что я пропала с перископов, не отвечаю ни по одному телефону и игнорирую электронную почту. И потому он был вынужден обратиться в такие сферы, где умеют доносить сообщения до адресата. Я понятия не имею, что за сферы он имеет в виду. Получается, Ева связана и с дедушкой, и с тобой, что как-то уж совсем готично. Вот если бы папа плел эту сеть, я бы поверила. Однажды в детстве он мне сделал шикарный подарок. Прежде чем найти тайник, где лежит кукольный домик, я должна была объехать полгорода и заходить в разные укромные местечки. И находить там руководство к следу ющему шагу… Это была настоящая игра в шпионов! Теперь все кому не лень играют в квесты — а тогда… Мне не хотелось, чтобы ты знал, кто мой отец, но раз уж зашла об этом речь, то знай, что дед мой по маминой линии даже покруче будет, хоть и никакой не олигарх. Он врач божьей милостью. Не то что многие сейчас — с купленными дипломами и жадными ручищами. И дед, с его-то ясными мозгами, хоть он и старый совсем, вдруг тщательно описывает мне какую-то захоронку сокровищ! Говорит, мол, я чувствую скорую смерть и должен кому-то передать этот секрет. Я не могла ему не поверить. Он, единственный из нас, мудр. Я мчусь по указанным координатам — между прочим, на кладбище! К могиле со скульптуркой мальчика. Открываю по дедовой инструкции тайник. И естественно, там ничего не обнаруживаю. Срочно звоню Еве и прошу ее, чтобы она пока не говорила деду, что передала мне его записку. Просто мне не хотелось расстраивать его пустым тайником, он ведь старенький уже. Вдруг разволнуется, разболеется. Я связалась с отцом. Он приехал… и посоветовал искать другие развлечения. Никогда не ходить к той могиле, где якобы лежали брюлики. И уж тем более не оставлять глупых записок. Забыть! Это место держат на мушке спецслужбы. История деликатнейшая. Все, кто к ней имел причастность, рано или поздно исчезают… С отцом говорить — пытка. Ни в чем не переубедишь. Выдавить из него хоть словечко, если он не пожелает, невозможно. Умолять и валяться в ногах бесполезно. Хоть цианистый калий пожирай на его глазах — он не дрогнет. Только железобетонное «нет». Притом что в остальном — вей из него веревки сколько хочешь. Вот, говорит, дарю тебе лучше яхту. Дам тебе капитана. Есть у меня золотой человек, он мне физику в институте преподавал. И судоходством увлекался — он тебя обучит морскому делу… Нет, говорю, папенька, мне уже не двенадцать лет, и кукольным домиком меня не заманишь. А он говорит, мол, дочь, тебя ж всегда к кораблям тянуло. Ты же у меня водоплавающая птица! Забыла, что ли… Считай, что яхта — это и есть те сокровища. Только дедушка твой отстал лет этак на пятьдесят. Давно уже разделены эти сокровища в неравных долях между теми, кто оказался в нужном месте и в нужное время. Но след того передела тянется до сих пор… Я говорю ему: пап, бандитские дела? Он как взорвется, как начнет блажить на весь ресторан! Мол, хватит совать нос куда не следует, если не хочешь, чтобы тебе череп раскроили! Пришлось уши прижать. Его гнев — конец переговоров. Маменька моя только и умела с ним ругаться долго и многоактово, даже после развода. А с остальными у него разговор короткий. Но мне не давала покоя яхта… неужто папа ее выкупил у того пройдохи? Точнее, забрал за долги — не первый год тянутся их разборки. Но коллекционер умеет заморочить голову. В сущности, никакой он не коллекционер, а просто вальяжный жуликоватый бездельник. Такие вечно крутятся вокруг денежных мешков и впаривают им предметы роскоши или искусства. Пишут их семейные портреты. Порой тошнит от этих костюмных барочных подмалевков! Все это подается под соусом облагораживания и окультуривания фигурантов большого, но неотесанного нашего бизнеса. От одного из ста таких просветителей есть толк — находятся еще в нашей клоаке