* * * Девять Гибискус никогда не умела ждать – поэтому-то она и стала пилотом «Осколка» в начале своей флотской службы. Пилоты «Осколков» выскакивали из боевых кораблей, поблескивающие, острые, как лезвие ножа, брызги стекла, они никогда ни мгновения не колебались и обычно до последней секунды не знали, куда и когда их пошлют. Никаких задержек, никаких усилий на подавление волнения, на то, чтобы остаться в предумышленной неопределенности до момента нанесения удара. Ей пришлось освоить этот навык. Она освоила его настолько хорошо, что стала капитаном, потом капитаном Флота, а теперь яотлеком. Но это не означало, что ей нравится такое положение дел. Там, на Пелоа-2, находятся четверо ее подчиненных, а с ними агент министерства информации и варвар-дипломат, но четверо ее людей, первое и самое главное, сейчас либо подвергались потрошению инородцами (наихудший сценарий), либо получали солнечные удары от высокой температуры в ожидании начала переговоров (наилучший сценарий). А ей оставалось только ждать, ждать, пока ее разведывательные корабли не обнаружат какую-нибудь базу инородцев слева, где понемногу убивают людей Сорок Оксида, где смерть приходит за смертью, похороны за похоронами. Ждать, как ждет кадет-выпускник сообщения о первом назначении, ждать и смотреть, как больший из двух трехколечных кораблей угрожающе вращается на самом пределе их видимости с мостика. Меньший корабль отправился в систему Пелоа, как и ее собственный шаттл. Они сейчас пытались определить, с кем ведут переговоры – то ли с человекообразным видом, который имеет мотивацию, сходную с их, то ли с видом, которого мотивируют только две вещи: грабеж и насыщение желудка. Либо одно, либо другое… и этот вид имеет технические возможности, сравнимые с тейкскалаанскими кораблями или даже превышающие их. Девять Гибискус ненавидела ожидание в подобных ситуациях. Поэтому она сделала то, что время от времени позволяла себе в бытность кадетом: убедилась, что на мостике в прямом и переносном смысле ничто не горит и, скорее всего, не будет гореть в течение ближайших двух часов – и отправилась в личное пространство Пчелиного Роя, чтобы ждать вместе. На «Грузике для колеса» его личным пространством была адъютантская каюта – помещения, диаметрально противоположные ее каюте. Идея состояла в том, что если какое-то вражеское оружие застанет капитана в каюте, то адъютант, возможно, выживет и примет на себя ее обязанности. Девять Гибискус знала дорогу туда не хуже, чем в любую точку галактики. Кроме того, у нее были коды дверей, если только Двадцать Цикада снова не сменил их. Он не сменил. Его дверь открылась для нее так, как если бы он и она были одним лицом, и в нос Девять Гибискус ударил запах зелени. Тот самый особенный запах, богатство растительной жизни, исключая цветы: лозы, сочные растения и все остальное, что Двадцать Цикада сумел убедить расти без помощи воды. Для своего сада он использовал собственный водный рацион и делал это еще с тех времен, когда они оба были кадетами. Никаких отходов, никаких излишеств. Не для ее Пчелиного Роя. Так, во всяком случае, требовала его религия, но Девять Гибискус подозревала, что он так или иначе сделал бы это, даже если бы того не требовал от него культ гомеостата. В этом была сложность с Двадцать Цикадой: определять, где кончается преданность безусловно непопулярной религиозной практике и начинается личность. Если между этим вообще была разница. Он сидел, скрестив ноги, на полу в середине каюты, вокруг его головы парил ореол голографического анализа, достаточно прозрачный, чтобы видеть зелень, ползущую по стенам на каждом отдельном изображении. Большинство из них представляли собой изображения известных ей корабельных систем, узнаваемых мгновенно, даже в зеркальном отображении. Показания энергопотребления и систем жизнеобеспечения «Грузика для колеса» из всего множества находились на своем обычном месте, приблизительно в футе над лбом Двадцать Цикады. Все остальное, что он хотел увидеть, могло поворачиваться вокруг центра, неподвижной точки, похожей на корону. А еще, свернувшись на его коленях, словно кусочек космоса без звезд, лежал один из каураанских котят. Котенок, похоже, спал, а Пчелиный Рой поглаживал его. – Мне казалось, ты их