Михаил Горбачев родился в небольшой деревне недалеко от Ставрополя на Северном Кавказе. Нужно отметить, что если более ранние поколения коммунистических лидеров обычно были горожанами, родители которых часто принадлежали к среднему классу или интеллигенции, то руководители поколения Горбачева, игравшие ведущие роли в драматических событиях 1980-х и 1990-х годов куда чаще были выходцами из крестьянских семей. Также интересно, что даже при том, что эти семьи жили вдали от центров политической власти, они не избежали последствий 1930-х. Многие стали жертвами «репрессий», термин, который стал использоваться после смерти Сталина. Дедушка Горбачева был арестован, как был арестован и отец Ельцина (у его семьи было пять лошадей и четыре коровы, которые сделали их кулаками, богатыми крестьянами, которые в то время были «неправильным» классом); лишь немного семей пережили эти годы совсем без потерь. Горбачев родился в 1931 году и получил свое начальное образование в местной школе. Он, кажется, был исключительно умным молодым человеком, поскольку партия с самого начала заинтересовалась им, и было решено послать его в Московский государственный университет, чтобы изучать право. Это был ведущий университет страны, и быть посланным туда и принятым было большим исключением. Его рост в партийной иерархии был быстрым. В тридцать пять лет он стал первым секретарем городской парторганизации Ставрополя, и еще через несколько лет он стал главой партийной организации Ставропольского края. Его репутация росла, и в 1971 году он был назначен членом Центрального комитета (ЦК) КПСС. Это означало частые посещения Москвы, где влиятельный Юрий Андропов заинтересовался этим способным молодым человеком. Последовали различные предложения работы. КГБ интересовался им, интересовался им и Госплан, а некоторые из его покровителей хотели, чтобы он стал министром сельского хозяйства. Но Горбачев не принял ни одно из этих предложений и в 1980 году стал членом Политбюро, самого важного политического учреждения в стране. Он, кажется, вел себя скромно и неприметно, как и приличествовало новичку, завел себе немногих друзей и не нажил врагов. Во время работы в Ставрополе Горбачев был хорошо проинформирован о местной ситуации, но только в Москве он получил истинную, более широкую картину положения в Советском Союзе. В результате он стал очень критически настроенным по отношению к текущей политике или, скорее, к отсутствию действий, направленных на улучшение ситуации. Он собрал вокруг себя довольно много аналогично мыслящих людей, возможно, в надежде на то, чтобы иметь необходимую поддержку в тот день, когда у него появится возможность влиять на политику. Мы знаем об одной из этих встреч, которая особенно интересна, потому что она касается человека, которого считают идеологическим отцом перестройки, Александра Яковлева. Яковлев, на восемь лет старше Горбачева, тоже был умным деревенским парнем, который поднялся до партийного руководства. Получив тяжелое ранение на фронте в августе 1942 года, он был демобилизован из армии и отправлен учиться, чтобы стать, в конце концов, членом российской Академии наук. Как и Горбачев, он поехал в Москву, чтобы работать в Центральном комитете КПСС, главным образом в идеологической области. Он был среди тех, кто предложил, чтобы социологию преподавали в российских университетах, чего тогда еще не было. Однако, будучи менее осторожным, чем Горбачев, он столкнулся с проблемой. В августе 1972 года он опубликовал в «Литературной газете» статью, в которой он резко осудил шовинистические и антисемитские тенденции, которые он заметил в стране. К тому времени эти тенденции уже глубоко укоренились и имели влиятельных сторонников в партийном руководстве. Эти люди потребовали, чтобы Яковлеву больше не разрешали участвовать в идеологической работе на ведущих должностях. В результате его отправили послом в Канаду, где он провел десять лет и приобрел хорошие знания западных политических и экономических учреждений. В 1983 году Горбачев посетил Канаду и встретился с Яковлевым. Потребовалось небольшое взаимное зондирование, но со временем эти двое обнаружили, что их взгляды были близки, и они могли говорить открыто. Оба независимо друг от друга сделали вывод о том, что Советский Союз нуждается в радикальных переменах. Но критика Яковлева была к тому времени значительно радикальнее; в отличие от Горбачева, он был гораздо более прогрессивным и практичным в своих мыслях о том, как вызвать эти перемены. Они стали друзьями, и после своего возвращения в Москву Горбачев настоял на возвращении Яковлева в советскую столицу и в Центральный комитет. Ему предложили должность главы Института Маркса-Энгельса-Ленина, и Яковлев согласился. Это точно не было самой важной политической должностью, и позиция Яковлева по отношению к официальной партийной идеологии была уже тогда отрицательной. Отношение других советских лидеров тоже вовсе не было преисполнено большим энтузиазмом — они просто игнорировали это. В их речах трудно было бы найти какую-то положительную ссылку на марксизм-ленинизм; они просто не упоминали его. Но Яковлев пошел значительно дальше, и его позиция была позицией полного антагонизма, даже ненависти. Он расценивал марксизм-ленинизм как религию ненависти, не имевшую никакого отношения к науке. Как мог человек с такими убеждениями выжить в Политбюро? Яковлев позже в первые годы перестройки рассказывал, что он не мог еще говорить полную правду; нужно было притворяться и лгать. Другие же, так или иначе, просто не обращали на это внимания. Политика партийного руководства основывалась не на глубоких идеологических убеждениях, а на интересах номенклатуры: они были дураками и циниками. Яковлев называл советский режим только тоталитарным — в западных университетах это утверждение принесло бы ему большие проблемы. Он и некоторые из его ближайших друзей представили Горбачеву детальный план того, как осуществить реальные перемены. Но Горбачев, уже тогда признавая, что только маленькая революция внутри партии могла бы принести настоящие изменения, возразил, сказав, что для этого еще не пришло время. Яковлев вышел из коммунистической партии в 1991 году и вместе с Эдуардом Шеварднадзе, тогдашним