— Да пофигу мне. Сева, расскажи лучше, что слышно, мир заключили или нет? — Пока нет, но, кажется, переговоры идут успешно, и если все будет хорошо, уже весной мы отправимся домой. — Ты останешься служить? — Даже не знаю. Здесь на войне я столько пережил, столько увидел… Езерджи, Аярсляр, другие сражения… мне хотелось бы рассказать об этом всей России. О том, как мы воевали за свободу Болгарии, как теряли товарищей. Я уже даже послал один из рассказов знакомому издателю и жду теперь ответа. — Надеюсь, у тебя все получится. — Спасибо. Но что-то не видно нашего Алеши? — Небось, нашел свободные уши и дует в них про то, как его ждет невеста, — усмехнулся Будищев. — Хороший он парень, но, ей-богу, забодал наглухо! — Похоже, вы не верите, что она его дождется? — нахмурился Гаршин. — Хотел бы я ошибиться, но боюсь, что так и будет. — Надеюсь, вы не стали делиться с Лиховцевым своими догадками? — Да он все равно никого кроме себя не слышит, когда говорит о своей Софье. Хотя это неудивительно, барышня действительно — бомба! Я видел ее, когда они провожали Лешку и Николашу. — А может, вы просто завидуете ему? — не удержался от колкости Всеволод, которому не понравилось, как Дмитрий отозвался о невесте их товарища. — Это точно, — засмеялся тот. — На меня только дурочки деревенские клюют, конопатые, страсть! — Ладно, я все же пойду, поищу Алексея, — поднялся Гаршин. — Вам что-нибудь нужно? — Да вроде бы нет… хотя не смог бы ты передать о моем состоянии нашему полковому врачу. — Мирону Яковлевичу? — Ну да, Гиршовскому-младшему. Палата, в которой лежал Будищев, не то чтобы пустовала, но раненых и больных в ней было гораздо меньше, чем во время боевых действий, когда она иной раз бывала просто переполнена. Так что лежал он в стороне от остальных, и соседи до сих пор не слишком докучали ему. Однако, увидев его сегодняшних посетителей, у них разыгралось любопытство, и, едва прапорщик ушел, один рябой от оспин солдат с правой рукой, висевшей на перевязи, присел рядом с ним. — Я гляжу, не простой ты человек, господин унтер, — задумчиво заметил он. — То жандармы к тебе приходют, то другие офицера! — Это точно, — хмыкнул Дмитрий. — Но что характерно, ни одна сволочь не догадалась апельсинов принести на поправку. А я бы сейчас заточил чего-нибудь цитрусового! — Ишь ты, — озадачился солдат. — Это что же за зверь такой, «липесин»? — Это, брат, такой фрукт. Очень пользительный при болезнях. — Скусный? — А то! — На что похож-то хоть? — Как тебе сказать, — задумался Будищев, и в глазах его мелькнули озорные огоньки. — Апельсин он, короче, сладкий, как будто девку любишь! — Да иди ты! — у раненого округлились глаза. — Нешто так бывает? — Вот тебе крест! Проводив глазами озадаченного донельзя солдата, Дмитрий представил, как тот будет объяснять жандармам вкус апельсина, и на душе повеселело. На следующий день в палату, где лежал Будищев, явились санитары с носилками и перенесли его в операционную на перевязку, хотя до сих пор их делали прямо на месте. Обычно так делали, когда раны внушали опасения, с тем чтобы вычистить их от нагноений и тому подобное. Однако на сей раз все было в порядке, просто вместо младшего ординатора его осматривал главврач, а помогала ему сестра Берг. Девушка быстро сняла старые бинты, и доктор склонился над своим пациентом. — Что там, ваше высокоблагородие? — спросил унтер, устав от неизвестности. — Против ожидания все просто замечательно! — улыбнулся Аристарх Яковлевич. — Против ожидания? — Именно так, обычно подобные ранения не заживают так быстро. Но у тебя, братец, отменное