– Я знаю, – говорю я. – Эй, – говорит Райдер, – ну раз уж ты здесь, есть одна штука, которую, видимо, ты должна знать. Может, ты ее уже знаешь. – Мм? – Твоя мама завела блог. – Ну офигеть теперь, – говорю я. Я это уже сегодня говорила или где-то слышала? – И что я должна делать? Там гадости про меня? Или про чудеса их воспитания? – Лис, эммм, он на сайте будущих матерей. – Это уже интереснее, – говорю я. – И давно? Хотя какая, собственно, разница, если я могла об этом не узнать еще лет семьдесят. – Пять-шесть месяцев. Ну то есть я не о самом блоге сейчас, да. Я не знаю, что ему ответить. – Лис, – говорит Райдер, – я вообще не собирался тебе говорить, но и чтобы ты совсем не знала, если знаю и я, и Марселла… – Еще интереснее. С каких пор вы оформили надо мной официальную опеку? Когда вы мне сообщите, зачем вы меня удочерили? – Лис… – Я не хочу быть ничьим ребенком, – говорю я. – Ни их, ни вашим. Так что можете отметить это вечеринкой два на два. Лето началось так хорошо, так прохладно, так расслабленно, что мне очень лень писать. Все, что меня волновало, постепенно сошло на нет, и у меня не было особого желания думать, что это на меня не похоже. Я хотела в летний лагерь под руководством моего любимого филологического мужчины, Марселла ехала домой. У нас оставалось еще три недели на то, чтобы официально открыть сезон мороженого и комаров. Это было впервые, когда в конце учебного года действительно что-то заканчивалось, кроме самой учебы. Моего молчаливого друга отчислили за выходку со стрельбой. Поскольку я теперь отравлена литературоведческим анализом, я не могу не думать, что его роль в той истории, которую я пишу, оказалась маленькой и крайне дурацкой. Мать Марселлы разводилась со своим юным мужем и тоже, как и сама Марселла, возвращалась домой. Я хотела бы посмотреть на воссоединение семьи, но инстинкт самосохранения у меня сильнее. Ну и да, у меня теперь есть младший брат. Я узнала об этом фактически случайно – я могла вычислить сроки, естественно, но ребенок родился недоношенным, и я всего лишь услышала на заднем плане детский плач, когда мне звонила мама. Я поздравила ее. Она стала сокрушаться, что в моей комнате не успели закончить ремонт, и детская была не готова к рождению малыша. Наверное, если бы я была мужчиной, я бы с трагическим видом закрылась у себя в комнате в общежитии (да, хоть где-то у меня осталось несколько квадратных метров) и несколько дней пила бы не просыхая. Но я не хотела ни о чем подобном думать. Наша семья окончательно раскололась. Вероятно, было неплохо, что у них теперь появилась замена мне. Я ушла в свободное плавание, и мне было необязательно возвращаться – даже если я и хотела. Я хотела. Какое-то время. Когда здесь все стало налаживаться, я иногда думала, что можно было бы потихоньку перестать ругаться с родителями и устроить какое-то подобие мира. Проблема была в том, что я приняла за мир элементарное отсутствие интереса к себе. И сколько бы я ни раскладывала это по полочкам, мне все равно было обидно – когда-то больше, когда-то меньше. Я завела блокнот и выписывала цитаты из книжек. Я потеряла блокнот. Я пыталась сочинять песни и петь их под гитару. Я болталась одна по ночам. Оказалось, что надо перестать выделываться и выплакаться хорошенько, на несколько недель вперед. Действительно, мое отношение к вещам сразу изменилось в сторону ленивого равнодушия. Райдер приехал в конце июня. Если до этого здесь было прохладно, то сейчас стало откровенно холодно, и все время шли дожди. Марселла заработала ангину и валялась в комнате – какое-то время я валялась с ней вместе, а когда становилось скучно, надевала резиновые сапоги и скакала по кампусу туда-сюда. Мы знали, что вернемся уже в конце августа, но ощущение конца года все равно было противным. Мне не хотелось собирать вещи, не хотелось видеть нашу комнату пустой, хотя смотреть на пустеющий университет было довольно занятно. – У нас еще будет время, – хрипит Марселла, пока я пытаюсь стащить ее с кровати, заставить одеться и идти пить к Райдеру. – Два дня, ага. Я вон буду у Райдера еще целую неделю, а ты уедешь послезавтра. – Я хочу в-в-выздороветь, я не хочу под дождь. – Ну что я там одна буду делать? – Ты, кажется, забыла, что он вообще-то твой друг. Изначально. А не мой. Т-т-так что я не вижу проблем. Или это из-за?