– Кафал… – Ничего еще не кончено. Они этого не знают – никто из них не знает. Наши боги завывают сейчас. От ужаса. – Он вперил взгляд в Бакала. – Они что же, думают, что такое сойдет им с рук? Они забыли, кто он такой? И откуда пришел? Да он возьмет их своими руками – и просто раздавит. – Он оскалил зубы. – А я – ты слышишь? – буду стоять в стороне. Буду стоять, Бакал, и за них не вступлюсь. – Но твоя сестра… Он содрогнулся, словно бы Бакал его ударил. – Да. Я подожду… – Тебе нельзя здесь прятаться, Кафал. В поисках меня сюда явятся другие убийцы от Марала Эба… – Ночь подходит к концу, – проговорил колдун. – Безумие уже выдыхается. Найди своих союзников, Бакал, и прикажи им держаться вместе. – Возвращайся через три дня, – сказал ему Бакал. – Я тебе помогу. Мы выведем ее отсюда. Только… Кафал, ты должен понимать… Тот дернулся. – Будет уже поздно, – произнес он несчастным голосом. – Я понимаю. Понимаю. – Уйдешь перед самым рассветом, – сказал Бакал. И собрался уже отыскать что-нибудь из своего старого оружия, когда его взгляд упал на два валяющихся на полу трупа, и он застыл. – А мне сейчас нужно кое-что сделать. Напоследок. – Он поднял на колдуна мутные глаза. – Похоже, безумие еще не совсем выдохлось. Появившийся из мрака всадник вез перед собой на седле ребенка. За стремена держались две девочки, едва стоя на ногах от усталости. Буря, поджав драный хвост, улепетывала к югу, прихватив с собой и дождь. Сеток всматривалась в новоприбывших. Она знала, что всадник – возвращенец, один из неупокоенных солдат Жнеца. Но она также знала, что пока сидит здесь, в центре каменного круга, бояться ей нечего. Древняя сила отрицала любую кровожадность – и, как она теперь понимала, именно для этого и была предназначена. Здесь было убежище от Старших богов и их извечной жажды, было и пребудет вовеки. Всадник остановил коня снаружи у самой границы круга – как ему и следовало. Поднявшись на ноги, Сеток разглядывала девочек. По одежде – баргастки, но явно не чистокровные. Двойняшки. Тусклый взгляд выдает отголоски пережитого шока и постепенно приходящее ему на смену спокойное бесстрашие. А вот маленький мальчик ей улыбается. Возвращенец снял мальчика с седла одной рукой – тот сразу же вцепился в нее, словно болкандская обезьянка – и осторожно опустил на землю. – Забирай их, – сказал возвращенец Сеток, сверкнув на нее глазами, одним – человеческим, иссушенным смертью, другим же, сияющим, янтарным – волчьим. Сеток изумленно выдохнула. – Ты не слуга Жнеца? – Есть такая беда, – откликнулся он. – Какая еще беда? – Проклятие… нерешительности. Забирай их, оставайтесь внутри круга. Ждите. – Чего ждать? Всадник подхватил поводья и развернул коня. – Конца его войны, Дестриант. – Поколебавшись, он добавил: – Когда я вернусь, мы двинемся в путь. Она смотрела, как он скачет на запад, словно бы прочь от восходящего солнца. Девочки шагнули к мальчику, каждая взяла его за руку. Потом все трое осторожно приблизились. Сеток вздохнула. – Потомство Хетан? Две головы кивнули. – Я друг вашего дяди, Кафала. Нет, – устало добавила она, – где он сейчас, я не знаю. – На ум пришли последние слова возвращенца. – Может статься, он еще вернется. А пока подойдите поближе, я разведу огонь, вы сможете поесть и отдохнуть. Оказавшись внутри каменного круга, мальчик высвободился из рук у сестер и заковылял к его юго-западному краю. Остановившись там, он уставился на темный горизонт – похоже, что в никуда – и принялся ритмично бормотать что-то странное. Похожее на песню. Звук ее заставил Сеток вздрогнуть. Обернувшись к сестрам, она обнаружила, что те нашли ее одеяло, завернулись в него, прижались друг к дружке и крепко-накрепко уснули. Похоже, дорога и вправду оказалась дальней. Стервятники ободрали все мясо до последнего волокна. Кости принялись грызть шакалы, но вскоре обнаружили, что всей силы челюстей недостаточно, чтобы раздробить их на осколки, которые можно проглотить. Обгрызть их привычным образом, с концов, тоже не вышло. В конце концов они оставили куски костей валяться на вытоптанной траве. Тем более что вокруг было в достатке других, не только здесь, но по всей равнине. Явно наступил тот сезон, когда брюхо полное, а вокруг морды жужжат полчища мух. Несколько дней спустя трупоеды удалились, оставив все солнцу, ветру и звездам. Сквозь запекшуюся кровь пробивались стебельки травы, в обильно удобренной почве набухали корешки, а ползучие насекомые, словно зубы самой земли, пожирали все, что только возможно, из