– Вот и хорошо. Укрой его как следует – никогда не видел, чтобы так потели, он ведь после до костей промерзнет. И воды побольше заставляй пить. – Учить мя только не надобно, сержант! Я тута исцелитель, э? – Отлично, раз целитель, то и давай исцеляй. А то сержант Скрипач вряд ли обрадуется, когда узнает, что его капрал под твоим присмотром загнулся. – Скрач пусть хошь всрется. Мя его не страшно. – Даже так? Ты, Неп, просто болван какой-то. Бадан Грук уставился на Битума сверху вниз и нахмурился. Какая-то новая зараза к ним тут прицепилась, что ли? Лучше б нет. Больно уж все неаппетитно выглядит, вроде трясучей лихоманки, только еще хуже. Всяких отвратительных болезней и паразитов здесь чуть ли не столько же, как в джунглях Дал-Хона. Ощутив приступ ностальгии, сержант решил оставить Битума на попечение Непа Хмурого. Лучше б, конечно, было оказаться на одной барже с Угольком, или хотя бы с Целуй. На этой была капрал Драчунья, но та в компании нескольких тяжелых пехотинцев предавалась сейчас новооткрытой забаве – игре в костяшки и корытца. Так что ее ожидали в ближайшее время или стремительный рост благосостояния, или хорошая взбучка. Но и в том, и в другом случае она обзаведется новыми врагами. Иначе Драчунья не умела. Он все еще не мог решить, как следует относиться к этой армии, к Охотникам за костями. Он не мог зацепиться – сколько ни размышлял – ни за что, сделавшее их такими, какие они есть. Сделавшее нас. Я теперь один из них. История этих легионов не была увенчана особенной славой – он и сам принимал непосредственное участие в завоевании Летера, и дело это оказалось довольно грязным. Когда зуб успел прогнить до самого корня, выдернуть его особого труда не составляет. Может, та война и была справедливой. Может, нет. Какая, собственно, разница? Солдат получает приказы, солдат сражается. Враг может скрываться за тысячью масок, но в конце концов все сводится к одному. Это просто люди, вставшие у тебя на дороге. Предполагается, что этого достаточно. Оно и в самом деле так? Он не был уверен. Находясь в окружении чужестранцев, неважно даже, дружественно или враждебно настроенных, каждый малазанский солдат испытывал своего рода давление. Армия под этим давлением должна бы принять определенную форму, но этому что-то мешало, что-то внутри самих Охотников за костями, как если бы давлению противостояла некая скрытая сила. Мы как будто являемся чем-то и в то же время не являемся, становимся – и не становимся. Быть может, попросту прогнила сердцевина? И все упирается в адъюнкта? Мысль эта показалась ему не слишком справедливой. Люди просто испытывали беспокойство, вызванное незнанием. Кто тот враг, что их ожидает? Какую именно маску они увидят на этот раз? Бадан Грук не мог вспомнить, чтобы ему хоть однажды в жизни попался человек, который намеренно поступал бы плохо, творил осознанное зло. Нет, такие люди, несомненно, существовали – кому-то было попросту наплевать на остальных, а другие, насколько он понимал, даже находили удовольствие в том, чтобы встать под черное знамя злобы. Армии служили своим повелителям, которые иногда оказывались тиранами, кровожадными ублюдками, и тогда армии воевали против вполне достойных, не желающих ничего дурного людей – из страха, или руководствуясь чувством самосохранения, ну и жадностью тоже, если на то пошло. Понимали ли они, что несут зло? Могли ли не понимать? Сам-то ты сколько кампаний прошел бы, окажись в такой армии? Прежде чем почувствовать тошноту? В кишках? И в башке? Когда завоевательный порыв утратит силу, тогда-то что? Или когда тебя предаст твой тиран, твоя императрица? Об этом мало кто заговаривал, и однако Бадан Грук подозревал, что вопрос сидит зазубренной стальной занозой в самом сердце Охотников за костями, и что кровотечение не ослабевает. Мы сделали все, что она от нас потребовала. Адъюнкт повиновалась приказам и их исполнила. Восстание подавлено, его вожди перебиты или разбежались. Семь Городов вернулись под имперскую пяту. Во имя закона, порядка и довольных купцов. Но все это ничего не значило. Стоило императрице шевельнуть пальцем, и для наших голов заготовили пики. Гнев не может полыхать вечно. Его хватило, чтобы проложить кровавую дорогу сквозь Летерийскую