честные энтузиасты. Но чаще это просто присосавшиеся. Имя им легион, и они никогда не переводятся, потому что большому кораблю — большая свита. Есть такая и у папаши, ведь он увлекающийся. Может вдруг заморочиться на китайской миниатюре или старинных пистолетах. Бывает, что он зависает на таком хобби долго-долго и даже начинает мечтать сменить свое кредо… так было с картинами. Мы тогда с мамой думали, что все, кранты. Папенька потеряет все свои активы и рухнет в дауншифтинг. Сначала он решил собирать коллекцию современной живописи. Потом вспомнил про свою детскую твердую пятерку по рисованию и радости стенгазет… Но к счастью, выписывать античные головы ему быстро надоело. Это ведь труд. Гораздо проще оказалось фотографировать. Ты замечал, что те, кто не слишком одарен, начинают называть себя фотографами? Не просто увлекаться фотографией, как мы, из кого может получиться толк, — а именно называть себя… допустим, свадебным фотографом! Папаня и эту чашу испил — а потом увлекся саксофоном. Папаня и Дэн — одного вкуса люди. Они любят Брубека. Это особый сакс — друг и утешитель. Без сантиментов, но и без истерик. Я все подробно рассказываю, потому что одна из картин, которую наш швыдкий знаток современного искусства пытался навялить папане, называлась «Призрак Черного шахматиста». Папа не заинтересовался. А мне понравилось. И вездесущая Ева тоже упоминала этот призрак. Так все запутано! Теперь уже и не вспомнить, откуда вторглась в этот сюжет яхта. Припоминаю, что наш коллекционер успел пробуравить мозг своей супруге, которой подарил яхту предыдущий муж. Не зная, что с ней делать, она сказала: осваивай, милый! Машинка должна ездить, кораблик должен плавать, а самолетик — летать. Из судна сделали элегантную галерею, о которой я и собиралась написать. Тем проще, если все это теперь принадлежит мне. Вся яхта с потрохами! Папа не жадный, но до точки росы. А после точки он уже бьет на поражение. То есть забирает все не глядя. Спрашиваю: а яхта называется «Оли оли кай»? Я ж помню ее название. Папаня мрачно на меня зыркнул, но чувствую, уже остывает. Принялся за свои любимые блинчики. — Ну да. Только ты придумай что-нибудь удобоваримое! Я, чтобы его задобрить, говорю: разумеется, пап. Take Five! Или «Ностальгия в Мехико». Он закряхтел, приятна ему саксофонность… Но он завтра уже забудет, а послезавтра увлечется шаманскими бубнами, и я не буду переделывать название. Оно сакральное. Все, кто имел причастность к той истории, рано или поздно исчезают… Ты исчез — значит, точно имеешь причастность. Теперь я успокоилась. Когда знаешь причину, всегда легче. Пускай причина… смехотворна. Ведь исчезают не только те, что имеют отношение к историям. Но другие причины мне ни к чему. Зачем мне знать, что я тебе просто надоела? Дураку понятно, что свое псевдорезюме, оставленное Еве, я писала для тебя. Влюбленность на стадии помешательства заставляет жить так, словно за тобой все время наблюдает объект твоей любви. Ты все время обязан ему нравиться, даже в самых неудобных обстоятельствах. Все, что ты делаешь, — напоказ, в абсурдной надежде, что это увидит он. Даже если и быть такого не может, не может и еще раз не может. Какое счастье освободиться от глупой кабалы… С Дэном, конечно, все зыбко, но даже мы с ним расстанемся, я уже не буду возвращаться к мыслям о тебе. Если честно, ты мне кажешься персонажем издалека. Тем лирическим отступлением от повествования, тайная связь которого с основным сюжетом так и остается неясной. Хотя неясностей и без тебя хватает. Руфина, пославшая меня к Дэну, погибла. У ее тела нашли распоротый резиновый фаллос — который Ева таскала с собой и показывала первым встречным. Что это значит? Дикая история! Дэну пришлось дать показания. Он, как мог, их пригладил — но близко к правде. Объяснил, что