… Да, Райдер разошелся с Люси Стил, и мне приходится прикусить язык – хотя это, в общем-то, бесполезно, потому что Марселла живет со мной уже слишком давно. Слушайте, это нечестно, когда ваши коварные замыслы так быстро раскрываются. – Я в-в-вижу здесь две потенциальных угрозы, – возмущенно говорит Марселла, – либо ты не хочешь его видеть, п-п-потому что он теперь свободен, либо твоя страсть все закруглять требует, чтобы мы с ним п-п-поженились. Ну, этого я не могу отрицать. И не отрицаю. – Почему, интересно, мы должны жениться? Чтобы было красиво? А ты, как всегда, будешь одиноко писать посты про одиночество? Это я тоже не отрицаю. – Тьфу на тебя, – говорит Марселла, – теперь я тем более никуда не пойду. Ну и пожалуйста, думаю я, натягиваю шорты, сапоги и куртку и иду одна. Что я могу поделать, если я вечно вижу логику событий на несколько месяцев вперед. Особенно если это напрямую не касается меня. Ладно, нечего об этом думать – в конце концов, я скучала по Райдеру, и надо было сосредоточиться на предстоящем вечере выпивки и забвения. Я почти заплакала, заходя в бар – меня очень прилично стукнула по плечу тяжелая дверь, и я лишний раз подумала, что всегда надо плакать вовремя и по нужному поводу, а не когда-нибудь потом и из-за дурацкой двери. Я не знала, кем работает Райдер, сколько ему лет и что он делал все то время, пока его не было дома. Я стала думать об этом, когда увидела его в баре – я не видела его так долго, что как будто бы уже совсем не знала. Телефон, естественно, не считается – по телефонному разговору очень тяжело определить что-то наверняка. Серьезно, я не знала его. Я была влюблена в него лет десять и понятия не имела, что он вообще такое. Эта мысль так веселит меня, что я каждые три минуты начинаю нервно смеяться. Ну то есть как если бы меня посадили рядом с Джоном Ленноном и заставили задавать ему вопросы, а я была бы в состоянии только хихикать и повторять «вы такой классный». Райдер был классный, между тем. Он был лохматый, чуть-чуть небритый, сверкал глазами. Я его не узнавала. Я помнила, как он заканчивал школу. Потом – такое ощущение, что я на него толком не смотрела. Что, в общем, и неудивительно – я столько времени занималась собой, своими выдуманными болезнями, своими страхами. (Я понимаю, что это правда. Вот подумайте, часто ли вы смотрите на тех, кого якобы знаете. Может статься, что у вас в голове есть какая-то воображаемая картинка, которую вы все время подсовываете себе, когда вам надо об этом человеке подумать. А на самом деле вы даже толком не поднимаете на него глаза, когда он рядом. Самое глупое, что вы так делаете особенно часто, когда вам кто-то симпатичен.) Мы говорим какое-то время о Люси Стил («А, бог с ней, я ее толком и не знал», – беспечно говорит Райдер), а потом он отставляет стакан и целует меня. Логично. Нет, действительно. – Насчет дальше, – говорю я ночью, – я подумаю об этом завтра, можно? – Тоже мне, Скарлетт О’ Хара. И потом, вообще-то уже двадцать три минуты завтра. – Ладно, я подумаю об этом сегодня, только попозже, хорошо? – Хорошо бы ты ненадолго перестала думать, а? – говорит Райдер. – А то мне очень нравится, как ты сейчас думаешь о том, как именно тебе надо подумать попозже. Во сколько, где при этом находиться и сколько отвести времени на мыслительный процесс. – Ладно, – опять говорю я, – тогда давай просто лежать. Рано или поздно мы заснем, а потом можно будет проснуться, поесть и идти сдаваться Марселле. Или не идти. Если будет дождь, можно будет сидеть здесь. Или я буду таскать тебя по кампусу и всем демонстрировать. Хотя там сейчас никого нет. Тогда, знаешь, тебе придется приехать в сентябре, чтобы я тебя всем демонстрировала. – Похоже на план, – говорит Райдер сонно. – А теперь спи. – А еще ты мне расскажешь, кем ты работаешь и что ты делал последние десять лет. И зачем ты приехал. И почему все-таки Люси… – Ммммм, – говорит Райдер, – так ты спишь с незнакомыми мужчинами. Придется заняться твоим перевоспитанием. – Ага, попробуй. Желаю удачи. Спокойной ночи, незнакомый мужчина. – Спокойной ночи, Лис.