министром иностранных дел, основал социал-демократическую партию как конкурента большевикам. Партия просуществовала несколько лет, но не была успешной. Закрепившийся аппарат коммунистической партии был все еще довольно силен, и если они не особо волновались о судьбе марксизма-ленинизма, то были справедливо обеспокоены своим положением в обществе и своей властью. Кроме того, энергичные выступления Яковлева против шовинизма не прибавляли ему популярности. После 1993 года (он умер в 2005 году) Яковлев уже не играл существенной политической роли, но занимался академическими исследованиями. Он нажил себе много врагов и подвергался нападкам не только как враг партии и страны, но некоторые даже утверждали, что он, мол, был шпионом. Но фронтовые заслуги Яковлева сделали его почти неуязвимым. Среди партийного руководства того времени он был фактически единственным, кто не только сражался за свою страну, но почти заплатил за нее своей жизнью. На его похоронах не появился ни один из лидеров современной России, в чем не было ничего удивительного. Он был резким критиком отхода от демократии при Борисе Ельцине и особенно при Владимире Путине. Существуют различные версии начала перестройки и гласности. Согласно одной из них, Юрий Андропов был убежден в необходимости срочных экономических реформ. Но Андропов фактически ничего уже не мог делать к тому времени, и следующая инициатива появилась только после того, как Горбачев пришел к власти — первым его законом в мае 1985 года стал указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом. В 1986 году особо активной деятельности не было, частично из-за излишней осторожности, но также и потому, что планы по осуществлению перестройки еще не были готовы. Но тем временем экономическая ситуация ухудшилась, главным образом, в результате снижения цены на нефть, и немедленные перемены стали обязательными. В то же самое время внутренние политические конфликты (такие, как столкновения между Арменией и Азербайджаном) ухудшили ситуацию. С помощью ряда законов, начиная с лета 1987 года, руководство страны начало демонтировать советскую экономическую систему. Еще раньше многие противники реформ были удалены из Политбюро и других ведущих партийных органов. Скоро оказалось, однако, что реформы гласности протолкнуть было намного легче, чем экономическую и социальную перестройку. Гласность просто означала ограничение свободы действия цензуры — чтобы дать разрешение издать «Доктора Живаго» Пастернака и другие произведения, которые были подвергнуты цензуре или запрещены, и прекратить глушить иностранные радиостанции, вещающие на русском языке. Политика гласности также нашла своих противников, таких как преподавательница техникума Нина Андреева, которая в статье «Не могу поступаться принципами», занявшей целую страницу в ежедневной газете «Советская Россия», защищала старую систему. Но в целом, у гласности была подавляющая поддержка населения — со стороны левых и либеральных сил, потому что она давала им намного больше свободы распространять свои идеи, и со стороны националистического правого лагеря — по тем же самым причинам. Но вскоре оказалось, что перестройка означала не только большую свободу публиковать романы, но также и действия — в экономике, во внутренней политической жизни, во внешней политике — конец Холодной войны. Было трудно найти хоть одну область, не затронутую перестройкой. Это включало и отношения с сателлитами — коммунистическими странами Восточной Европы и Балкан. Опыт прошлого показал, что удержание власти коммунистическими правительствами не было уверенным, и было сомнительно, что эти режимы выживут без сильной поддержки со стороны Москвы (и если бы они действительно выжили, всегда была опасность, что они будут ненадежны). Нужно ли было продолжать следовать старой политике, означавшей, что в чрезвычайном случае военная интервенция могла бы считаться само собой разумеющейся? Горбачев и другие советские лидеры не испытывали такого желания. В конце концов, и в самом Советском Союзе был националистический фермент. Несмотря на все усилия за многие десятилетия, националистические страсти в нерусских республиках не были искоренены; напротив, с укреплением великорусского национализма с 1930-х годов, у национализма в нерусских республиках появился новый стимул. Это происходило в прошлом, и это снова начало происходить в конце 1980-х, впервые и наиболее остро между Азербайджаном и Арменией. Если Андропов думал, что можно было бы провести широкомасштабные реформы, оставив неприкосновенной политическую систему и другие проблемы, то эти предположения никогда не были проверены на практике. Горбачев, кажется, разделял некоторые из таких иллюзий, но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что такой оптимизм не был оправдан. Эти годы, между 1986 и 1990, были годами оптимизма, несмотря на мрачную экономическую ситуацию, но не потому, что большие перемены к лучшему уже произошли, а потому что, наконец, появились обещания улучшения, признаки того, что была готовность что-то сделать. Вскоре оказалось, что из всех проблем, с которыми столкнулись новые правители, экономика была самой трудной и сложной. Переход к плановой экономике в 1920-х годах не был легким, но он не был полностью беспрецедентным; многие страны были вынуждены принять меры в этом направлении в военное время. Но отход от плановой экономики к рыночной экономике был тогда еще беспрецедентным. Это произошло в Китае и Вьетнаме, но только значительно позже. Кроме того, ситуация в этих странах не была в действительности сопоставима с ситуацией в России, так как доход на душу населения в Китае и Вьетнаме был намного ниже, учитывая, что большинство населения там было занято в сельском хозяйстве. Правда, Горбачев и большинство его советников не мыслили так радикально. Но постепенно они поняли, что полумеры не спасут страну. Они унаследовали ситуацию, которая в длительной перспективе была несостоятельна. Кроме того, они столкнулись с внезапным ухудшением, затрагивающим советскую промышленность и, в еще большей степени, сельское хозяйство. Бегство людей из сел продолжалось и даже увеличилось. Экспорт советской нефти еще не достиг величины своих более