этот дурацкий фаллоимитатор — прихоть его бывшей любовницы, которая хотела к нему вернуться, довела до запоя, чему свидетели доблестные продавщицы, — а когда он отказался ее поить, стала унижать оскорбительными сравнениями с резиновой болванкой. В пользу болванки, разумеется. Кричала тут на всю округу, что он импотент. — Вам бы это понравилось, господин следователь? Пришлось ее выставить вместе с резиновым «другом». Конечно, я — наипервейший подозреваемый, куда деваться. Дактилоскопия наверняка нашла мои пальчики. Но я был так счастлив, когда она уходила и не приходила целую ночь… две ночи, три… И поэтому я ее не хватился. Конечно, теоретически я мог бы пойти за ней в темный переулок, грохнуть ее и из мести еще и разорвать вибратор… Приблизительно так он изъяснялся. Неожиданно за Дэна вступились продавщицы. Они подтвердили, что сей вполне достойный человек с появлением той женщины начал стремительно опускаться. Она впилась в него, как пиявка! И далее как по нотам. За такие показания должны были взять под стражу немедленно. Дэн казался единственным, у кого был мотив. Но следователь попался дотошный. И опросил всех, кого смог. Вплоть до бывшего мужа Руфины. И тогда у него от мотивов в глазах зарябило. Как выяснилось, со смертью странной Руфы многие вздохнули спокойно. Удивительное дело: когда она меня посылала к Дэну на разведку, я бы в жизни не подумала, что она пьяница! Просто в ней было что-то несчастливое. Едва уловимый жест судьбы — и все насмарку. Ладно, не буду тебя больше томить. Нас оставили в покое, потому что убийц нашли вскоре. Это была банда бомжей. Нетрезвая Руфа кого-то из них знала, примкнула к их теплой компании, напилась и стала хвастаться, что у нее есть член, набитый бриллиантами. Ее и порешили в пьяном бреду. Насчет брюликов — клянутся, что не нашли. Сам понимаешь, до правды не докопаешься. А в прессе опять пиарят какого-то маньяка. Есть версия, что это женщина. При всем кошмаре нас с Дэном сблизила эта история. Мне было страшно говорить ему, что изначально я — засланный казачок от Руфы. Но он только грустно усмехнулся и сказал, что это самый лучший подарок, который он когда-либо получал. Когда-нибудь вспомнятся нам все странные переплетения тех событий! Черный шахматист — вообще не при делах, но любой сыщик знает, что именно та деталь, что не вписывается в логичную версию преступления, и является ключевой. И в довершение всего — наш магазинчик «Особый дар» меняет владельца! Надежда Бриллиантовна в пролете. А я ведь говорила, что отольются ей человеческие слезы. Угадай, кто теперь на престоле?! Полоумная Ева! Господи, я в эпицентре такой заварухи — и не могу распутать клубок! Но, к счастью, в одном я слушаюсь папеньку беспрекословно — не беру в руки незнакомые предметы, лежащие в странных местах. Хотя бы для того, чтобы не оставлять отпечатков. Голубые валентинки Ева была на грани самоубийства. Такой мании чистоты она еще не встречала. И что мелочиться — таких людей. Алик был великолепен, но совершенно невыносим. Неконтролируемый гнев мог излиться на Еву в тот момент, когда она роняла крошку печенья на пол или случайно наступала в слякотную уличную гущу. Будучи человеком рассеянным — и доселе не считавшая это смертным грехом, — она и предположить не могла, что будет за свою особенность жестоко наказана. Как смешно теперь вспоминать гейшины всхлипы по этому господину. Радовалась бы — такое освобождение! Алик ведь и ее мучил своим ритуальным террором. Или он прав и у молодых другая нервная система. Им по барабану? Конечно, странности за Аликом наблюдались еще в самом начале. Но тогда, на зыбкой стадии знакомства и приятия, Еве не хотелось настораживаться. Она думала, во-первых, он не всерьез, а во-вторых, они ненадолго. Но даже недолго это терпеть было невыносимо. Особенно — внезапные потоки гнева из-за какой-нибудь мелочи типа неправильно введенного пин-кода. Нет, матери положительно должны предупреждать дочерей о том, что в их семейной жизни все будет вовсе не так, как было дома в детстве. И ни один мужчина не будет похож на папу, сколько ни убеждайте нас в этом, эдиповы грезы. Разве Евин папа произнес хоть одно матерное словечко — не говоря уж о том, чтобы изрыгнуть прилюдную многоэтажную хулу в адрес беззащитной женщины! Еву не научили, что делать в таких случаях. Она мечтала о сильном, но не бранном ответе, но так его и не нашла. Иногда уходила в слезах, в тему ламбады девяностых. Иногда — в ответном гневе. Чаще мучительно-болезненно мирилась. Изредка, если обидчик просил прощения, быстро забывала. Но никогда не была победителем и не умела оказаться над схваткой. Она искала совета у других — не нашла. Ей говорили: все что-нибудь терпят. Терпи и ты, главное — знать, что всему своя цена. Но Ева так и не научилась вовремя шлепнуть на свои нервы и истрепанное достоинство ценники. Она долгие годы искала системную ошибку, которая привела к тому, что она стала слабым звеном в генеалогической цепи. Ведь ее матушка, а тем более Маргаритта, совсем другие и ни за какие там «цены» не потерпели бы такого обращения. Почему Ева другая? Почему их не трогает глас народа, а к ней окаянная «грязь обстановки убогой» еще как липнет и отжирает ее чистое Я, рожденное совсем для другого? А что есть это Другое? Да просто слово незлое и вечер мирный. Неужели сии блага по сей день не заслужены… Ева была так воспитана: все хорошее надо заслужить. Если ей было плохо, она, конечно, могла и похандрить, и поплакать вволю, но в итоге все равно выплывала из тины и начинала по новой заслуживать хорошего. Так и в отношениях: на нее накричали, а назавтра она печет вишневый пирог. Чтобы загладить чужую вину. Все равно не знает, как сделать правильно и поучительно, остается лишь достигать высот великодушия. Кажется, терпение, смирение и вот эти самые высоты великодушия — незыблемо вписаны в кодекс настоящей женщины. Если его блюсти, то хоть что-нибудь заслужишь. Примерно так неосознанно действовала Ева. До сих пор ни до чего не дослужилась, но упрямо ходила по той же дорожке. На всякий случай — вдруг приз ее вот-вот ожидает, а она плохим поведением на финишной прямой все испортит! А ведь самое лучшее, что у нее было, — Валерий Михалыч, например, — досталось ей просто так. Ей бы вспомнить об этом, но она все ходила по порочному кругу. Отсюда и обостренные предчувствия, и спелые желтые груши, которые она разрезала на четыре дольки перед самым приходом Алика. Которые не помогали. Не помогало и лихорадочное вытирание пыли на антресолях, и доведение кухни до унылой хирургической чистоты и пустоты, когда ненавистные Аликом веселые игрушки-безделушки нещадно репрессировались по сусекам. Но натуру не спрячешь. Она все равно вылезет, предаст тебя в самый неподходящий момент — просыплет сахар из невидимой дырочки или не заметит коварный прыщик варенья на клеенке, поставит на него кружку и… услышит злющий шепот: «Опять у тебя все через ж…у!» Словно ракета «Стингер» из-за Евы полетела не в ту сторону. Все, пятница испорчена. Все идут развлекаться, а ты идешь грызть ноготь в слезах. И разве дело в пятнице? Любое сегодня могло пройти чудесно, но завтра ударяло наотмашь. И чтобы это исправить, надо было родиться заново. Не Евой — совсем другой женщиной. Она рассказала однажды Алику, что на случай следующей жизни уже выдумала себя. Она будет цветущей витальной красавицей с копной рыжих волос, пятью детьми, которая не прольет ни одной слезинки из-за мужиков. Совсем другая особа! А по профессии она будет устроительницей свадеб. Свадебным фотографом! Она будет видеть людей только в счастливые моменты жизни — ведь в этой