империю. Потом он иссяк. Это «потом» как раз сейчас и есть. Найдется ли у них что-то на замену? Она сказала, что у нас не будет свидетелей. Что нам предстоит сражаться друг за друга, за всех нас и ни за кого более. Да, мы будем сражаться, чтобы выжить, но само по себе это нас не сплотит – и с тем же успехом может разорвать на части. Вера адъюнкта – в своих солдат, в их решимость – была иррациональной. Армия у нас очень хрупкая, и причин для того более чем достаточно. Занозу необходимо извлечь, рану – зашить. Мы сейчас очень далеко от Малазанской империи, но имя сохранили. И даже сами себя так называем. Малазанцы. Нижние боги, у нас что же, вообще нет выхода? Отвернувшись от уносящей их чернильной реки, он окинул взглядом свернувшихся калачиком спящих солдат. Покрывших собой всю палубу, неподвижных, как трупы. Бадан Грук с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть, и снова повернулся к реке, течению которой ничто не могло сопротивляться слишком долго. Страсть эта была настолько старой, что он о ней уже почти позабыл. Дедушка – неважно даже, был это его родной дедушка или какой-то другой пожилой человек, игравший эту роль в воспоминаниях, – как-то взял его с собой в порт Малаза, где они целый солнечный день пытались ловить воротничковых рыбок и голубых угрей. «Только смотри, парень, не цепляй слишком много наживки. На дне бухты живет демон. Иногда он бывает голоден или зол. Мне доводилось слышать про рыбаков, которых утянуло на дно вот прямо с этого самого пирса, так что не цепляй много наживки и посматривай на воду». Стариков хлебом не корми, только дай рассказать такую вот байку. Как следует припугнуть таращащихся на него малышей, что сидят на краю пирса, свесив коротенькие ножки, малышей с их ребячьими упованиями на улов – рыбалка, она ведь в том и заключается? Скрипач даже не помнил, удалось ли им хоть что-то в тот день поймать. Стоит выйти из детского возраста, как упования тут же идут прямиком ко дну. И однако сейчас он, ускользнув от пестрой солдатской толпы, соорудил себе вполне приличную леску и привязал к ней крючок из рыбьей кости. Наживкой послужил ломтик солонины из бхедериньего мяса, блесной – хорошенько отполированная монета, согнутая и с проделанной с краю дырой. Устроившись на корме, он забросил снасть в воду. Конечно, была вероятность подцепить что-нибудь неаппетитное вроде крокодила, но он счел ее не слишком высокой. Ноги за борт, однако, спускать не стал. Слишком много наживки. Какое-то время спустя на корму забрел Бальзам и уселся рядом. – Сколько наловил? – Угадай с двух раз, – откликнулся Скрипач. – Даже странно, Скрип, я ж раньше видел, рыба тут так и играет. – Это когда смеркалось. Завтра на закате попробую наживку, чтоб на муху была похожа. Нашел кого-нибудь из своих? – Вообще ни единого. Чувство такое, будто пальцев на руках лишился. Эх, поскорей бы уже обратно на твердую землю! – Морпех из тебя, Бальзам, всегда был хреновый. Далхонец кивнул: – А солдат и того хуже. – Обожди, такого я не говорил… – Но ведь так и есть. У меня провалы в памяти. Все путаю. – Тебя, Бальзам, нужно лишь направить в нужную сторону, и все будет в порядке. То есть, я хотел сказать, ты тогда любому противнику задницу надерешь. – Ну да, буду драться как одержимый, пока вонь не рассеется. Тебе вот, Скрип, хорошо. Ты – холодное железо, соображаешь легко и быстро. А я вот и не холодное, и не теплое. Скорее свинец. – В твоем взводе еще никто ни разу не жаловался. – Ну да, они мне, конечно, нравятся и все такое, но и особо сообразительными их тоже не назвать. – Горлореза? Смрада? По-моему, мозгов у них достаточно. – Мозгов-то да. Но не сообразительности. Я вот помню, еще когда был маленьким, у нас в деревне был еще один пацан, примерно моего возраста. И он всегда улыбался, даже когда ничего радостного не было. А еще постоянно попадал в передряги – слишком уж любил совать нос не в свое дело. Иногда ему за это от парней постарше перепадало – как-то получил по морде прямо у меня на глазах. Стоит, из носа кровь, а на физиономии эта его треклятая улыбка. Короче говоря, как-то раз он сунул нос совсем уж не туда, куда следовало, – никто мне так и не сказал, что это такое было, но его труп потом нашли за хижинами. Ни