Будищев еще долго описывал солдатам женщин из будущего и простоту их нравов, перемежая рассказы скабрезностями и вызывая тем самым гомерические приступы хохота. Даже приятели вольноперы завороженно слушали его фантастические россказни, смеясь вместе со всеми, и только более деликатный Алексей иногда морщился от излишнего натурализма. Николай же, казалось, был в полном восторге и только что не хлопал в ладоши, как в театре. Наконец, солдаты постепенно угомонились и стали устраиваться спать. — Николаша, скажи мне, — прошептал Лиховцев Штерну, — зачем ты рассказал остальным про эту историю? — Чтобы отвлечь от тебя и твоей гипотетической девушки. Видишь ли, мне не очень понравилось, как Будищев отозвался о твоей возможной невесте. Не забывай, Софи мне все-таки кузина. К тому же, если ты не заметил, он обладает весьма любопытной способностью разговорить любого, и, если бы я не отвлек внимание от тебя, то Дмитрий очень скоро выведал бы у тебя все подробности, и ничем хорошим это не кончилось. А так он повеселил солдат, и все забыли и думать, есть ли у вольноопределяющегося Лиховцева дама сердца или нет. — Все-таки твой дядюшка прав, нет ни малейшей вероятности, что он попал к нам из грядущего. — Тебе не понравилась описанная им женская мода? — Мне вообще не понравились его россказни! Совершенно очевидно, что со временем, под влиянием прогресса, нравы будут лишь улучшаться. А мир, описанный Будищевым, просто ужасен. У него невероятно больная фантазия, и я полагаю, что его напрасно выписали из палаты для душевнобольных. Всякая дорога, какой бы длинной она ни была, когда-нибудь заканчивается. Подошел к концу и путь Болховского полка. Миновав после Гатчины Белосток, Вильно и Брест-Литовск, воинские эшелоны в начале декабря подошли к Бердичеву. Последний оказался довольно благоустроенным уездным городом с большим количеством каменных домов, вокзалом, присутствиями[15], больницей, кабаками и, конечно же, городской тюрьмой. Имелось также множество синагог, несколько костелов, и главная доминанта города — парящий над ним православный собор. Впрочем, в самом Бердичеве разместился только штаб полка и склады военного имущества, а роты сразу же после выгрузки стали разводить на постой по окрестным деревням. — Эй, Будищев, — окликнул задумавшегося солдата, Галеев, — ступай с отцом Григорием, поможешь ему. — Слушаю, господин старший унтер-офицер! — Да смотри мне, не напортачьте чего! — Как можно, господин старший унтер-офицер! — То-то. — Дяденька, а можно мне с Графом? — взмолился вертевшийся тут же Шматов. — Какой я тебе «дяденька»! — взъярился поначалу унтер, но потом махнул рукой, дескать, ступай, бестолочь. Помощь священнику заключалась в погрузке на две двуколки имущества походной церкви: иконостаса, аналоя и других принадлежностей, названия которых Дмитрий не знал. Быстро управившись, солдаты вопросительно посмотрели на отца Григория, но тот не стал их сразу отпускать. — Скажи мне, чадо, — спросил он у Федора, — умеешь ли ты обращаться с конями? — Конечно, батюшка, — бесхитростно улыбнулся парень. — Вот и бери вожжи на второй, а мы с Будищевым покамест потолкуем. Хотя Шматову было безумно интересно, о чем священник собирается говорить с его приятелем, он послушно кивнул и занял место на козлах. На первой повозке править взялся сам отец Григорий, и какое-то время они ехали молча. Наконец, когда тишина стала совсем уж гнетущей, священнослужитель тихонько спросил: — Скажи мне, раб божий, а каком таком грядущем ты своим товарищам толковал? Про каких таких дев с синими волосами с короткими подолами рассказывал? — Да это я так, шутейно, — не стал отнекиваться Дмитрий, сообразивший, откуда ветер дует. — Про то, что священное таинство венчания можно отринуть и вдругорядь жениться, ты тоже шутил? — А вот этого не было! — Что значит не было, разве ты, пакостник эдакий, про разводы не рассказывал? — Про разводы говорил, а вот про венчание ни слова! — Какой же развод может быть, если венчания не случилось? — Так я про гражданский брак… — «Гражданский брак», богохульник, сиречь непотребное сожительство! — Не скажите, батюшка, — принялся возражать Дмитрий, понявший, что угодил в нехорошую историю и выкрутиться ему может помочь только наглость, — разве не бывает такого, что в церкви обвенчали молодых против их