ненавидишь, – иронически сказала Девять Гибискус. – Значит, все эти твои сетования по поводу разрушения экосистем – сплошная показуха? Двадцать Цикада посмотрел на нее и движением другой руки, не занятой поглаживанием комочка войда на его коленях, убрал бо́льшую часть своих рабочих голограмм. – Еще как ненавижу, – сказал он улыбаясь. – Но этот меня любит, и что я, по-твоему, должен с ним делать? Вышвырнуть за борт? В том, что они существуют, нет их вины. Она села рядом с ним, колено к колену. Ей всегда казалось, что в садовых комнатах Двадцать Цикады больше кислорода, чем где-либо. Впрочем, не казалось: так оно и было на самом деле. Дыхание растений. Она как-то раз проверила показания приборов. Различие было небольшим, но реальным. Каураанский котенок поднял голову и открыл желтые глаза. Произвел какой-то звук, словно плохо настроенный музыкальный инструмент, поднялся, развернулся на коленях Двадцать Цикады и снова лег. – Я не думала, что ты выкидываешь их за борт, Пчелиный Рой, – сказала она. – Но тут просто любовь какая-то. – Он начинает вопить, если я его не глажу, – без обиняков сказал Двадцать Цикада, и Девять Гибискус рассмеялась. На мгновение она почувствовала себя очень молодой: перенеслась более чем на десять лет назад, на один корабль, на котором она служила, да и он тоже. Тогда ей даже в голову не приходило, что можно не спать ради своего Флота. – Ну что ж, в таком случае, думаю, тебе придется его оставить, – сказала она и сама погладила шерстку, оказавшуюся очень мягкой. – Нет новостей с Пелоа-2? – спросил Двадцать Цикада таким же нейтральным тоном, каким только что объяснял свое неожиданное расположение к котенку. – Думаешь, если бы что-то уже было, я сидела бы здесь? – Я знаю, что не сидела бы, – сказал он, отмахиваясь от обвинения. – Спрошу иначе: через сколько часов мы спустимся на планету, чтобы забрать тела и жалкие ошметки моего любимого гобелена? Девять Гибискус моргнула. – С какой это стати у уполномоченного и станциосельницы появились твои гобелены, я уж не говорю про любимые? Предметом беседы был гобелен с изображением розовых и голубых лотосов, выполненный в самом высоком стиле Города. Обычно он висел в спальне Двадцать Цикады, а это означало, что Девять Гибискус не видела его с того дня, когда он показал ей этот гобелен в день покупки. Были и другие, предположительно не столь любимые, в других его помещениях, повсюду, где не было растений. Для человека, который почти не ел и отказался от всего, кроме строго корректных одеяний его профессии и полномочий, – только униформа, никаких волос и кожных пигментов; он был беспримерным воплощением офицера тейкскалаанского Флота – Двадцать Цикада окружал себя слишком пышным многоцветием и эстетической роскошью. Как-то раз он объяснил ей, что это одна из тех немногих компенсаций, которые могут позволять себе адепты гомеостата. Избыточность и аскетизм в одном флаконе. – Я думал, уполномоченный попросит что-нибудь роскошное, на чем можно было бы стоять в этой пустыне. Если ее не выпотрошат до того момента, когда враг успеет заметить символику. – Если враг способен замечать символику, – пробормотала Девять Гибискус. Двадцать Цикада пожал плечами. – Не сомневаюсь, что какая-то символика у них есть. Но сильно сомневаюсь, что их интересует наша. – Зачем же тогда давать уполномоченному твой цветочный гобелен? Если ты предполагаешь, что через три часа придется спуститься на планету, чтобы забрать останки наших представителей и гобеленов. – Три часа. Это дольше, чем я согласен ждать, яотлек, но тут решения принимаешь ты. В выражении его лица, в форме сказанной им фразы было нечто, заставившее Девять Гибискус захотеть поморщиться. Да, решения принимала она, и ей не очень нравилось, когда ее адъютант не поддерживает их – особенно когда он все равно подчиняется. Когда он придает столь большое значение своей вере в нее. – На нашем корабле есть другие предметы роскоши, которые мы могли бы дать уполномоченному, а не твой любимый гобелен, Пчелиный Рой, – сказала она. – Раз уж тебе захотелось настроить ее на использование символического тента. Если, конечно, она сможет объяснить этим инородцам, что такое цветы. Девять Гибискус почесала каураанского котенка за ушком. Он замурлыкал, как двигатель крохотного