— А мы тебе гостинца принесли! — воскликнул Федя. — Какого гостинца? — воскликнула девочка с загоревшимися глазами. — На-ка вот, — солдат протянул ей бумажный кулек с пряниками. Оксана готова была с визгом кинуться к угощению, но, наткнувшись на взгляд мачехи, застеснялась и снова спряталась за занавеской. — Куда ты, дуреха, — усмехнулась Ганна, — люди же с морозу, того и гляди опять застынешь. Ляг лучше. — Хорошо, мамо, — послушно отозвалась девочка и скрылась с глаз. Послышался стук отворяемой двери, и в хату вошел писарь Степка Погорелов. Надо сказать, визит его был изрядной неожиданностью. Ротный «грамотей» не без основания полагал Дмитрия угрозой своему привилегированному положению и потому недолюбливал умеющего читать и писать новобранца. И не подумав отряхнуть снег с сапог, он окинул взглядом присутствующих и, прочистив горло, удовлетворенно хмыкнул: — Вернулись уже? Хорошо! Их благородие штабс-капитан Гаупт приказал Будищеву сей секунд к нему явиться. — Раз приказал — явимся, — пожал плечами тот и не тронулся с места. — Велено не мешкая! — попытался повысить голос писарь, но, встретившись с Будищевым глазами, осекся и замолчал. Затем мазнув липким взглядом по смутившейся хозяйке, не прощаясь, вышел. После его ухода отогревшийся Дмитрий заглянул к Оксане и с удивлением увидел, что девочка от страха забилась под лоскутное одеяло и не высовывает оттуда и носа. Смутная догадка мелькнула в голове солдата, и он, присев рядом с больной, тихонько спросил: — Это был он? Испуганное личико выглянуло наружу, и девочка усиленно закивала. Будищев покачал головой в ответ, затем жестом фокусника вытянул непонятно откуда сахарный петушок на палочке и прошептал: — Ничего не бойся! — Послушайте, братцы, — спросил он товарищей, надевая шинель, — а отчего я на ротных учениях Погорелова никогда не видел? — Так нестроевые же на них не ходят, — отозвался Лиховцев. — А что случилось? — Да ничего пока не случилось, просто подумалось, что, когда мы учимся воинскому делу настоящим образом, эти обормоты бока по хатам греют. — Как вы сказали? «Учимся воинскому делу настоящим образом»? — переспросил Алексей. — Неплохо сказано! Однако Дмитрий не стал отвечать, а намотав башлык, стремительно вышел вон. Гаупт с другими офицерами был расквартирован в так называемом господском доме. Принадлежал он здешнему помещику Сакулину и был, по сути, такой же хатой, как у прочих селян, только побольше и попригляднее. В обычное время там жил управляющий поместьем, а у самого господина Сакулина был дом в городе, откуда он лишь иногда заезжал посмотреть, как идут дела в имении. Половина господского дома была отведена под квартиры офицерам, а вторая стала чем-то вроде импровизированной канцелярии вкупе с кордегардией. Поручик Венегер, вернувшийся из города в крайне рассеянном расположении духа, терзал струны гитары, что-то мурлыкая себе под нос. А Завадский с Гауптом играли в шахматы. — Ах, господа, в какую же все-таки дыгу занесло нас! — воскликнул поручик, отставив с досадой в сторону инструмент. — Что-то случилось, Николай Августович? — удивленно приподнял бровь штабс-капитан. — Ничего не случилось, говным счетом, ничего! И так с самого нашего пгибытия. Всегда считал Гыбинск ужасно тихим и пговинциальным, а теперь, не повегите, даже скучаю! — Да уж, раньше вы его не жаловали. — Пгосто я не был знаком с Бегдичевым! Это же пгосто ужас какой-то, одни сыны Изгаиля кругом. Пгиличного общества — нет! Дам достойных хоть какого-нибудь упоминания — нет! Да что там, богделя погядочного — и того нет! — Напрасно вы так, — застенчиво