здоровье и… — Крепкий иммунитет? — Что?! Вообще-то это называется регенерацией, хотя для тебя, вероятно, разницы никакой. — Несколько удивленно хмыкнул Гиршовский, а затем обернулся к Гесе. — Сестра, можете начинать перевязку. — Простите, доктор, — снова прервал его Дмитрий. — Все хочу спросить, а почему вы раны карболкой обрабатываете, неужели получше ничего нет? — Запах не нравится? — Да запах полбеды, кожу ведь разъедает. — И чем же, по-вашему, следует обрабатывать? — Ну, не знаю, хоть йодом, что ли, или на худой конец спиртом. Я своим охотникам в случае ранений всегда так делал. — Любопытно, и каков же результат? — в голосе врача сквозил неприкрытый скепсис. — А вы сами попробуйте, — Будищев откинулся на стол, чувствуя себя разбитым. — Разбейте своих пациентов со схожими повреждениями на две группы и ведите статистику. — Возможно, я так и сделаю, — усмехнулся Гиршовский. — Но сейчас нам надо поговорить о другом. — Слушаю вас, доктор… — Мой брат рассказал мне о вашем деле. Говоря по совести, я не могу одобрить подобной практики и в другой раз непременно отказался бы, но повышенное внимание к вам жандармов придает происходящему несколько иное значение. Не смотрите так на мадемуазель Берг. Я вполне ей доверяю, кроме того, успел убедиться, что вы прекрасно знаете ее имя и кто она вообще такая. — Я вас внимательно слушаю. — В общем, есть возможность, — не стал ходить вокруг да около старший Гиршовский, — отправить вас на излечение в Россию. На практике это будет означать, что вы вернетесь на место жительства, а по прошествии некоторого времени должны будете предстать перед врачебной комиссией. Поскольку врачи в ней будут не военные, а статские, то вас, скорее всего, отправят долечиваться домой, тем паче что я научу вас, что им говорить и как жаловаться. Таким образом вы сможете избавиться от военной службы, не получив при этом мешающего жить диагноза. — Что для этого нужно? — Ничего. — Но… — Я сказал, ничего! Ваши дела с моим братом меня не интересуют, тут уж разбирайтесь сами. Да-с! — Спасибо, доктор. — Не за что, — усмехнулся Аристарх Яковлевич. — Если у вас нет больше «гениальных предложений», то я, пожалуй, пойду. — Предложений нет, а вот просьба есть. — Да вы — наглец, — констатировал факт главврач, но без осуждения в голосе. — Ну, говорите, что же вы замолчали? — Стыдно говорить, ваше высокоблагородие, но обовшивел я, как не знаю кто. Пока воевал, ухитрялся беречься от этой напасти, а в госпитале опрохвостился. Нельзя ли баню устроить, а то чего доброго тиф подхвачу. — А тиф тут при чем? — Так его же вши разносят! — Так, это уже чересчур, милейший. Баня, конечно, дело хорошее, но в вашем состоянии абсолютно противопоказана. Вот окрепнете, тогда ради бога! А теперь мне пора, дела знаете ли. Последние слова Гиршовский договорил уже с раздражением в голосе и вышел прочь, оставив Дмитрия наедине с сестрой милосердия. Девушка тоже хотела выйти, чтобы позвать санитаров, но Будищев остановил ее. — Геся, вы сшили себе платье? — Что? — округлила глаза Геся, настолько неуместным показался ей этот вопрос. — Я спрашиваю, сшили ли вы себе платье из той ткани, что я вам подарил? — Ах, вот вы про что, — грустно покачала головой барышня. — Нет, мне было совершенно не до того. То есть я начала работу, но известие о гибели Николая совершенно уничтожило меня. — А вот это напрасно. Вы еще молоды и найдете свое счастье. — Боюсь, вы не понимаете, о чем говорите! Родных у меня нет. Община меня не примет. Я осталась совсем одна, и мне совершенно некуда идти. Моя жизнь кончена.