поздних лет, но он имел критическое экономическое значение. И произошло так, что доход от экспорта нефти упал в 1985-86 годах на 30 процентов. Это оказало непосредственный эффект на бюджет страны и на получение иностранной валюты, что, в свою очередь, вызвало болезненный внутренний дефицит в отношении товаров массового потребления и импорта, необходимого для функционирования советской промышленности и сельского хозяйства. Советский внешний долг вырос до 56 миллиардов долларов. (Как позже с сожалением признал один советский министр: «У нас был долг почти перед всеми странами мира».) Но едва ли кто-то думал о приватизации; Горбачев, похоже, верил в модели рабочих кооперативов, идеи, которые некоторое время рассматривались в Югославии после того, как Йосип Броз Тито покинул советский лагерь. Так 19861989 годы стали свидетелями очень многочисленных совещаний в руководстве коммунистической партии, которые приняли много резолюций; политическая монополия коммунистической партии еще не была сломана, но не было никакого действия. Возникла влиятельная антигорбачевская фракция, требующая сохранения статус-кво, что в будущем привело к неудавшемуся антигорбачевскому путчу в августе 1991 года, событию, которое в течение нескольких месяцев привело к падению Горбачева (он ушел со своей должности президента Советского Союза в конце декабря 1991) и к взлету Ельцина — но это также привело и к краху старой коммунистической партии. Если годы Горбачева не принесли больших экономических реформ, вопреки пониманию того, что эти реформы были срочно необходимы, то они в действительности принесли «новое мышление» (официальный термин, использовавшийся в то время при проведении внешней политики). Только тремя годами ранее Горбачева все считали самым популярным советским лидером. Что же стало причиной такого быстрого падения его популярности? Катастрофическая экономическая ситуация играла ключевую роль, но, вероятно, еще более важным было впечатление, что в Кремле не было сильной руки. Страна рушилась к моменту августовского путча 1991 года, но все вовлеченные — политики, руководство армии, и даже глава КГБ — не имели опыта, чтобы совершить решающие политические изменения. Ельцин в течение многих лет был конкурентом Горбачева, но его звездный час настал как раз во время путча, когда он с башни танка обратился к толпе с призывом защитить демократию и партию реформ. Итак, если горбачевские годы и не принесли решительные и далеко идущие экономические реформы, которые, как говорили многие, были срочно необходимы, то, конечно, во внешней политике было много «нового мышления». Это не произошло немедленно после избрания Горбачева; ему потребовалось два года для подготовки, чтобы ознакомиться с самыми важными проблемами и получить поддержку в Политбюро. Андрей Громыко, все еще считавшийся великим экспертом по внешней политике, имел поддержку стариков, а они были противниками «нового мышления». Сомнительно, могли ли они даже представить себе какую-либо другую политику, которая не показалась бы им ересью. Горбачев понял, что новый министр иностранных дел должен был прийти с партийной или правительственной работы, настолько отдаленной от Громыко и его министерства иностранных дел, насколько это было возможно. Отсюда последовал его выбор Эдуарда Шеварднадзе, умного человека, но без опыта во внешней политике и дипломатии. Горбачев создавал новую команду, которая разделяла согласие с тем, что понимание с Западом должно было основываться на прекращении перевооружения. Такая политика, наиболее вероятно, получила бы поддержку среди партийного руководства, потому что даже эти руководители поняли, что бремя оборонного бюджета стало слишком тяжелым. По сей день точные цифры оборонного бюджета того периода недоступны. В то время считалось, что оборонные расходы составляли 8-15 процентов от общего бюджета, но с уверенностью можно сказать, что они были выше, возможно, даже намного выше, чем официальные данные. Вероятно, самой важной проблемой на пути к уменьшению напряженности Холодной войны был Афганистан. Советские вооруженные силы были в этой стране с декабря 1979 года, и война шла плохо. Кроме того, этот конфликт ухудшил отношения с Китаем, который требовал вывода советских войск в качестве предварительного условия для нормализации отношений между КНР и СССР. Однако Брежнев и его непосредственные преемники не могли пересилить себя, чтобы принять решающие меры. Они, возможно, выбрали бы вывод советских войск, но это интерпретировалось бы (и справедливо) как советское поражение. Или они могли бы существенно усилить советские войска в Афганистане, но это увеличило бы напряженность. Так Афганская война продолжалась в течение 1980-х как рана, которая никак не заживала. (В одной речи на партийной конференции в начале 1986 года Горбачев назвал эту войну «кровоточащей раной»). Неизвестно, когда точно Горбачев принял решение уйти, но к 1987 году стало ясно, что Советы покинут эту страну. Единственное сопротивление исходило от военного руководства, но так как успехи армии в Афганистане не были впечатляющими, позиция военных была не настолько сильна, чтобы они могли настоять на своем. Шеварднадзе предложил оставить в Афганистане небольшой советский контингент на неопределенный срок, но Горбачев отверг это. Вывод советских войск начался 15 мая 1988 года, и последние советские солдаты покинули страну 15 февраля 1989 года, раньше срока. Так закончилась трагедия ошибок, которая стоила жизни многим солдатам и даже значительно большему количеству гражданских лиц. Если первоначальное решение Брежнева было дорогостоящей ошибкой, то ожидание американцами того, что победа над исламистами будет возможна, также было глубокой ошибкой, как это проявилось спустя многие годы. Хотя окончание Афганской войны было важным событием, одного этого не было достаточно, чтобы вызвать радикальные изменения в отношениях с Западом — окончания, или, по крайней мере, уменьшения напряженности в Холодной войне. Первый контакт Горбачева с западными лидерами был во Франции и Соединенном Королевстве в 1985 году; он произвел положительное впечатление на Франсуа Миттерана и на Маргарет Тэтчер. [Прим. ред. ВС: Особенно на Тэтчер, когда Горбачев