жизни она насмотрелась на страдания. Она жалела, жалела и жалела — себя, родных, друзей, едва знакомых и сонмы незнакомцев… Сансара, повернись теперь к нам передом! Алик сказал, что витальные красавицы ему совсем не нравятся. Еще бы, на них не наорешь, их не бросишь без всякого предупреждения и не оставишь одних за именинным столом, когда злорадные кузины поминутно спрашивают, где же твой запоздавший женишок. Впрочем, Ева вовремя остановилась, чтобы не распалиться. Они шли по набережной и неспешно беседовали о той странной истории, в которой запутались оба. С кем еще она могла обсудить клубок странных событий, как не с частным сыщиком. В мифические бриллианты она вообще поверить не могла, хотя Маргаритта чуть не каждый день ей каялась, и Валерий Михалыч, замаливая грех, менял родителям оградку на кладбище. Но Ева, оправившись от потрясений, полагала, что ценность сокровища была вовсе не в стоимости, а в целебности. Это были волшебные камни. Недаром обыкновенный резиновый орган с камешками внутри становился так приятен на ощупь. Никакая киберкожа не достигнет такого эффекта! Эх, если бы она узнала раньше… Алик ей очень спокойно сознался. Что именно он привез Руфину к Коменданту, с которым ее связывала юношеская влюбленность. Но далее Алик не при делах. Надежда Особова — всего лишь его коллега по бизнесу. Она попросила его избавить от пьяной Руфы, и он сделал первое, что пришло в голову. Что Арина делала у Коменданта — тоже не в его компетенции… — Но тогда на твоей карте жирные белые пятна. Ты же умный человек… не уходи в несознанку! Знаешь куда больше, чем говоришь. Но мне-то ты должен сказать. Эта чертова Руфина — бывшая жена моего Валеры. Она всем принесла море зла. А у меня дочь! Я должна ее оградить от опасности, если она существует. — Никакой опасности для твоей дочери нет. Руфина убита, теперь вы все вздохнете свободно, — сказал Алик с нотой пренебрежения. Ева начинала злиться. Какое он право имеет на подобный тон! Кем бы он ни был, черт побери! Выдержав паузу, Ева тихо, но твердо пошла в наступление, перечислив все кошмары, которые пришлось пережить из-за Руфины. Алик выслушал ее спокойно. — Я не понимаю, чего ты разволновалась, — смягчился он, спрятавшись под маской простака. — Эта женщина мертва. Она больше никого не побеспокоит. И к твоей дочери эта история никакого отношения не имеет. — Но ту, что нас более не побеспокоит, убили из-за предмета, который мне всучила именно Маргаритта! Это ты называешь «не имеет отношения»?! Странная позиция для сыщика… Может быть, скажешь, в чем секрет этих камешков, которые принадлежали, между прочим, моей свекрови, пусть никогда мною не виданной… Ведь я имею право знать! Все в ней кипело от ярости и любопытства, а в ответ она слышала, что частный сыщик далеко не всегда в курсе общей картины следствия и выполняет лишь свою локальную задачу. И эти камешки вне его компетенции, а потому он с радостью выбросил их из головы. Для его работы, видите ли, крайне важно уметь избавляться от лишней информации. — И даже если бы я что-то знал — неужели ты думаешь, я подставил бы тебя под удар утечкой информации… Тебя и твою дочь. И далее в том же духе. Конец романа. Или лучше назвать иначе — слово «роман» такое громоздкое! Не роман, а так себе, новелла… Впрочем, новеллы Ева любила больше. И при всей болезненности этих отношений каждый день благодарила Алика за то, что он пришел к ней так вовремя. И помог пережить горькую потерянность. Очень скоро стало понятно, к чему вела ее судьба. Алик словно взял ее за руку и перевел по шаткому мостику на тот берег, куда Ева всегда мечтала попасть. Но, вопреки пословице, сладкую ягоду они не стали есть вместе. Алик просто не для этого. Он — для грозовых перевалов. Каждый раз Ева загадывала: если он сегодня не будет кричать, она