звездолета. – Я мог бы, – ответил он. – Только зачем мне отправлять кого-нибудь на одно из твоих заданий, Мальва, без самых острых ножей и самых прекрасных примеров творений нашей культуры, какие есть в моем распоряжении? Если мы пытаемся наладить общение с этими… существами… то нужно пытаться по-настоящему, вкладывая в это все свои силы. Именно это и вызвало у нее желание поморщиться. Он не хотел разговаривать с ними, даже пытаться не хотел, но она установила порядок дальнейших действий, и теперь он отдавал имеющиеся ресурсы избранной ею тактике, каких бы жертв это ни требовало. Она хотела было извиниться, но не стала. Это подрывало как доверие, так и авторитет, который она имела благодаря доверию. Так что она просто кивнула. – Если мы спустимся на планету, чтобы забрать уполномоченного и наших людей, а найдем там только обрывки гобелена и их потроха, я сделаю тебе огромную надбавку к жалованью, чтобы, когда в следующий раз будем в отпуске в Западной дуге, ты купил себе гобелен побольше размером и с большей плотностью ткани. – В такой ситуации, если мы доживем до отпуска, яотлек, я буду тебе признателен. – Твоя уверенность не знает пределов. Двадцать Цикада устремил взгляд в потолок, который был почти полностью укрыт ковром ползучей зелени и встречающимися в ней здесь и там крохотными белыми цветочками. – Ты видела их огневую мощь, и мы оба знаем нашу, – сказал он. – Эта война будет очень трудной и очень долгой, и хотя будущее совсем не та материя, в которую мне хотелось бы заглядывать, не думаю, что мы с тобой будем последней парой яотлек-адъютант на этой войне. – Пока что мы живы, – сказала она. – Несмотря на яростные усилия очень многих людей. – Вот именно, людей, – подчеркнул Двадцать Цикада. – Если бы речь шла о людях, что летают на этих кораблях-кольцах и плюются суперкислотной слюной, то я бы сейчас вел с тобой переговоры о размере надбавки к моему жалованью. Но они не люди. Может быть, уполномоченный сможет превратить их в людей, но она всего лишь агент министерства информации, к тому же очень молодая. Как и ее подружка со станции. Ты знаешь, кто она? – Махит Дзмаре. Она была в новостной ленте, когда Один Молния пытался провернуть этот непроходимо глупый трюк в конце правления прошлого императора. Я знаю. – Хорошо, – сказал Двадцать Цикада. – Потому что капитан Флота Шестнадцать Мунрайз точно знает, кто такая Махит Дзмаре, и найдет способ использовать Махит Дзмаре или то, что та представляет, против тебя. Уверен, что поймаю ее с поличным. Мне такие вещи почти всегда удаются. – Ты считаешь, – проговорила сквозь зубы Девять Гибискус, – что Шестнадцать Мунрайз агрессивна против моего командования? Двадцать Цикада отрицательно покачал головой, моргнув, вызвал на облачной привязке голографическое изображение «Грузика для колеса» в виде плоской схематической карты. В очень большом количестве палуб был виден вплетенный в них серебристый узор электрума. – Она шпионила за нами, – сказал он. – Я ее отследил. Не думаю, что капитан Двадцать четвертого легиона выступает против тебя, Девять Гибискус. Я думаю, это кто-то в министерстве, а Шестнадцать Мунрайз их очень эффективный агент. Например, она знает про инородцев не меньше нашего. Пожалуй, даже побольше любого, кроме уполномоченного и Дзмаре. Если бы Шестнадцать Мунрайз не пыталась узнать еще больше, она бы уже полдня назад вернулась на «Параболическую компрессию». – Значит, она шпион? – Шпион, чьи глаза должны смотреть наружу, но чьей-то чужой рукой были направлены внутрь, – сказал Двадцать Цикада, и это было афористически даже для него. Но Девять Гибискус поняла его намек. Шестнадцать Мунрайз провела первые пять лет своей флотской карьеры политическим офицером на том самом корабле, которым теперь командовала – на «Параболической компрессии». Политические офицеры размещались по приказу заместителя министра Третьей Ладони – службы внутренней безопасности министерства войны. – Ты думаешь, она до сих пор в Третьей Ладони? Не просто отслужила там, будучи кадетом? Двадцать Цикада улыбнулся, один угол его рта перекосило. – Я думаю, что Третья из Шести Раскинутых Ладоней хотела бы перевести тебя на более контролируемую орбиту, чем нынешняя, а капитан Флота Шестнадцать Мунрайз крючок что