оставшегося. В ночь, когда к юго-востоку бушевала гроза, в ночь, когда завыли чужие боги, а призрачные волки заполнили невидимый пейзаж, словно стремительное наводнение, когда пламя армейских костров дергалось, не желая разгораться, когда шакалы не знали, куда им бежать, поскольку запах свежепролитой крови будоражил их со всех сторон сразу – в ту ночь засыпанная землей, усеянная валунами и костями равнина с остатками погребального кострища зашевелилась, тут и там. Осколки собирались вместе. Образуя ребра, фаланги пальцев, берцовые кости, позвонки. Они скользили и катились, дергаясь и замирая, но потом снова приходили в движение, словно были начинены притягивающимся к магниту железом. Ветер, пришедший с юго-востока, бушевал сейчас над землей, словно тысячеголосая буря, и голоса те звучали все громче, еще и еще громче. Стебельки травы трепетали, точно в лихорадке. Пыль вздымалась вверх и кружила, делая воздух мутным. Небеса вверху оставались безоблачными. Царапины, казалось, колебались и пульсировали, словно над землей волнами поднимался жар. Кости, пощелкивая, сползались в кучу. Из-под каменных груд и раздавленной брони начали выбираться куски гниющей плоти – змееподобные сухожилия, извивающиеся словно черви связки, – выбираться и подползать поближе к куче костей, – которая постепенно принимала упорядоченную, узнаваемую форму – разъединенный скелет, не принадлежащий, однако, ни акриннаю, ни баргасту. Кости были толще, с выпуклыми гребнями там, где к ним когда-то крепились могучие мускулы. Раздробленный череп вновь собрался воедино, обгоревший, во вмятинах. Он неподвижно лежал, впившись зубами в землю, пока к нему не подобралась челюсть, пропихнулась снизу, отклонив его назад, – и наконец встала со щелчком на место. Плоть, высохшая кожа, отдельные клочья грязных волос. Связки ухватились за кости, слились с ними, образуя конечности. Перекрученные мускулы нашли свои сухожилия – те натянулись, мускулы распрямились. Вот уже собралась целая рука, к ее запястью присоединились десятки мелких костяшек. Гнилое мясо змеей обвило позвонки. Ребра вошли в углубления по обе стороны грудины, приподняв ее над землей. Когда Царапины уже касались горизонта на юго-востоке, а умирающий ветер бился в последних судорожных порывах, на траве лежало тело. Его обтянули клочья кожи, соединившись по швам, похожим на шрамы. В макушку вросли пряди волос. Ветер наконец стих, и стало слышно отдаленное пение. Голос старухи – низкий, хриплый, – но в песне этой были плотно сжатые кулаки, и напряженные, готовые на любое насилие мускулы, и лица, что не знают ни солнечного тепла, ни жалости. Голос чаровал, черпая силу в самых давних воспоминаниях этой земли. К горизонту подкралась заря, небо начало расцветать красками. Т’лан имасс встал. Медленно и неуверенно подошел к закаленному в пламени кремневому мечу, брошенному рядом с баргастским погребальным костром. Иссохшая, но все равно огромная ладонь сомкнулась на рукояти, воздела оружие вверх. Онос Т’лэнн повернулся на юго-восток. И двинулся в путь. Ему предстояло уничтожить один народ. Глава шестнадцатая Тот, кто сеет слова, выйдя из голодной тени Семена, что ты рассыпал, пьют солнце Сквозь скорлупу пробиваются корешки – Смотри, ты ведь сам создал эти заросли Зеленый хаос, почти неотличимый от настоящего Слова прокладывают тропки, а дорога Скрылась за могучими стволами, будущее Заблудилось в мире тех возможностей, что ты Лелеял в голодной тени – сеятель слов Прислушайся к их будущим истинам, ведь им Нужен лишь дождь из слез да солнечный свет «Блаженство теней (простые слова)» Бевела Делик Дар осквернения – тишина. От священного валуна в добрую телегу размером остались одни осколки. Рядом на дне провала бил родник, но его усилий хватало лишь на то, чтобы наполнить черной водой небольшой прудик. Траву и камни тянущегося от края провала старого русла усеивали кости антилоп и мелких грызунов, свидетельствуя, что вода в роднике ядовита. Тишина содержала в себе множество истин, в большинстве своем столь ужасных, что Сечула Лата бросило в дрожь. Сгорбившись и охватив руками туловище, он смотрел на восходящее солнце. Кильмандарос перебирала каменные осколки, словно находя удовольствие в изучении дела собственных рук многотысячелетней давности. Эстранн же набрал горсть камешков и швырял их сейчас в пруд один за другим – они исчезали беззвучно, не оставляя кругов. Странника это, похоже, лишь забавляло, если полуулыбка на его лице хоть что-то значила.