скажет ему, какой он тактильно волшебный! Может, внутри его тоже какие-нибудь магические камушки? Человеку надо говорить приятную правду. Он должен знать, что его прикосновения лечебны. Может, он — достояние республики?! Но всякий раз Алик либо срывался на крик, либо выпадал красивый несуетный вечер в духе его любимого Уэйтса, этакие Blue Valentines, и Ева боялась нарушить хрупкую нирвану — даже приятным словом. Не смешивают же виски с клубничным сиропом… Она сказала ему — только в письме. Ева, как смешная игрушечная гейша, тоже стала писать ему письма. Но это уже после череды сногсшибательных событий. Навигацию во всех смыслах этого слова открыл Валерий Михалыч, который ушел капитанствовать на яхту. Яхта, конечно, называлась не так, как было предписано в видении, — собственно, для Евы название не имело никакого значения. Она просто помнила, что в клочке ее предвидения Валерий Михалыч был на яхте, а она была с кем-то в расстегнутой рубашке. Отдает чудовищным убожеством телегадалок, но ведь это предсказание для внутреннего пользования, и Ева никому не скажет. Хотя до смерти хочется впасть в детство и узнать, что будет. Она это умела когда-то. Но пока она не знала главное — или кто разберет, что главное? — она подумывала о том, что мужчин, шизоидно помешанных на стерильности и порядке, надо бы по-спартански сбрасывать со скалы. Потому что они попирают саму мужскую сущность. Мужчина — первопроходец и добытчик, он не может выполнить свою основополагающую задачу, не запачкавшись. Ева тщательно заготавливала эти аргументы в оперативной памяти, но как-то не с руки было их высказывать человеку с ладным сильным плечом в духе киногероев пятидесятых. Мужчине-мужчине… Откровение настигло ее, когда она зашла к Валерию Михалычу. Он позвал ее, полушепотом пообещав какой-то сюрприз. «Евка, вот правда, боюсь громко говорить, чтобы не сглазить. Но ты — ключевая фигура, посему тебе первой сообщим». Ева не придала значения нервной торжественности — Валерий Михалыч умел радоваться мелочам. Про ключевую фигуру вообще пропустила мимо ушей. Потому что мысли ее витали вокруг Алика и неразгаданного его ребуса. Встречаются они раз в неделю. Если чаще, то у Евы праздник. За примирениями она всегда идет первая. А если бы не она, так он бы о ней и не вспомнил? Но кому из нас нужна правда… Она машинально открыла дверь своим ключом. Пыталась себя приучить звонить, но, похоже, это была тщетная щепетильность. Валерий Михалыч с его стойким склерозом ученого быстро забывал, что Ева с ним вроде как в разводе. А Ева махнула рукой — после стольких лет родства уже не отделить мух от котлет и четкий статус неопределим. С порога услышала громкие кухонные разговоры. Ликующий голос Валериного друга Степы: — …Да! Я даже в моем поганом положении надеялся, что шуранские меня не оставят. И не ошибся! Святому братству верен я. Святому братству! Вот оно что. Шуранские — это была вовсе не фамилия, а принадлежность деревне Шуранке, откуда Степа родом. Ева плюхнулась на табуретку в прихожей, чтобы немного привести мысли в порядок. Не бросаться же с порога на Степу с дознаниями о некоем Алике, который тоже вроде как из шуранских! Совсем не комильфо. И тут, на неудобной табуретке, согласно дзенской аскезе, Ева постигла древнюю истину о том, что, если идешь к цели и цель твоя очень далеко, повернись к ней спиной — и увидишь ее перед собой. Теперь не нужно пытать Степу, чтобы восстановить цепь событий. Он ей уже все рассказал своей растроганной тирадой о великой дружбе. Нестоличный вариант. Друг детства помог ему вернуть потерянные деньги. Теперь можно восстановить родительскую квартиру. То есть купить получше… о как! Дети и внуки отмщены. Следы друга-Бэтмена ведут в места, представляющие, как водится, опасность для простого смертного, но Степе