улыбнулся Завадский, — я давеча встретил в кондитерской одну премилую особу. — Могу себе представить! — фыркнул Венегер. — Какая-нибудь Сага Зильбегштейн! — А вот и нет, прекрасную пани звали Катажиной Новицкой! — Полячка? Одобгяю, молодой человек, среди них иной газ попадаются такие… огонь! Кстати, я не ослышался, вы пгеодолели пригодную застенчивость и пгедставились? — Ну что вы, — смутился подпоручик, — я просто слышал, как ее назвал приказчик в лавке. — О боже! — картинно закатил глаза Венегер. — Сказано «багышня», ну как я мог так хорошо о вас подумать! — Кстати, Сергей Александрович, вам мат, — объявил Гаупт после очередного хода, — еще партию? — О, нет, увольте, вы достаточно меня сегодня разгромили. — А вы, Николай Августович? — Нет, мон шег, я, ггешным делом, недолюбливаю эту иггу. Есть только две вещи, достойные офицега: кагты и женщины! Женщин, как я уже упоминал, здесь нет, а в карты иггать тоже не с кем… может вольноперов позвать? — Боюсь, я не могу одобрить подобного. — Тогда, может быть, вы не станете возгажать, если я завтра навещу наших соседей? Мы гаспишем великолепную пульку! — Извольте, — пожал плечами штабс-капитан и, накинув на плечи мундир, вышел в смежную комнату. Там, у жарко натопленной печи отогревались только что сменившиеся караульные. Увидев офицера, они вскочили, но Гаупт только помахал рукой, сидите, мол. — Это хорошо, что вы здесь, Штерн, — обратился он к вольноопределяющемуся, — подойдите, я хотел поговорить с вами. — Слушаю вас, ваше благородие. — Что вы можете сказать о Будищеве? — О Будищеве? Ничего, а отчего вы спрашиваете? — Так уж и ничего? — Ну, солдат как солдат… — Кинувшийся спасать деревенскую девчонку? — Говоря по правде, господин штабс-капитан… — Я же говорил вам, что вне строя вы может звать меня по-прежнему. — …хорошо, Владимир Васильевич, дело в том, что меня это тоже удивило. Человек он не злой, но сентиментальным или добросердечным его назвать трудно. Тем не менее он отправился на ее поиски не задумываясь! — А вы видели, как он занимается гимнастикой? — Конечно, как и все. Поначалу его упражнения вызывали всеобщий интерес, но потом все привыкли. Но почему вас это заинтересовало? — Да так просто. Кстати, знаете, как называется это упражнение, когда человек подтягивается на перекладине, а потом переворачивается через нее? — Кажется, он называл это подъем-переворот. — Вот-вот, и практикуют его в германской армии. — Вы полагаете, он шпион? — Нет, конечно. Какой военный секрет можно выведать, став солдатом нашего, богом спасаемого сто тридцать восьмого полка? — Это точно, — улыбнулся Штерн. — Скажите, а это правда, что он побочный сын Блудова? — По крайней мере, деревенские, по словам дядюшки, были в этом уверены. — Что же, это могло бы объяснить многие странности в его поведении. Не чувствуется в нем ни крестьянин, ни бывший дворовый. — У вас какие-то виды на него? — Думаю все же перевести его в писари. Терпеть прежнего больше нет никаких сил. Вы же с Лиховцевым от бумажной службы бежите как черт от ладана. Так что, полагаю, легче будет подтянуть правописание у Будищева, нежели добиться способности мыслить от Погорелова. — Ну, за этим дело не станет. — Вы, думаете? — Некоторым образом — знаю! Дело в том, что Лиховцев каждый день занимается с ним и, по-моему, добился немалых успехов. — А вот это — прекрасная новость! Если этот солдат научится грамотно писать, то лучшего и желать нельзя. Кстати, не пишут ли вам Батовские? — Вы, вероятно, спрашиваете о Софи? — И о ней тоже. — Пишет, но нельзя сказать, чтобы слишком часто. — А Лиховцеву?