одной целой кости. Все лицо в крови – и на нем улыбка. – Ты, Бальзам, обезьяну в клетке хоть раз видел? Да наверняка. Так вот, эта улыбка, что ты постоянно замечал, – она от страха была. – Я, Скрип, и сам уже давно понял, можешь не объяснять. Я к чему клоню-то? Горлорез со Смрадом мне все время того пацана напоминают, как тот постоянно лез куда не надо. Мозгов-то у него для любопытства хватало, а вот сообразительности, чтоб быть поосторожней, – нет. Скрипач хмыкнул. – Я сейчас прикидываю, кто в моем взводе подходит под твое определение. Чувство такое, что мозгов у меня там не слишком много, это если не считать Флакона – но у него и сообразительности достаточно, чтобы не высовываться. Надеюсь. До сих пор вроде хватало. Что до остальных, они предпочитают, чтобы все было просто, а если вдруг случится сложное, начинают беситься, пока что-нибудь не сломают. – У тебя, Скрип, отличный взвод. – В целом-то ничего. Леску вдруг дернуло. Скрипач принялся ее вытягивать. – Не особо сопротивляется, вряд ли большая. Вскоре на поверхности показался крючок. Оба уставились на добычу – рыбку размером чуть больше наживки, зато до крайности зубастую. – Гляди-ка, улыбается, – усмехнулся Бальзам. Было уже поздно, Брис Беддикт собирался ложиться, однако на лице молодого адъютанта была такая решимость, словно ему уже никакая отповедь не страшна. – Ну хорошо, пусть явится. Адъютант с явным облегчением поклонился и отступил к шелковой занавеси, где, ловко развернувшись, скользнул наружу, по направлению к палубе. Вскоре Брис услышал стук сапог, ступающих сперва по голым доскам, потом, глуше, по устланному ковром коридору, ведущему к его личной каюте. Вздохнув, он поднялся с походного стула и расправил плащ. Атри-седа Араникт деликатно отодвинула занавесь и ступила внутрь. Высокая, возрастом лет под сорок, хотя глубокие складки у рта – свидетельство многолетнего употребления растабака – делали ее старше; впрочем, морщинки эти удивительным образом ей шли. Прямые, успевшие выгореть на солнце каштановые волосы свисали до самой груди. Приличествующая званию униформа сидела на ней не лучшим образом, словно Араникт еще не успела сжиться с нынешним поворотом карьеры. Бугг нашел ее, когда очередной раз прочесывал страну в поисках кандидатов в седы. Араникт служила повитухой в Трейте, городе, сильно пострадавшем в самом начале вторжения эдур. Главным ее даром было целительство, хотя Бугг заверил Бриса, что та обладает немалым потенциалом и в других разновидностях магии. До сих пор она производила на Бриса впечатление женщины строгой и неразговорчивой, так что, даже несмотря на слишком позднее время визита, он обнаружил, что всерьез заинтригован. – Чем вызвана подобная срочность, атри-седа? Сперва ему показалось, что Араникт не сумеет найти ответа, как если бы вообще не ожидала, что добьется аудиенции. На кратчайший миг встретившись с ним взглядом – что, похоже, ее еще больше сконфузило, – она наконец кашлянула и произнесла: – Командующий, было бы лучше – ну, то есть, чтобы вы сами увидели. Вы ведь позволите? Брис озадаченно кивнул. – В последнее время я экспериментировала с Путями – это малазанская система волшебства. И нашла ее куда более… изящной. – Произнося все это, она шарила рукой в небольшой кожаной сумочке у себя на поясе. Наконец извлекла руку наружу и раскрыла ладонь, на которой оказалось что-то вроде зернистой пыли. – Вы видите? Брис наклонился поближе. – Это ведь пыль, Араникт? По лицу ее скользнула тень неудовольствия, что его позабавило. – Присмотритесь повнимательней, командующий. Он так и сделал. Увидел, как горстка пыли понемногу оседает, потом – снова оседает… она шевелилась! – Вы заколдовали горсть земли? Мои, кхм, поздравления, атри-седа. Женщина фыркнула и тут же осеклась. – Прошу прощения, командующий. Очевидно, мне не удалось внятно объяснить… – До сих пор вы вообще ничего мне не объяснили. – Простите меня. Я боялась, что если вы не увидите своими глазами, то попросту мне не поверите… – Араникт, вы – моя атри-седа. Мне не будет пользы, если я стану относиться к вам со скепсисом. Прошу вас продолжать, и расслабьтесь – я и не думал выражать вам своего нетерпения. Сказать по правде, я нахожу движущуюся почву весьма занимательной.