– Вы против? – Да нет. Приезжайте. Только рана у меня легкая, и долго я здесь не пролежу, – еще раз пожал плечами Дмитрий, но тут же, чертыхнувшись про себя, добавил: – Если, конечно, прежние не откроются. – Вы были ранены? – Ну да, на войне. Должны были комиссовать, но что-то крутят. – Хотите, я справлюсь у врачей, в чем дело? – Если вам не трудно. – Нисколько. – Но вы так и не сказали, зачем вам это? – У меня не так много племянников, – улыбнулась графиня. – Особенно родных[20]. Вернувшуюся домой Антонину Дмитриевну встретил брат. Заметив странное выражение на лице сестры, Вадим Дмитриевич попытался расспросить ее, но та отмалчивалась, лишь иногда загадочно улыбаясь в ответ на недоуменные вопросы брата. А когда тот понял, что ничего не добьется и сдался, неожиданно сказала: – Знаешь, Вадик, у тебя очень хороший сын! Будищев не ошибся. Долго его действительно держать не стали, выписав, как только затянулись раны на спине. Три чиновника с тухлыми лицами, составившие комиссию, брезгливо морщась, осмотрели его крепкое тело и вынесли вердикт – годен в военное время, отправив, таким образом, в запас. Ни слушать, ни расспрашивать о самочувствии нижнего чина они и не подумали, но единодушно расписались в принятом решении в документах, и из госпиталя он вышел уже свободным человеком. Лежавшие с ним артиллеристы уже устали удивляться странному унтеру, и лишь начинавший выздоравливать Архип, болезненно морщась, сказал на прощание: – Фартовый ты парень, пехоцкий! – Есть немного, – хмыкнул Дмитрий, застегивая мундир. – Барыни к тебе ездют, – подхватил второй солдат. – Кабы барышни – другое дело, а так что же, – с легким смешком отозвался Будищев. – Дак попросил бы хоть на штоф полугара, нешто отказали бы? – Нельзя! – Чего это – нельзя? – Знаешь, – задумчиво сказал парень, – я в одной книжке когда-то прочитал, что нельзя ничего просить у тех, кто сильнее. Нужно будет – сами предложат. – Ты, господин унтер, еще и книжки читал? – Было дело. Маловато, правда, и все больше детективы всякие, но кто знал, что жизнь так обернется! – Про что хоть книжка? – Про Иисуса из Назарета. – Акафист[21], что ли? – Типа того. «Мастер и Маргарита» назывался. – Ишь ты! – Ладно, мужики, бывайте. Не поминайте лихом, если что. У госпитального крыльца его уже ждала пролетка, в которой сидел донельзя довольный Барановский. Увидев выходящего Будищева, он не погнушался выйти ему навстречу и, крепко пожав руку, помог сесть в экипаж. – Рад вас видеть, Дмитрий. – Взаимно, Владимир Степанович. – Ну и как вы себя ощущаете демобилизованным? – А вы откуда знаете? – Как вы мне тогда сказали? – засмеялся инженер. – Не задавайте неудобных вопросов, не получите уклончивых ответов! – Подмазали эскулапов? – И не только их. – Н-да, мне теперь с вами до гроба не расплатиться! – Прекратите, Дмитрий. Я вам жизнью обязан. К тому же вы, похоже, поделились своей удачей со мной. – В смысле? – Вы не поверите, но все мои недоразумения с казной каким-то невероятным образом разрешились. Начет снят, протоколы испытаний подписаны… я просто не знаю, что и сказать! – Скажите: «Хрен с ним!» – Как? – Очень просто. Поднимите руку, потом резко опустите и… – Боже правый, вы невероятны! – чуть не выпал от смеха из коляски Барановский. – Кстати, куда мы едем? – Ко мне домой. Паулина Антоновна ждет нас к обеду. Как хотите, но отказа я не приму. – И в мыслях не было. Просто нельзя ли сначала домой? Хотя бы помыться и переодеться. – А зачем? Вы прекрасно выглядите в своем мундире и с крестами. – И с заплатками на шароварах! Однако переполненный положительными эмоциями Барановский, и не подумав его слушать, потащил к себе. Квартиру инженер снимал в большом доходном доме в Сампсониевском проспекте[22]. Швейцар, грудь которого украшало несколько медалей, не без удивления посмотрел на прибывшего с барином унтера, однако скользнув взглядом по крестам, лишь высоко поднял брови. Поднявшись в парадное, они скоро оказались перед украшенной резьбой дверью, в которую хозяин решительно постучал. – Надо бы звонок поставить, – как бы извиняясь, сказал он своему спутнику. – Но все как-то недосуг. – Электрический? – Господь с вами, откуда же взять этакую диковину! – Напомните мне, как на фабрике будем. Сделаем. Дверь открылась, и на пороге появилась горничная в накрахмаленном переднике и чепце. – Здравствуйте, Владимир Степанович, – сделала она книксен и приняла у него шляпу и трость. – Проходите, Дмитрий, не стесняйтесь. Это наша Глашенька, отдайте свое кепи ей. Будищев внимательно осмотрел пышную фигуру прислуги и с легкой улыбкой протянул ей свой головной убор. Та недоуменно посмотрела на странного гостя, но возражать не посмела. – Глаша, покажите, где у нас ванная комната, господину Будищеву надобно привести себя в порядок. – Пожалуйте, – посторонилась она, и когда унтер прошел мимо, брезгливо сморщила носик от въевшегося в форму больничного запаха. Сказать, что ванна была шикарна – не сказать ничего. Огромная, так что довольно рослый Дмитрий мог бы запросто в ней утонуть, опирающаяся на пол львиными лапами, она стояла посреди комнаты, в которой можно было запросто устроить гостиную. Стоящий в углу пышущий жаром титан намекал, что с горячей водой проблем нет. Пол и стены были выложены молочно-белой плиткой, а у умывальника было вделано большое овальное зеркало. – Ты хоть пользоваться-то сумеешь? – с легким пренебрежением в голосе спросила горничная, не ставшая церемониться с нижним чином в отсутствие хозяина. – Хочешь спинку потереть? – тут же отреагировал тот. – Вот еще! – презрительно фыркнула Глаша и величественно выплыла из комнаты. – Знойная женщина – мечта поэта! – ухмыльнулся ей вслед Дмитрий. Не успел он разобраться с кранами, «знойная женщина» появилась вновь с полотенцами и парой нового белья, вероятно, пожертвованного Барановским. – На-ка вот, переоденешься. И не забудь занавеску задернуть, а то мало ли… – Спасибо, красавица. А ты всегда такая сердитая? – Я, чай, в хорошем доме служу, и потому никакого баловства не позволяю! – с достоинством ответила девушка.