согласия? — Всяко бывает, так что с того? То, что Господь соединил, человеку разрушить не дано! Стерпится — слюбится. — Ага, а если не стерпится? Потом или маются, или гуляют друг от друга тайком! Ну, я и сказал, что не лучше ли, чтобы молодые сначала пожили вместе, а лишь потом повенчались. А если не подходят друг к другу или, к примеру, детей нет, то и развелись без волокиты. — Тьфу, окаянный! Если Господь детей не дает — молиться надо! По святым местам ездить, к иконам чудодейственным прикладываться, а не о блуде вожделеть! — Спасибо, батюшка, что развеяли мои заблуждения, — неожиданно заявил расходившемуся священнику Дмитрий. — Вы мне просто глаза открыли! — Что?! — выпучил глаза сбитый с толку отец Григорий. — Ты издеваешься надо мной, порождение антихристово? — Да как можно! Я, можно сказать, до сих пор во тьме пребывал, — принялся с жаром уверять его солдат, — вот и нес чего попало! А теперь я свет увидал… нет ли у вас батюшка, акафиста Божьей Матери? — Митя, — неожиданно ласково спросил его священник после короткого молчания, — ты видишь, что там? — Не знаю, синагога, наверное… — Правильно, а вон там? — Церковь. Только какая-то… — …католическая это церковь, — закончил за него священник, — иначе — костел. — Ну да, наверное, а что? — А то, что я не иудей и не католик. Я, Митя, — православный! Я ведь могу и в морду дать! От удивления у Будищева пропал дар речи, а отец Григорий, как ни в чем не бывало, продолжал: — Ты ежели сам афей[16], то что поделаешь. Но не смей отвращать от церкви Христовой малых сих, иначе лучше бы тебе на шею жернов мельничный, да и в воду! И это я тебе, нечестивцу, не Святое Писание растолковываю, а объясняю, чем все закончиться может! Внял ли? — Понял… — Так вот, Митя. Впереди война, и кто его знает, как оно повернется. Бывает, что и грешники добро творят, а случается, что и праведники обмишулятся. Я за тобой давно слежу. Странный ты, но к воинскому делу способный, а потому офицерам я о твоих художествах рассказывать не буду, если ты, конечно, не прекратишь непотребства сии. — Не буду больше, батюшка! — Ну и ладно. Ой, а ведь мы, пожалуй, что и приехали. Спасибо вам, чада, что пособили отцу своему духовному. С этими словами отец Григорий благословил слезшего с козел Шматова и, укоризненно глянув на все еще озадаченного Будищева, пошел к собору. — Граф, а Граф, — спросил Федор, когда они возвращались назад, — а чего это батюшка тебя благословлять не стал? — Грешен я, — трагическим голосом отвечал ему Дмитрий. — Все грешны, окромя Господа, а все же? — Отстань, Федя, давай лучше водки, что ли, купим? — Давай, только у меня денег нет. — С деньгами и дурак сумеет, ты так попробуй. — Как это? — А вот смотри, — усмехнулся его приятель и повернул к ближайшему питейному заведению. Неказистый снаружи кабак изнутри тоже не блистал убранством. Располагался он в полуподвале, через небольшие оконца под потолком в помещение попадало мало света, и потому оно всегда находилось в полумраке. Одну из стен целиком занимала большая стойка, за которой стоял кабатчик, а за столиками сидели несколько посетителей и о чем-то тихо переговаривались. Появившиеся на пороге солдаты привлекли всеобщее внимание, тем более что один из них, входя, хотел по привычке перекреститься, снял было кепи, но, не заметив икон, смутился и нахлобучил головной убор обратно. Второй же лишь криво усмехнулся и, обведя глазами присутствующих, поздоровался: — Шалом, евреи! — Шалом, — ответил странному солдату кабатчик и добавил несколько слов на идиш. Но ничего не понявший Будищев, даже не подумав ему отвечать, уселся за крайний стол и прислонил к нему винтовку. Шматов, помявшись, последовал примеру товарища и все же стянул с головы свое кепи, положив его на стол. — Господа солдаты хотят что-то заказать? — перешел на русский язык кабатчик. — Нет. — Тогда зачем вы пришли? — Все дело в моем покойном друге, — со вздохом отвечал ему Дмитрий, — он был родом из Бердичева и перед смертью просил навестить его мать. — И вы таки хотели найти ее у меня в трактире? — Нет, конечно, но мой друг не успел сказать мне своего адреса. Он попросил только, чтобы я навестил старушку, но не сказал, где она живет. Я подумал, что в вашем заведении бывают разные люди и, может, они подскажут, где ее искать? — А как звали вашего друга? — Марк Бернес.