– Вот и хорошо, значит, и тут тебе нечего пялиться, – не осталась в долгу девушка. Затем, осмотрев купленные продукты, видимо, смягчилась. – Ты, поди, голодный уже? Сейчас закончу и будем обедать! «Ну, не настолько, чтобы не обратить внимания на подробности», – с усмешкой подумал Дмитрий, но вслух предложил: – Тебе, может, помочь? – Это чем же? – Ну, если полоскать закончила – давай развешу! – С ума сошел? – в дверную щель высунулось лицо Стеши. – Или опозорить меня хочешь? Где это видано, чтобы мужики бабьей работой занимались! Впрочем, девушка и впрямь быстро управилась без посторонней помощи. Буквально через четверть часа выполосканное белье было развешено. Пол насухо вытерт, а на столе волшебным образом появилась чашка с кашей, заправленная маслом. – Садитесь, пожалуйста, – пригласила Дмитрия уже одевшаяся хозяйка дома. – Кушайте на здоровье! – Люблю повеселиться – особенно пожрать! – весело отвечал ей Будищев, усаживаясь за стол. – А ты чего? – Да я не голодная. – Ты это брось. А то я себя чувствую как в ресторане. Садись за стол, и пообедаем вместе. Заодно расскажешь мне о здешнем житье-бытье. А то я тут человек новый, ничего не знаю. Давай, не стесняйся! – Да я не стесняюсь. Просто хотела пойти с Настей попрощаться… – Не ходила бы ты туда, девонька! – Почему это? – Ну как тебе сказать… в общем, зараза там. Не ровен час подхватишь – никакой доктор не вылечит! – Какая еще зараза? – Такая! Держаться надо от чахоточных подальше. Дом после них – дезинфицировать. Вещи лучше всего сжечь. Вот такие дела. – Да я только на минуточку! Попрощаюсь и обратно… – Еще, поди, поцелуешь покойницу? – А как же… – Верный способ заразиться! Услышав уверенные речи нового знакомого, Стеша задумалась. Заболеть чахоткой ей никак не хотелось, но и не пойти казалось не по-людски. Но Дмитрий говорил так убедительно, к тому же он был грамотный. Отец сказал, что даже служил писарем, а такие люди многое знают и зря говорить не станут. – Спасибо тебе, красавица, вкусно готовишь! – похвалил ее покончивший с кашей Будищев. – За водку не ругаешь, домашние дела делаешь, да еще и помощи не просишь… если так дело пойдет, я к тебе точно посватаюсь! – Это вряд ли, – лукаво усмехнулась зардевшаяся девушка. – Почему? – Так отец велел говорить, будто ты ему племянник, а двоюродных батюшка венчать не будет! – звонко рассмеялась девушка, показав ровные белоснежные зубки. – Хозяева! – раздался чей-то голос за калиткой. – Кто там? – выглянула наружу Стеша. – Это я, Семка! – А, женишок! Чего встал, заходи в дом скорее! Раздался шум шагов, и на пороге появился взлохмаченный мальчишка лет двенадцати. Сняв треух с вихрастой головы, он перекрестился на иконы и затараторил: – Господин Барановский, Владимир Степаныч, велели вашему постояльцу собираться побыстрее и беспременно быть на заводе. Дело какое-то у них. Только велели, чтобы вы в форму оделись! – Какую такую форму? – удивилась Стеша. – Не знаю, – пожал плечами мальчишка. – Мне что велено, то и передал! – Сейчас буду, – прервал их Будищев. – Только переоденусь. – Ты, поди, есть хочешь? – спросила девушка Семку, пока постоялец скрылся за занавеской. Тот вздумал было отказаться, но предательская слюна стала так обильно выделяться от запаха пищи, что паренек, несколько раз сглотнув, не выдержал и кивнул. Радушная хозяйка тут же наложила и ему полную миску рассыпчатой каши и пододвинула краюху хлеба. – Отрежь колбасы жениху, – усмехнулся Дмитрий, услышав, как тот яростно скребет ложкой. – Видать, голодный. Стеша, не переча, достала из принесенного им свертка кольцо колбасы и, отхватив ножом небольшой кусочек, подвинула его мальчишке. – Ишь ты, – удивился тот, – господская еда! – Жуй, пока не отняли, – усмехнулся молодой человек, выходя на средину комнаты. – Охти мне! – всплеснула руками девушка, уставившись на надевшего военную форму постояльца. Семка от удивления тоже бросил жевать и во все глаза смотрел на темно-зеленый, почти черный мундир с синими петлицами, блестящие унтерские басоны[11] на красных погонах с цифрами – 138, но самое главное, на звенящий ряд полного банта Георгиевских крестов и светло-бронзовую медаль за турецкую войну. – Ишь ты! – только и смог выговорить мальчишка, глядя на все это великолепие. – Варежку закрой, а то простынешь! – подмигнул ему Дмитрий, старательно начищая бархоткой орла на пряжке ремня. Лежавшая на дне сундука форма немного примялась на местах сгиба, а просить