повезло. Ведь шуранские держатся вместе. Алик — Степин друг детства… юности… далее везде. Он мог бы давным-давно зазнаться и забить на Степу. Но он этого не сделал. Ева даже знала почему. Чтобы оставаться верным святому братству, надо быть, мягко говоря, необычным человеком. Необычность — это консервант для лучшего в нас. Все Аликовы шизоидные причуды и гневные всплески, весь неуют и странности его жизни — это все сосуд для верности и благородства образца «Великолепной семерки». Вот и все тайны. Мы порой спим рядом с разгадкой — и знать не знаем. Она, конечно, сразу поняла, что с Аликом они больше не увидятся. По закону компенсации. Потому что взамен ей были дарованы такие неправдоподобные бонусы, что поначалу она приняла их за издевку. Шуранский Ангел справедливости отобрал у Надежды Особовой магазин и принес в клювике обездоленным и обобранным. Что-то давненько справедливость так не резвилась… Но друзья не слышали едкой иронии. Степа предложил Еве пройтись женской хозяйской рукой по устаревшему концепту этой «пошлой лавочки». — Хотя я уже запустил туда Риттку, — встрял гордый Валерий Михалыч. — Как кота — на счастье. Но, я думаю, вы с ней уживетесь. Она, собственно, уготовила тебе место управительницы. Уже и название переделала. «Ева и Маргаритта» — нравится? — Управительницы? Вы о чем, ребята?! Я совершенно ничего в этом не понимаю. — А Риттка мне сказала, что ты мечтала о таком маленьком бизнесе. — Я никогда не мечтала о бизнесе. Я мечтала о… приюте. О братстве, которого у меня никогда не было. И это была правда. Не все же рождаются в таких благословенных местах, как Степа. И та давняя утопия «Приюта Маргаритты» никогда не покидала Евиных грез. Магазинчик изощренных подарков — почему бы и нет, но здесь она с удовольствием отдаст бразды правления Ритте и всей ее юной шобле. Пускай вертят концептом, как хотят. Ева отнюдь не считала эту лавчонку пошлой. Нет, она за маленькие радости. Но прежде она… распутает до конца тот клубок, который приведет ее к собственной мечте. И пришли новые дни. Маргаритта обрушивала на нее ураган эмоций, и Еве оставалось только по-матерински им управлять, и поддерживать благие нововведения, вроде пушистых неваляшек, и с гневом отвергать продажу подушек в виде мужского торса для одиноких женщин. — Лучше откройте при магазине укромный клуб знакомств. Полезней будет. Каждому, кто ищет пару, прикалывайте к одежде голубую валентинку. И это будет знак, по которому ищущие узнают друг друга в толпе. — Почему голубую? — Да потому что великая песня Blue Valentines… Во всем-то молодежь теперь видит дурной подтекст. Но Еве тем не менее было с ними интересно. У Риттки оказалось куда больше идей, чем у родительницы. Зато у Евы получалось наводить лоск, выкладывать вишенки на тортах и придумывать философскую начинку. Она даже начинала чувствовать в себе доселе дремавшие просветительский и наставнический посылы. Вот только она чертовски страдала от недоговоренности. И согрешила письмом, хотя помнила, что Алик терпеть не может ни устных, ни письменных излияний. Но как быть, если некоторые слова так трудно вставить в разговор. А на некоторые вопросы отвечаешь всю жизнь. А умираешь с застывшими на губах лучшими замыслами, сюжетами, мыслями… Исчезаешь. Почему? Конечно, письмо было коротким, как валентинка. Передала через Степу. Шуранскому человеку он не может отказать. Но надо было постараться спросить о вечном как о сущей безделице. И он ответил: «Милейшая… Я не могу тебе дать точный ответ, почему я ухожу не прощаясь. У меня есть только версия. Когда мне было шесть лет, исчезла моя мать. Она ушла за сигаретами и не вернулась. Много лет я был уверен, что она вернется. Я отравлен ожиданием, девочка моя. И я дал себе слово исчезать до того, как исчезнет тот, кто рядом. Нет ничего проще.