– Как и тебя, мой друг, однако мы оба здесь. – Уйди с моей дороги, Ток Младший. Дай мне пройти. Там меня ждет то, что я заслужил. То, к чему я возвращаюсь, – мое. Я снова увижу огромные стада, величественных айев и ранагов, окралов и агкоров. Увижу своих сородичей, рогатый тенаг подарит мне свою тень. Буду качать смеющегося ребенка у себя на колене. Я покажу детям их будущее, расскажу, как наш род продлится, никогда не прекращаясь. Я найду здесь бесконечное множество вечно исполняющихся желаний. Не отбирай у меня этого, Ток, друг мой. Ты и твои сородичи отняли у меня все остальное, так не отбирай хотя бы этого. – Я не могу позволить тебе пройти, Тлен. Ладони Тлена, израненные, покрытые шрамами, сжались в кулаки. – Ради нашей с тобой дружбы, Ток Младший, не поступай так. В другой руке Тока появилась стрела, легла на тетиву – и быстрее, чем Тлен мог разглядеть, снаряд с зазубренным наконечником промелькнул в воздухе и врезался в землю у его ног. – Я мертв, – сказал Тлен. – Меня нельзя ранить. – Мы оба мертвы, – ответил Ток холодным, незнакомым голосом. – Но я могу лишить тебя ног, и раны будут настоящими – я оставлю тебя искалеченным, в крови и муках. Ты не пройдешь. Тлен сделал еще шаг вперед. – Но почему? – В тебе пылает гнев, разве не так? – Бездна его забери – хватит с меня сражений! Хватит уже всего этого! – У меня во рту, Онос Т’лэнн, вкус имасской крови. – Ты хочешь, чтобы я с тобой дрался? Я ведь могу – думаешь, твои жалкие стрелы остановят имасса? Да я взрослому ранагу шею ломал! Меня на рога брали! Окрал меня калечил! Когда мы охотимся, то убиваем добычу голыми руками, и достается эта победа ценой боли и сломанных костей. В землю глухо ударила вторая стрела. – Ток – зачем ты так поступаешь? – Ты не должен пройти. – Но я… я же дал тебе имасское имя. Разве ты не понял тогда, какая это честь? Разве не знал, что подобного никогда не удостаивался никто из твоего народа? Я тебя другом называл. Я рыдал, когда ты умер. – Я вижу тебя здесь во плоти, раньше же знал лишь кости. – Ты и таким меня видел, Ток Младший. – Я не… – Ты тогда меня не узнал. У стен Черного Коралла. Я нашел тебя там, но даже лицо у тебя было другое. Мы оба тогда поменялись. Если бы я мог вернуться обратно… – Тут ему изменил голос, но он продолжил: – Если бы я мог вернуться, я не позволил бы тебе пройти мимо. Я бы заставил себя узнать. – Это ничего не меняет. Внутри Оноса Т’лэнна что-то надломилось. Он отвел взгляд. – Ты видел, как я умирал на оул’данской равнине. Тлен отшатнулся, словно его ударили. – Я же не знал… – Как и я, Тлен. Истина возвращается к нам, совершив полный круг, со всей присущей проклятиям элегантностью. Я не узнал тебя у стен Черного Коралла. Ты не узнал меня на равнине. Некоторые судьбы… словно бы отражаются одна в другой. – Ток умолк, потом издал горький шипящий смешок. – А теперь вспомни, как мы с тобой познакомились у Морна? И посмотри на нас нынешних. Теперь я – иссохший труп, зато ты… – Он содрогнулся, будто кто-то невидимый нанес ему удар, но тут же оправился: – Там, Онос Т’лэнн, на равнине. За что я отдал собственную жизнь? Помнишь ли ты? Тлен чувствовал во рту невыносимую горечь. Ему хотелось сорваться на визг, выцарапать собственные глаза. – За жизнь детей. – А сам ты сможешь так поступить? Жуткие слова Тока ранили куда больней, чем стрелы. – Ты же сам знаешь, что не могу, – хрипло проговорил Тлен. – Ты хочешь сказать – «не стану»? – Это не мои дети! – Ты нашел гнев имассов – тот гнев, Тлен, которого они смогли избежать через Ритуал. Ты увидел истины иного прошлого. А теперь хочешь сбежать от всего этого? И ты, Онос Т’лэнн, действительно полагаешь, что тем самым обретешь покой? Найдя его в самообмане? Ты лишь отравишь той ложью, что говоришь сам себе, мир у меня за спиной, куда ты так стремишься. Даже детский смех, и тот будет звучать там фальшиво, а в глазах любого зверя ты прочтешь, что он видит тебя насквозь, таким, каков ты есть. Третья стрела ударила ему в