показал ей секретную карту стратегических ядерных сил СССР. См. книгу Александра Байгушева «Партийная разведка».] Оба рекомендовали Белому дому отнестись серьезно «к новому мышлению» Горбачева, нацеленному на окончание Холодной войны. Но Горбачев еще не говорил с президентом Рональдом Рейганом, старшим партнером, кроме краткой и безрезультатной беседы в Женеве, также в 1985 году. Рейган был заклятым врагом коммунизма и Советского Союза; он говорил об «империи зла» в известном выступлении на встрече Национальной ассоциации евангелистов в 1983 году. При нем отношения между Вашингтоном и Москвой снизились до беспрецедентно низкого уровня — возможно ли будет достигнуть соглашения с ним? Александр Яковлев и его команда обрисовали в общих чертах основные идеи нового мышления во внешней политике, но как преобразовать эти идеи в реальную политику? Первым главным шагом в том направлении был Рейкьявик, встреча в 1986 году. Она произошла спустя несколько месяцев после ядерной катастрофы в Чернобыле, которая с советской точки зрения была еще одним абсолютным бедствием. Но вполне могло случиться и так, что последствия этой аварии, какими бы ужасными они ни были, оказали положительное влияние на российские взгляды и, возможно, также на американских творцов внешней политики. Поскольку, как никакой другой случай, Чернобыль очень обострил ощущение крайне срочной необходимости сделать шаги к ядерному разоружению. Встреча в Рейкьявике имела дело, главным образом, с «техническими проблемами», такими как нужно ли уделить первостепенное значение наземным межконтинентальным ракетам, или прекращению ядерных испытаний, и занималась другими вопросами относительно СОИ (американская стратегическая оборонная инициатива) и советских планов по сокращению ядерного оружия. Были большие торги, много споров, и, по мнению Андрея Грачева, одного из главных советников Громыко и участника переговоров, конференция была провалом. Но если оглянуться назад, эта конференция была, вероятно, необходимым шагом к далеко идущим изменениям, которые произошли в 1989 году. По крайней мере, обе стороны получили впечатление, что серьезный прогресс кажется возможным, что обе стороны стремились достигнуть согласия. Отношения была заморожены так долго, что было маловероятно, что внезапно начнется оттепель, и все большие проблемы будут решены одним махом. За Рейкьявиком последовал визит Рейгана в Москву в мае 1988 года, когда он в речи на Красной площади объявил, что больше не считает Советский Союз империей зла. Прорыв в отношениях с Западом произошел в результате еще одной встречи на высшем уровне в декабре 1989 года, на сей раз с Джорджем Бушем-старшим на советском корабле «Максим Горький» около Мальты. Это привело к целой серии встреч, имеющих отношение, главным образом, к контролю над вооружениями. В совместном коммюнике Горбачев и Буш заявили, что эти две сверхдержавы больше не считали друг друга врагами. Западным лидерам (особенно американцам) потребовалось много времени, чтобы признать, что изменения в Кремле были подлинными и представляли собой глубокий исторический поворотный момент в мировой политике. Ретроспективно это вполне понятно. На протяжении многих десятилетий было слишком много разочарований и неудач, и западные лидеры боялись еще одного предательства. Поэтому, хотя и было желание не упустить исторический шанс, было еще и желание сначала увидеть, выполнит ли Горбачев свои обещания, прежде чем пойти на далеко идущие уступки. Но после десятилетий оцепенения события стали развиваться очень быстро, и западные лидеры были несколько медлительными в своей реакции. В известной речи в Берлине Рейган попросил, чтобы Горбачев пошел дальше и открыл ворота. Варшавский договор был расторгнут, ворота внезапно были открыты, и Стена исчезла, но западная реакция была медленной. Ибо ввиду катастрофической и постоянно ухудшающейся экономической ситуацию в Советском Союзе, была опасность, что дни Горбачева как лидера были сочтены, и никто не мог быть уверенным в том, что его преемник тоже будет готов продолжать его политику. Горбачев нуждался в помощи, такой как кредиты, чтобы противостоять неизбежной внутренней чрезвычайной ситуации, но такая помощь не была предоставлена. Горбачев чувствовал себя разочарованным и даже преданным. Он жаловался своим советникам, что, когда встал вопрос о вступлении в войну после вторжения Саддама Хусейна в Кувейт, Белый дом не счел трудным найти для этого миллиарды долларов, но сталкиваясь с политической чрезвычайной ситуацией в СССР, они не могли или не хотели приложить свои усилия. Горбачев не понимал, что кредиты и другие формы помощи должны были быть утверждены Конгрессом, и что у президента не было власти и ресурсов, чтобы разрешить такую помощь самостоятельно. И при этом не бесспорно, смог ли бы Белый дом спасти Горбачева (он ушел в отставку в декабре 1991 года). Потому что к тому времени кризис по своему характеру уже перестал быть преимущественно экономическим или финансовым; вся советская система, казалось, рушилась, и в Вашингтоне были сомнения относительно того, могла ли или должна ли была Америка вмешаться, чтобы остановить этот процесс. Антигорбачевский путч в августе 1991 года потерпел неудачу, но положение Горбачева было очень ослаблено. Если режим, так или иначе, выжил, то это произошло, прежде всего, из-за Ельцина, который в решающие часы собрал поддержку. Номинально у Советского Союза теперь было два лидера. Горбачев все еще был президентом Советского Союза, но Ельцин был избран президентом России 57 процентами голосов. Кроме того, Ельцин теперь стал премьер-министром. Казалось вполне естественным, что Горбачев должен был уйти в отставку с поста президента Советского Союза, поскольку Советский Союз фактически прекратил свое существование. Его сменило Содружество независимых государств (СНГ), состоявшее из одиннадцати прежних советских республик. Балтийские республики решили объявить свою независимость еще в предыдущем году, и другие последовали их примеру в августе и сентябре 1991 года. Тем временем цены по всей стране выросли, несмотря на постоянные обещания правительства, что этого не произойдет. (Цены были, в конечном счете, освобождены в январе 