надо. – Пчелиный Рой, она не мой тип. Он фыркнул. – Ну да, ты любишь, когда побольше мяса и маскулинности, я в курсе. Она крючок другого типа. Тот, что отвлекает от нашего реального врага, заставляет ошибаться. А мы не можем себе позволить ошибиться в этой войне, никак не можем. Не можем, если не хотим узнать, как поют похоронные песни на множестве других планет, кроме Пелоа-2. – Считай, что предупредил меня, – сказала Девять Гибискус. – И убери ее поскорее с моего корабля, ладно? – Я могу попытаться, – начал было Двадцать Цикада, но тут и его, и Девять Гибискус облачные привязки испустили резкий звон: приоритетное сообщение. Вести с Пелоа-2 наконец-то пришли. * * * Конечно, ему пришлось ждать. Император все время была занята, как и положено императорам, его предок жил точно так же. Восемь Антидот видел его только на каких-либо событиях либо поздно вечером. Однажды их встреча состоялась на рассвете, когда он вошел в спальню к Восемь Антидоту, взял его за руку и они пошли гулять в сад, как отец с сыном, а не как предок и его девяностопроцентный клон. Он тогда был очень маленьким. Предок-император сорвал цветок настурции, красный, и вплел его в волосы Восемь Антидота, а когда тот сказал, что ему нравится, предок добавил еще зеленый и оранжевый, и Восемь Антидот носил их у себя в волосах, пока они не пожухли и не пришлось помыться. Это случилось давно даже для него, которому и стукнуло-то всего одиннадцать. Лишь около полуночи Девятнадцать Тесло смогла принять его, и в этот час она хотела видеть его в ее собственных покоях. Она послала ему инфокарту с сообщением – белого цвета, такими никто, кроме нее, не пользовался. Инфокарта лежала в слоте для писем за дверью комнаты Восемь Антидота, словно он был взрослым человеком, который получал почту. Он вскрыл печать, и изнутри посыпались голографические глифы, простые и приглашающие: «Приходи, если еще не спишь». А ниже глиф ее подписи, тот же, что и на печати инфокарты. Заголовка нет. Ну, они были чем-то вроде семьи, к тому же она запросто, не спрашивая разрешения, приходила в его спальню, а потому в подписи «Девятнадцать Тесло» под письмом не было ничего странного. То есть, конечно, было: это была одна из мелочей, которые вызывали у Восемь Антидота вопрос, когда человек полностью перестает быть ребенком и становится чем-то иным? Он положил вскрытую инфокарту в ящик своего стола, чтобы посмотреть ее потом еще раз, если возникнет желание. Если ему когда-нибудь потом захочется подумать, каким простым, ясным и дружеским было это послание. Император жила в тех же покоях, что и его предок, и император перед предком, и еще куча всяких других императоров, но это вовсе не означало, что покои выглядели так же, как шесть месяцев назад. Его предок-император любил, чтобы в покоях было множество маленьких красивых штучек, яркие цвета, голубой, цвет морской волны и красный, на полу передней гостиной лежал ворсистый плетеный ковер с рисунком в виде лотосов ручного вязания – подарок от семей Западной арки. У Девятнадцать Тесло вкусы были иные. Она любила книги – манускрипты, не только инфокарты. Книги, а еще камни, прозрачные срезы камней, на стенах повсюду были коробочки с ними. Ковер с вязаными лотосами висел на одной из стен, а не лежал на полу, так что теперь можно было видеть голые мраморные плиты с изображениями каких-то вымышленных городов. Этот пол существовал столь же долго, как и весь Дворец-Земля. Император, Ее Великолепие Девятнадцать Тесло, Чье Милостивое Присутствие Озаряет Комнату Подобно Блеску Ножа, сидела в кресле и читала одну из своих книг. Она подняла глаза, когда вошел Восемь Антидот, и похлопала по подлокотнику такого же кресла, стоявшего наискосок к ее. – Садись, – сказала она. – Извини, что заставила столько ждать, но сейчас единственное время, когда мы можем поговорить, не сильно опасаясь, что нас прервут какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства. Восемь Антидот сел. Кресла были обиты костно-белым бархатом с ворсистой подложкой, имели орнамент в виде серо-золотистых дисков. Он всегда боялся пролить на них что-нибудь. – Ничего страшного, Ваше Великолепие, – сказал он. – Я знаю, императоры не спят. Мне не помешает некоторый практический опыт, пока есть возможность его получить.