плечо, развернув, но не сбив с ног. Тлен восстановил равновесие и протянул руку к древку. Переломив его, он вытянул наружу оперенную часть. Кремневый наконечник и остаток древка с ладонь размером упали на землю у него за спиной. – Чего… чего ты от меня хочешь? – Ты не должен пройти. – Но чего ты хочешь? – Ничего, Тлен. Мне не нужно ничего. – Он наложил еще одну стрелу. – Тогда убей меня! – Мы и так мертвы, – ответил Ток. – Убить тебя я не смогу. Но могу остановить. Развернись, Онос Т’лэнн. Отправляйся обратно. – И что меня там ждет? Ток Младший замешкался, словно в первый раз за время их столь безрадостной встречи не знал, что ответить. – Мы виноваты, – медленно произнес он, – в том, что случилось в прошлом, во множестве прошлых. Призовут ли нас когда-нибудь к ответу хотя бы за одно из них? Понимаешь, я жду, когда судьбы отразятся одна в другой. Жду этого мгновения – прекрасного, отравленного. – Ты хочешь, Ток Младший, чтобы я простил – вас, твой народ? – Как-то раз, в Мотте, я забрел на рынок и там обнаружил себя перед рядами, где продают обезьян-крикунов, что обитают в тамошних болотах. Я посмотрел им в глаза и увидел всю глубину их страдания, их жажды освободиться, той пытки, в которую превратили их жизнь. Но при всем при этом я понимал, что у них попросту недостаточно разума. Чтобы не простить нас за это. Но ты, имасс, разумен. И посему. Не прощай нас. Никогда не прощай! – Я что, должен стать оружием твоей ненависти к самому себе? – Если б я знал… Вот за этими четырьмя словами Тлен узнал своего друга – угодившего в западню, отчаянно пытающегося освободиться. – После Ритуала, – продолжил Ток, – вы в некотором смысле избрали не того врага для своей бесконечной отомстительной войны. Не кажется ли тебе, что куда справедливей было бы объявить войну нам, людям? Может статься, когда-нибудь Серебряная Лиса это поймет и изберет для своих неупокоенных армий иного врага. – Он пожал плечами. – Это если предположить, что я верю в справедливость… или скорее в ее способность все видеть достаточно ясно. Видеть, что вы, т’лан имассы, вы и только вы имеете возможность свершить необходимое воздаяние – за обезьян-крикунов, за всех так называемых братьев наших меньших, что стали, и продолжают становиться, жертвами наших неуемных потребнос- тей. Он говорит словами мертвых. Его сердце застыло. Его единственный глаз способен видеть все и не отворачиваться. Он… страдает. – Ты вот такого ожидал от смерти? – спросил его Тлен. – А как же Худовы врата? Сверкнули зубы. – На замке. – Разве это возможно? Стрела раздробила ему правую коленную чашечку. Тлен взвыл от чудовищной боли и рухнул. Он катался по земле, а ногу жгло словно огнем. Боль… слой боли за слоем, обвивающие друг друга, – рана, убитая дружба, погибшая любовь, история, взвившаяся вверх столбом пепла. Медленно приближающийся звук лошадиных копыт. Сморгнув слезы, Тлен уставился в изуродованное, полусгнившее лицо своего старого друга. – Онос Т’лэнн, замок – это я. Боль казалась невыносимой. Он не мог вымолвить ни слова. Пот, солоней любых слез, разъедал глаза. Друг мой. Единственное, что во мне оставалось, умерло. И убийца – ты. – Возвращайся, – сказал Ток невозможно усталым голосом. – Я… не могу идти… – Тебе станет легче, когда ты повернешь назад. Когда двинешься обратно по собственным следам, и тем легче, чем дальше… от меня. Тлен окровавленными руками вытащил торчавшую в колене стрелу. Боль нахлынула такая, что он едва не потерял сознание и мог лишь глотать воздух широко открытым ртом. – Найди своих детей, Онос Т’лэнн. Не кровных. Духовных. У меня их не осталось, сукин ты сын. Как ты сам сказал, подобные тебе перебили их всех до единого. Обливаясь слезами, он все-таки сумел подняться на ноги, и, извернувшись, уставился туда, откуда пришел. Череда утыканных камнями холмов, низкое серое небо. Вы все у меня забрали… – И продолжаем забирать, – сказал Ток у него за спиной. С этого мгновения я отказываюсь от любви. Я выбираю ненависть.