1992 года.) Как положить конец хаотической ситуации? Продукция советской экономики упала за 1991 год на 11 процентов, дефицит бюджета страны вырос приблизительно на четверть, а финансовая реформа (пятидесятирублевые и сторублевые купюры были заменены ваучерами) не принесла облегчения. Настроение в стране выступало за рыночную экономику и приватизацию, даже при том, что никто не знал, что действительно будут означать эти радикальные изменения, и какой эффект будет от них на практике. Ельцин назначил небольшую группу экономистов, чтобы подготовиться к переходу к рыночной экономике, и эта экономическая система стала законом в июне 1992 года. Все теперь произошло очень быстро. Но был ли кризис неизбежен? Спустя более десяти лет после этого, в интервью газете «Financial Times» Анатолий Чубайс, один из двух главных архитекторов приватизации, сказал, что это была гонка со временем. Давление было огромным, Ельцин, как оказалось, был болен, и если бы не удалось протолкнуть радикальные требования, то коммунисты победили бы на выборах 1996 года. История пошла бы другим путем. Все это могло быть правдой, поскольку ситуация в Москве была, конечно, изменчивой. В октябре 1993 года последовала другая попытка свергнуть правительство, к тому времени возглавляемое Ельциным. Произошла десятичасовая перестрелка за овладение российским Белым домом, местонахождением правительства, и много людей было убито и ранено. Ельцин действовал решительно. За несколько часов лидеры путча были арестованы. Фронт национального спасения, который начал путч, был запрещен наряду с коммунистической партией. (Коммунистическая партия была объявлена вне закона двумя годами ранее, но Верховный суд счел это действие незаконным и отменил его: политическую партию, как он утверждал, нельзя запрещать из-за действий некоторых ее членов.) Полная история того, что произошло в эти дни «ваучерной приватизации», еще не написана. В основе приватизации лежала первоначальная идея заставить экономику снова работать, сделать ее более продуктивной. Но надеялись также на то, чтобы привлечь зарубежных инвесторов; Россия во время этого периода присоединилась к Всемирному банку и Международному валютному фонду. Неясно, как общественность реагировала на эти стремительные и широкомасштабные новации. В апреле 1993 года правительство получило вотум доверия на референдуме, но сомнительно, что большинство населения понимало то, что происходило в стране. Собственность 130 000 средних и крупных предприятий страны перешла в руки небольшого числа людей, и началась эпоха олигархов. Рассказ Егора Гайдара, другого архитектора приватизации, об общей ситуации в это время, определенно похож на историю, рассказанную Чубайсом. Гайдар занимал пост, позволявший ему знать правду. Он был министром экономики и финансов, и некоторое время исполнял обязанности премьер-министра Российской Федерации, уже после Горбачева. Он знал, что правительство было слабым, и что слабые правительства не могли принимать необходимые сильные меры. Он знал все, что можно было знать о постсоциалистическом кризисе, который (как он писал) был результатом долгосрочных проблем. Этот кризис коренился в социалистической модели индустриализации и глубокой дезорганизации государственных финансов, так же как в резком снижении цены на топливо. Когда Гайдар писал об этом спустя приблизительно десять лет, он вспомнил, что думал тогда, что для восстановления после краха понадобится от трех до семи лет: «Это был период преобразования: самая важная задача правительства в постсоциалистических странах на стадии роста восстановления состоит в том, чтобы создать предварительные условия для перехода от роста восстановления до инвестиционного роста, основанного на росте капиталовложений в экономику и создании новых производственных мощностей». После Горбачева Годы после отставки Горбачева видели много волнений, частых выборов и смен правительств, и принятие новой конституции. Егора Гайдара сменил Виктор Черномырдин. Во время этого периода произошла вовсе не такая уж незначительная война (в Чечне) и, прежде всего, распад Советского Союза. Если и была сохранена какая-никакая стабильность, то только вследствие того, что Борису Ельцину удалось стать избранным и переизбранным президентом России, и того, что он смог ограничить полномочия Думы (как теперь назывался парламент). Горбачев первоначально привлек Ельцина в Политбюро как союзника, но их союз не длился долго; Ельцин не был командным игроком. Расхождения эти не были идеологическими. Ельцин рано научился избегать идеологии, он научился этому на примере истории своей собственной семьи, так как его собственный отец был жертвой чисток. Его репутация была репутацией босса — но, как выразился его биограф Тим Колтон, необычного босса. Родившись на Урале, он начал свою карьеру в деревне около Свердловска, неофициальной столицы Урала. Он был человеком больших противоречий — очаровывающий, и все же очень склочный, пьяница, и человек небольшой образованности. Мы не знаем, консультировался ли он когда-либо с психиатром. Если бы он это сделал, ему, вероятно, поставили бы диагноз не просто очень импульсивного человека, но маниакально-депрессивного. По крайней мере, в одном случае он попытался совершить самоубийство (так называемое дело с ножницами), или, во всяком случае, создать впечатление, будто попытался совершить самоубийство. Он был очень честолюбив, но все же был единственным за всю историю человеком, который попытался уйти из Политбюро (дважды). В чрезвычайных ситуациях он демонстрировал большую храбрость; в других же ситуациях он колебался и даже производил впечатление трусости. Он ненавидел коммунистическую партию, даже при том, что он сделал свою карьеру в ней. Он выступал за многопартийную, демократическую систему, но в своем политическом стиле, как руководитель, он вовсе не был демократом. По происхождению, прошлому и характеру, возможно, не было большего различия между Ельциным и этими двумя людьми, которых он выбрал для осуществления давно назревших экономических реформ. Егор Гайдар и Анатолий Чубайс были интеллектуалами и происходили из известных номенклатурных семей. Отец Гайдара был военным, полковником, и много лет был