погладить было неловко, но Будищев и без того выглядел в глазах Семки и Стеши просто ослепительно. Затаив дыхание, наблюдали они за его движениями, пока тот чистил бляху и сапоги. После чего он, водрузив на голову кепи с синим околышем, тщательно выровнял его козырек и обвел притихших подростков веселым взглядом. Сунув руку в карман, унтер-офицер вытащил маленькую, блестящую лаком коробочку и с легким щелчком открыл крышку. В воздухе ощутимо поплыл сладкий запах ванили. – Держите, – протянул он детям по кусочку какой-то сладости, белой от покрывшей ее сахарной пудры. – Что это? – почти простонал Семка, мгновенно проглотивший угощение. – Рахат-лукум, – пояснил Дмитрий. – Турецкая сласть. С войны немного осталось. Стеша, напротив, в отличие от приятеля, понемногу откусывала от лакомства маленькие кусочки и старательно рассасывала их во рту, блаженно наслаждаясь каждой частичкой вкуса. При этом у нее был такой довольный вид, что Будищев даже помотал головой, будто отгоняя наваждение, и неожиданно охрипшим голосом сказал Семену: – Ну пойдем, что ли? – Ага! – с готовностью отозвался тот и, нахлобучив на голову шапку, выбежал в дверь. Всю дорогу он шел рядом с Дмитрием, стараясь попадать с ним в ногу, но постоянно сбиваясь от того, что с превосходством зыркал по сторонам, наблюдая, все ли видят, с каким героем посчастливилось ему пройти. Но большинство жителей рабочей слободки, включая его приятелей, были на работе, и только несколько совсем уж маленьких мальчишек и девчонок с восторгом увязались за ними, гордо маршируя по весенним лужам босыми ногами. – А почему тебя Стеша женишком назвала? – поинтересовался Будищев. – Так мы давно договорились, что я подрасту и женюсь на ней. То есть сначала, конечно, мастеровым стану, как батя. Он у меня – токарь! А потом посватаюсь! – Что, прямо так и договорились? – Ага! То есть это я ей говорил, а она смеялась, но раз не прогнала – значит, согласна! Так ведь? – Ну, если не прогнала и по шее не треснула, наверное, согласна. – По шее треснула, – признался поскучневший Семен. – Но не прогнала… – Тогда даже не знаю, – пожал плечами унтер. – Женщины они, брат, загадочные существа! Никогда не угадаешь, что у них на уме! – Это точно, – солидно шмыгнул носом потенциальный жених Степаниды Филипповой и в очередной раз сбился с ноги, шагая рядом с Будищевым. Ипполит Сергеевич Крашенинников ехал на извозчике, погруженный в глубокие раздумья. Встречая иногда знакомых, особенно дам, он прикладывал руку к полям щегольского цилиндра, не забывая любезно улыбаться при этом, но мысленно он был так далеко, что никто и представить себе не мог как. Происходя из весьма достойной и небедной семьи староверов, Ипполит Сергеевич успел получить хорошее образование, открыть свое дело и преуспеть в нем. Большинство людей его возраста и положения страдали разве что от пресности и унылости жизни, отводя душу лихими купеческими загулами. Но господину Крашенинникову жгли сердце многочисленные обиды и гонения, которые его единоверцы потерпели со стороны никониан, еще со времен недоброй памяти царя Алексея Михайловича, которого в казенных учебниках отчего-то называли Тишайшим. Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот, он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему в лучшем случае скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем – прожженными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но как бы дурно он ни относился к служителям культа, правительство и особенно – царя он ненавидел еще больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его казалось ему делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая все живое машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения – гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное, поэтому он и пошел в террор. – Господин Крашенинников! – раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность. – Придержи-ка, любезный, – дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика, и тот послушно натянул поводья. – Господин Крашенинников, – подбежал к коляске худощавый человек неопределенного возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. – Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить! – Ах, это вы? – приподняв бровь, спросил купец. – Садитесь! Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сиденье рядом. – Трогай, скотина! – велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.