– Не надо. Все будет хорошо… Бесполезно. – Вы согласны? Правда?! Минут двадцать прошло, прежде чем появился Благовещенский. Сообразил, что происходит, и сдвинул брови. – Даша? Что ты здесь делаешь? – Я пришла просить за мою дочь! Ты не понимаешь?! Ирэна… – Мария Ивановна уже согласилась нам помочь, – оборвал Александр Викторович начинающийся слезо- и словоразлив. – Да?! – Да, – кивнула я. В принципе, я не сильно и врала, я же не сказала, чем именно. – Благодарю вас! – Дарья осела на ковер. Я почувствовала себя последней скотиной. Благовещенский подошел и без особого труда поднял супругу. – Пойдем, Дашенька. Я отвезу тебя домой… Дама удобно устроилась на руках у супруга, положив голову ему на плечо. Что меня царапнуло в этой картине? Не понимаю, нет… Минута – и я осталась одна. Упала в кресло без сил, позвонила и приказала принести себе чая. Горячего, крепкого и с медом. Как же мне паршиво! Вот он, тот выбор, который не позволяет остаться человеком даже в своих глазах. Соглашусь – потеряю жизнь и детей, с большой вероятностью. Откажусь – потеряю уважение к себе. Уже потеряла… До конца дней мне придется жить с осознанием своей трусости. Жить и понимать, что, если с Ирэной, что-то случится, я буду считать себя косвенно виноватой в этом. А если это ловушка? Если она расставлена на меня? Если… Ответа нет. Но даже в мире, который я оставила, мать двоих детей не пустили бы в штыковую атаку и не послали в разведку. Только если уж вовсе нет другого выхода. Окажись за моей спиной дети, я вела бы себя иначе. Но Ирэна человек достаточно взрослый. Это с моих позиций она ребенок, в том мире, который я оставила, семнадцатилетние еще во многом дети. Не все, нет. Но основная масса. А здесь в семнадцать часто уже сами родители. И восприятие другое. Совсем другое… Я не верю, что в этой истории все так просто. Не верю, но и доказать не могу. А значит что? Сидим на попе ровно. Потом будет видно, что дальше делать. * * * Единственное, что я могла, – это организовать нормальное питание. Что и сделала. Любому, от генерал-губернатора до простого казака, который заходил в мой особняк, предлагался чай и закуски. Чего покрепче не предлагалось. Даже наливка, в которой и пяти градусов-то нет, может так на расстроенные нервы упасть, что хуже всякой водки получится. В обед я решительно настояла на том, чтобы все сделали перерыв и поели. Благовещенский попытался сопротивляться, но куда там! Было б мне и впрямь семнадцать лет, я бы, может, и смутилась от ледяного тона и вежливых попыток меня выставить. Увы, в родном мире мне было глубоко за сорок. И даже мой шеф твердо знал, что выставить меня можно только силой. Как вариант – вызвать на меня ОМОН. В противном случае я ругалась, цеплялась и выедала мозг всеми способами. Почему это терпели? Да потому что специалист я хороший. В своей области даже незаменимый, а незаменимость – лучший катализатор наглости. Шансов не было ни у кого, так что ровно в два часа дня генерал-губернатор обнаружил себя за столом, с ложкой в руках, и перед ним дымилась большая тарелка с борщом. Да, я знаю, это вульгарное и простонародное блюдо. А надо бы подавать рябчиков, бекасов, трюфеля и прочее. Плевать. Мне – нравится, а остальные сами напросились. Кто в мой дом вошел, тот подчиняется моим правилам. – Приятного аппетита, Александр Викторович. Генерал-губернатор посмотрел на меня, на двери столовой, закрытые наглухо, и только головой покачал. – Вы тиран, Мария Ивановна. – Я хуже. Ложка отправилась в рот, а я улыбнулась. – Приятного аппетита. – Я должен извиниться за Дарью. – Нет, не должны. Она мать, я тоже. Я ее понимаю. Благовещенский криво улыбнулся. – Но просить вас о большем не стоит? – Нет, не стоит. Все равно я не смогу сделать больше. – Вас не волнует, что будет с Ирэной? Я покачала головой. – Ваша дочь не стала мне близким человеком. Я сочувствую ей, я сочувствую вашей супруге, мне жаль их обеих, но подставлять свою голову под топор? Простите, но по-настоящему меня волнуют только мои родные и близкие. Ну и ты еще. Но об этом я промолчу. – Откровенно. Но жестоко. Я развела руками. – Если человек говорит, что он любит всех, значит он не любит никого, это азбука. Что вы хотите от меня услышать, Александр Викторович? Красивую ложь? Слова о том, что эта история оставит шрам на моем сердце? Поверьте, я могу так сказать. Но вы же первый меня за это возненавидите. – Разве? – Когда открывается ложь, мы начинаем ненавидеть лжеца. Даже если говорим, что простили, все равно до конца простить не сможем. Это так. – Но лгут люди каждый день? Разве нет? – Можно сказать, что мне идет жуткая шляпка. Это тоже будет ложью, но простительной. Это… социальные роли. Любезность, оказанная потому, что так принято. А можно сказать, что вас волнует судьба моего брата, к примеру. Но это ведь не так? Если бы вам предложили разменять Ванину жизнь – на жизнь вашей дочери, что бы вы выбрали? Я спокойно отправила ложку борща в рот. – Да вы кушайте, вам еще силы нужны, вам еще дочь спасать. Не стоит множить вранье без необходимости. – Хорошо. – Благовещенский чуть расслабился и тоже принялся за еду. Чего я, собственно, и добивалась. Клин клином вышибают, а уж как получилось… да хоть бы и поленом! С размаху! – Кстати, вам очень к лицу была та шляпка… Я откровенно фыркнула. – Не сомневаюсь. Скажите, а если я вам дам кое-что? – Что именно? – Я экспериментирую с магией. А лощина – моя территория. Возможно, вам это как-то поможет. Пара артефактов.