военным корреспондентом газеты «Правда». Гайдар изучал экономику и возглавлял небольшую группу коллег-специалистов, которые рано поняли, что советская экономическая система обречена на провал, и что только переход к рыночной экономике спасет страну. Отец Чубайса тоже был высокопоставленным чиновником и позже преподавателем философии в военном училище; его мать была еврейской интеллигенткой, но это был период, когда предпочтительнее было скрывать такие изъяны. Карьера Гайдара в правительстве была относительно короткой. Ельцин, возможно, согласился в принципе с шоковой терапией, которую защищал (и осуществлял) Гайдар, но преобразование было очень болезненным, и Ельцин был недоволен непосредственными результатами. Гайдар надеялся добиться финансовой стабилизации, но в этом он потерпел неудачу. Он умер относительно молодым, и в той же степени, в которой он подвергался нападкам на протяжении своей жизни, его хвалили после его смерти. Согласно мнению большинства, единственной альтернативой его политике была бы гражданская война. Чубайсу, с другой стороны, удалось много лет продержаться на важных правительственных постах, но он был чрезвычайно непопулярен. Оставив правительство, он занимал несколько руководящих постов, возглавлял государственные корпорации и частные предприятия; он, как оказалось, был очень успешным в привлечении иностранного капитала для модернизации российского электроэнергетического сектора. Гайдар часто выражал свое убеждение, что не было никакой альтернативы той шоковой политике, которую проводили он и Чубайс. Это мнение, однако, разделяли не все экономисты, даже не все экономисты либеральных взглядов. Экономисты из либеральной партии «Яблоко», например, полагали, что более постепенное преобразование (т. н. программа «Пятьсот дней») могло бы причинить меньше боли и принесло бы, в конечном счете, такой же результат. Хотя перестройка, по существу, была направлена на экономические преобразования, руководство и страну в основном занимали политические проблемы, преобразование политической системы из монолитной в многопартийную систему, распад старого Советского Союза, роспуск советской империи (прежде всего, в Восточной Европе), и Первая чеченская война. По мере того, как наблюдение и контроль страны из центра слабели, волнения распространялись в отдаленных республиках, сначала в малой степени в Казахстане (декабрь 1986 года) после смещения первого секретаря партии, этнического казаха, и замены его русским. Это продолжилось в более широком масштабе столкновениями (в августе 1987 года) между азербайджанцами и армянами. Местные столкновения, главным образом, в Карабахе, быстро превратились в более широкую конфронтацию, из-за чего тысячи, позже десятки тысяч беженцев из спорных областей начали прибывать в Азербайджан и Армению. Москва колебалась с военным вмешательством, и предложения, переданные расследовавшей причины конфликта делегацией из Москвы, направленные на улучшение условий жизни, принесли мало пользы для смягчения ожесточенного национального конфликта. Столкновения, погромы, и высылки превратились, в конечном счете, в гражданскую войну. Азербайджано-армянский конфликт упомянут здесь, потому что он показал, как Москва постепенно теряла контроль. Затем начались волнения в прибалтийских республиках, которые были намного менее насильственными по своему характеру. После ослабления или отмены цензуры, большая часть действий происходила в СМИ. Это привело к мобилизации населения. Во всех трех прибалтийских республиках проходили массовые митинги, в которых участвовали сотни тысяч, и возникли «национальные фронты», все требовавшие независимости. Было несколько нерешительных попыток подавить сепаратистские движения, но вообще отделение прошло сравнительно мирно. Литовский Верховный Совет объявил независимость страны в марте 1990 года, эстонский несколько недель спустя, а Латвия в августе проголосовала за независимость. В следующем году советское правительство признало их независимость. В марте 1991 года был проведен референдум о сохранении старого Советского Союза. Может быть интересно напомнить о том, что на выборах, которые состоялись в декабре 1991 года, 90 процентов голосов на украинском референдуме высказались за независимость. Раньше Ельцин объявил, что, когда нерусские республики воспользовались своим правом выйти из союза, Россия тоже могла бы поступить так. Что, возможно, побудило его сделать это заявление? Может быть, он думал, что некоторые республики предпочтут держаться за русских. Если так, то это был просчет. Он также попробовал в серии встреч сохранить связь с прежними советскими республиками посредством более свободной федерации, но не было ясно, как эта цель могла быть достигнута. Соглашение было, в конечном счете, подписано со всеми, за исключением Татарской республики и Чечни. Соглашение о коллективной безопасности было подписано в мае 1992 года, но Таджикистан и Грузия его не подписали. Россия и Белоруссия подписали соглашение о валютном союзе в январе 1994 года, и соглашение о демаркации границ было подписано между Россией, Китаем, Казахстаном и Кыргызстаном в апреле 1994 года. Более важным было соглашение между Россией и Украиной в мае 1997 года о статусе российского Черноморского флота — это соглашение касалось доступа к Черноморскому флоту через украинскую территорию. Другие соглашения имели меньшее значение, поскольку у недавно ставших независимыми республик еще не было собственных вооруженных сил. И экономическая ситуация была очень переменчивой — обменный курс рубля рухнул в октябре 1994 года. При этих обстоятельствах, каково было значение существования Содружества независимых государств? Могла ли Россия утвердить свою власть на территориях, которые остались у нее после отделения других республик? Это ни в коем случае не казалось бесспорным. Чечня не выражала желания быть частью нового государственного образования и попыталась отделиться; в декабре 1994 года российские войска вторглись в Чечню. Война, которая последовала за этим, продлилась до сентября 1996 года и проходила ужасно с российской точки зрения. Один наблюдатель написал, что она сломала хребет правительству Ельцина; другой назвал Чечню надгробной плитой российской власти. Если мы сейчас оглянемся назад, то увидим, что эти утверждения были преувеличениями, но легко понять, почему возникали такие впечатления в то время. Если российская армия была неспособна подчинить силы небольшой кавказской республики, то она, конечно, прекратила быть большой силой. Проблемы, с которыми Россия столкнулась в регионе, не были ограничены Чечней: волнения были также в Дагестане и в других местах. Российские войска были плохо подготовлены к ведению малой, контрпартизанской войны; ведь их долгие годы готовили к мировой войне. Если Первая чеченская война закончилась патом, то было ясно, что данная ситуация не могла продолжаться долго, поскольку ситуация не была стабилизирована — и стабилизация была целью российского вторжения в Чечню в 1994 году. В то время как 70 процентов россиян назвали Первую чеченскую войну трагическим событием, 70 процентов их одобрили вторую войну. По этой причине Вторая чеченская война в 1999 году (после вторжения в Дагестан «международной группировки» исламских боевиков) не стала большим сюрпризом. На сей раз Россия была лучше подготовлена как в военном, так и в политическом отношении. Операция предусматривалась не как война, но как антитеррористическая операция, которая с перерывами продлилась до 2009 года. Более важным, возможно, было то, что международная обстановка изменилась. Если Первую чеченскую войну осуждал почти весь мир, то различная террористическая деятельность исламистов в 1990-х годах в других частях мира (особенно после терактов 11 сентября 2001 года в Соединенных Штатах) создала климат большего понимания для российских действий на Кавказе. Кроме того, у России во время Второй чеченской войны была ясная политическая цель — победить сепаратистское правительство Аслана Масхадова и заменить его промосковским режимом, возглавляемым Ахмадом Кадыровым. В этом Россия добилась успеха; станет ли этот успех продолжительным, оставалось под вопросом. Исламизация Чечни продолжилась, как продолжились и беззаконие, нарушения границы, набеги и другие формы насилия, но на более низком уровне интенсивности. Это была жестокая война, отличавшаяся массовым взятием в заложники и похищением тысяч людей, которых так никогда и не нашли. Довольно часто было невозможно сказать, какая сторона была худшим преступником, да и определить виновного было не всегда возможно. Если было ясно, кто захватил в заложники более тысячи человек (включая 777 школьников) в Беслане в Северной Осетии, то было куда менее очевидно, кто именно был ответственен за подрыв в 1999 году жилых домов в Москве, Буйнакске и Волгодонске. Ситуация в Чечне стабилизировалась, но не так обстояло дело в соседнем Дагестане. Россию не любили на Северном Кавказе, но ее боялись. Даже ее заклятые враги поняли, что шансов на получение независимости в обозримом будущем не было. Северный Кавказ оставался раной, которая не заживает, но уже не было опасности, что она распространится. Чеченские сепаратисты были слишком слабы, чтобы навязать свои требования с каким-либо успехом, если только не было значительного увеличения мусульманской политической власти в других частях России, заставляющей центральное правительство пойти на существенные уступки на Кавказе. Потому что антироссийские силы зависели от большой помощи исламистских движений и государств, а такая помощь в большом масштабе вряд ли поступит в ближайшее время. Пока центр был силен, России нечего было бояться чеченского сепаратизма, но было также ясно, что режиму, который Россия установила в Чечне, нельзя было доверять в критической ситуации. Спустя четыре года после того, как он стал президентом Российской Федерации, Борис Ельцин должен был участвовать в еще одной малой войне — против Верховного Совета, в котором позиции его политических конкурентов, главным образом старых коммунистов, были все еще довольно сильны. Он попытался укрепить свое положение различными способами, включая новую конституцию. Но его популярность уменьшилась, главным образом, как результат болезненных экономических реформ, которые стали необходимыми. То, как проходила война в Чечне, тоже не прибавляло ему популярности. Однако он решил выставить свою кандидатуру на второй президентский срок на выборах 1996 года, против чего очень сильно возражали многие из его советников и сторонников. Согласно опросам, поддержка его упала до 3 процентов, но его инстинкты борца говорили ему, что он все еще мог победить. Главный кандидат от оппозиции Геннадий Зюганов был скучным человеком, которому не хватало свойственной Ельцину притягательности и умения воздействовать на людей. В распоряжении Ельцина были значительные ресурсы. Многие из тех, кто разбогател в результате политики приватизации, поддерживали его, и даже были наняты некоторые профессиональные американские советники, специалисты по связям с общественностью. Кроме того, Ельцин обещал отменить некоторые из самых непопулярных мер, которые предприняли правительства, назначенные им. Власти пошли на ряд уступок пожилым людям и студентам. Международный валютный фонд дал России кредит на сумму десять миллиардов долларов, второй по величине, который он когда-либо предоставлял. Ельцин пообещал закончить чеченскую войну. Постепенно он догнал Зюганова, который долгое время опережал его; в конце концов, Ельцин получил 54 процента голосов, а Зюганов 41 процент. Это была победа, но не очень убедительная. Как объяснить, что после всех бед, порожденных коммунизмом, политическая партия, продолжающая его традицию, достигла таких успехов? (И Горбачев, и Ельцин уже давно покинули эту партию.) Сначала следует обратить внимание на многочисленные ошибки, сделанные реформаторами — и на то, что в действительности партии реформ не существовали. Люди, которые откладывали деньги, скоро поняли, что они были ограблены, потеряв почти 99 процентов своих сбережений; вместо денег им дали ваучеры. Но никто не знал, чего стоили эти ваучеры в действительности, уж точно не больше чем 15 процентов того, что забрали у них. Противники реформ были сконцентрированы в парламенте. Ельцин правил с помощью чрезвычайных указов, но парламент нарушал его планы и фактически лишил его полномочия издавать такие декреты. Новая конституция, которая была одобрена Ельциным, не помогла сломить это патовое положение, продолжавшееся многие годы. Либеральная партия «Яблоко», возглавляемая Григорием Явлинским, предложила Ельцину и правительству, назначенному им, лишь спорадическую и нерешительную поддержку. По мнению соратников Явлинского, реформы Гайдара были отнюдь не шоковой терапией, а скорее поверхностными и иногда противоречивыми мерами. Это было, вероятно, правильно в своей оценке. Но могло ли демократическое правительство протолкнуть ту шоковую терапию, которую представляло себе «Яблоко»? Ельцин был на высоте в двойной игре в отношениях России с зарубежными странами. Его риторика часто колебалась между открытой враждебностью, когда он говорил с внутренней аудиторией (обвиняя Запад в большинстве бед, постигших Россию) и дружеским и конструктивным тоном в разговорах с западными лидерами, такими как Билл Клинтон и Гельмут Коль, которым он очень нравился. Такое лицемерие помогло Кремлю получить финансовую поддержку Запада, но было недостаточным для того, чтобы оказать решающее влияние дома, которое усилило бы или, по крайней мере, стабилизировало бы положение Ельцина. На выборах 1995 года в шестую Думу — выборы в то время проходили практически каждый год — коммунисты оказались единственной самой сильной партией, что было еще одним предупреждающим знаком. Как построить и поддерживать демократическую систему, если большинство было настроено против нее? Реформаторы получили в парламенте 109 мест, антиреформаторы — коммунисты и «патриотические силы» — более чем в два раза больше. (Различие между коммунистами и «патриотами» к тому времени почти исчезло). На самом деле коммунисты были, в общем и целом, за старую систему, тогда как партия Жириновского — Либерально-демократическая партия — которая не была ни либеральной, ни демократической — соглашалась с отношением коммунистов к существующим проблемам. Ельцин смог в следующем году добиться своего политического возвращения на президентских выборах. Тот факт, что Александр Лебедь (генерал и его главный советник по вопросам безопасности) достиг мирного соглашения с чеченцами, конечно, помогло его избирательной кампании. И 1997, год после начала его второго срока, был лучшим или, по крайней мере, самым легким за все время того трудного и болезненного периода. Затем, совершенно внезапно в марте 1998 года Ельцин отправил в отставку не только Виктора Черномырдина, но и весь его кабинет, включая Анатолия Чубайса. Причиной этого, которую чаще всего приводят, были амбиции уходящего в отставку премьер-министра, который видел себя преемником Ельцина и действовал соответственно. Если так, то выбор времени для его отставки был менее чем блестящим, поскольку это совпало с еще одним экономическим кризисом. Мировой спрос на нефть и газ упал, и вместе с этим упал и доход России из этого источника. Российский рынок потерял 60 процентов своей стоимости, и Ельцин вынужден был сообщить Думе, что ситуация вызывала тревогу. Правда, положение к концу года улучшилось, и 1998 год показал рост валового национального продукта на 5 процентов. С другой стороны, Ельцин как раз в это время перенес еще один медицинский кризис, именно тогда, когда стабильность наверху была необходима более чем когда-либо. У него за время пребывания на посту президента было четыре сердечных приступа, и в 1996 году было произведено шунтирование Майклом Дебейки, хьюстонским пионером в этой области; российские доктора сомневались, переживет ли Ельцин такую серьезную медицинскую процедуру. Он также должен был подвергнуться нескольким другим операциям в течение этих лет, некоторые из них проводили российские хирурги, другие — иностранные специалисты, которых направляли в Москву в большой тайне. Он действительно пережил шунтирование без больших осложнений, но он не пережил политические трудности конца девяностых и нападки на него. Но цены на сырье, как известно, являются непостоянными, и восстановление начала 1998 года продлилось недолго. В августе газета «Financial Times» опубликовала письмо Джорджа Сороса, в котором тот советовал провести девальвацию рубля, поскольку российская экономика достигла предельной фазы своего финансового краха. Совету последовали, обменный курс оставили плавать, и рубль утратил половину своей ценности. Дума голосовала за увольнение Ельцина, но такие резолюции, согласно конституции, не имели обязательной силы. Попытки импичмента президента тоже не имели успеха. Однако к тому времени даже самые преданные сторонники Ельцина среди олигархов боялись, что президент попробует баллотироваться на третий срок (второй срок был ограничен четырьмя годами). Такие страхи, однако, были необоснованными, поскольку народная поддержка президента исчезла. Международный валютный фонд был готов выручить Россию еще один раз, но и он тоже достиг предела своего терпения — и ресурсов. В этой ситуации в середине 1998 года Ельцин, вероятно, решил, что должен будет уйти в отставку, и что необходим другой премьер-министр; для этого поста он выбрал сорокашестилетнего сотрудника КГБ по имени Владимир Владимирович Путин. (Неточность у автора, из контекста следует, что имеется в виду 1999 год — прим. перев.) Путин не был широко известен, не был связан с какой-либо политической партией. Борис Березовский, самое близкое доверенное лицо Ельцина среди олигархов, рекомендовал ему Путина. Несмотря на то, что Ельцин не знал его очень хорошо, Путин, очевидно, получил президентскую поддержку как человек, на лояльность которого он мог рассчитывать. Путин поддерживал Анатолия Собчака, своего бывшего босса и мэра Санкт-Петербурга, даже после того, как тот столкнулся с большими проблемами и вынужден был сбежать из страны. Могло случиться так, что как раз такая демонстрация лояльности в глазах Ельцина перевесила все другие соображения. Ельцин держался за свою работу до последнего дня года (и тысячелетия), когда, за несколько месяцев до окончания своего второго срока, он объявил о своей отставке. Он выражал сожаление, что не смог реализовать многие из своих мечтаний (и мечтаний российских граждан), и он рекомендовал Путина как своего преемника, пока в качестве исполняющего обязанности президента.