— Он еще рекомендовал обратить внимание на здешних мусульман, — сказал Кисляк. — Разузнать, какие тут вообще есть религиозные секты. О способах связи договоримся. Кое-что для тебя у меня с собой. Антон Васильевич и деньги прислал. — Деньги? Деньги возьму. А зачем ему мусульмане? Богомольцы ему зачем? Смех. Уж не пойму, кому он вообще служит. Может, папе римскому? Ну, ладно, заметано, — прервал свои рассуждения Попов. — Рыбачь. Мы уже не одни… 2 Не без чувства страха и душевного смятения господин Лунстром ступил на землю родной Эстонии. Сколько времени утекло. Шутка ли сказать, тридцать три года — целая жизнь. Покончив с недолгими таможенными формальностями, господин Лунстром расспросил представителя «Интуриста» о гостинице и, узнав, что она близко, попросил захватить его чемодан, ибо сам захотел добираться пешком, посмотреть город. Из переписки с другом Лунстром знал о большом строительстве в Таллине, но истинный размах его потряс. За три десятилетия город вырос, наверное, вдвое. Появились целые новые районы. Глаз радовала чистота улиц. Забыв о гостинице, он шел и шел, не чувствуя усталости. Захотелось заглянуть на площадь к ратуше, посмотреть на крепостные стены, башни старого города. В гостиницу Лунстром попал лишь часа через два, обед в ресторане уже ждал его. Поднявшись в номер, он почувствовал, что прогулка утомила его, и решил отдохнуть. Когда в окне день начал гаснуть, ему позвонили. Это был приятный женский голос. Поздравив с прибытием в Таллин, от имени «Интуриста» ему предложили выбрать программу вечернего отдыха: цирк или театр. Но он, поблагодарив, отказался, сославшись на усталость. Однако вскоре вышел из гостиницы с тяжелым портфелем. Пройдя улицу Пик, нашел будку телефона-автомата и набрал номер. — Вас слушают! — ответил женский голос. — Это квартира Тооме? — Да. А кто вам нужен? — Попросите, пожалуйста, Арвиса. — Сейчас. Папа, это тебя. И уже низкий мужской голос: — Да, Арвис у телефона. — Здравствуй, дружище. — Простите, кто это? — Это Эндель. Ты помнишь такого? — Эндель? Не может быть! Где ты? — Рядом. Я остановился в гостинице «Виру», а сейчас на улице. Звоню из автомата. — Ты надолго? — Нет. В Таллине пробуду всего два дня. Я смогу вас увидеть? — Господи, разумеется. Мы с нетерпением ждем тебя. Надеюсь, дорогу не забыл? Немедленно иди к нам. Через минут десять мнимый Лунстром обнял старого друга. Тооме представил ему жену Риту и дочерей Анну и Айну. — Это, дорогие мои женщины, тот самый дядюшка Эндель, с которым я изредка переписываюсь. Мы с ним дружили в молодости, а потом он уехал в Швецию. Это было… — Это было еще до войны, — поспешно перебил Тооме Ребок. — Да, это было до войны, — внимательно посмотрев на друга, понимающе кивнул хозяин дома. Женщины занялись сервировкой стола, а мужчины прошли в кабинет. — Прежде всего объясни, что произошло с тобой после той ночи в сорок пятом, ты знаешь какой? — спросил Арвис. — Если ты помнишь, у нас была прекрасная яхта. Служба на улице Койдулы и мое тогдашнее положение помогли не только содержать судно в отличном состоянии, но и укрыть его от глаз немцев. Когда я почувствовал, что оставаться в бюро[18] стало опасным и крах близок, с одним из своих помощников, очень верным человеком, благополучно улизнул на яхте в Швецию. Ушел, так сказать, и от своих хозяев, и от тех, кто пришел им на смену. — Послушай, Эндель, но о твоей службе могут знать в Комитете государственной безопасности? — Голос Арвиса прозвучал глухо. — Правда, тебя сейчас вряд ли кто узнает, прошло столько времени. Но все-таки опасно. — Не беспокойся, в документах бюро я проходил под другой фамилией. К тому же как содержатель частного зубоврачебного кабинета. Потом, как ты помнишь, службу свою я не афишировал. О ней знали только ты да еще пара друзей. Тебе и твоим близким ничего не грозит. Конечно, если кому-нибудь взбредет в голову, докопается, что хозяин кабинета и я — одно и то же лицо, то… Но кому это нужно сейчас? — Какими судьбами ты в Таллине? — Турист. И фамилия моя, между прочим, Лунстром. Запомни — Лунстром. Это тоже прикрытие. Но появился я тут не только ради туризма. Об этом ты узнаешь немного позже. Теперь хочу знать о тебе, о твоей семье. Жена очень милая женщина. А дочери просто прелесть. Комсомолки, наверное? — Воспитаны в старых добрых традициях, — улыбнулся Арвис, но улыбка получилась натянутой. — Знают, что потеряли. Виллу мою на взморье отобрали. Еще был, если помнишь, дом, который я сдавал. Все прахом. Оставили только эту квартиру. Делай выводы сам. А что касается девочек, они уже вышли, как у нас говорится, из комсомольского возраста. Старшая была замужем. Неудачно. У младшей есть кавалеры, но я не вижу, чтобы это серьезно… — Арвис, у нас все готово. Проси гостя к столу. Мы ждем рассказов о Швеции. Первый тост был за встречу, потом за счастье детей. И уж тогда Ребок начал рассказывать о своей жизни в Швеции. Женщины, конечно, интересовались модами и теми мелочами, о которых мужчинам всегда не просто рассказывать. Особенно любопытна была Айна. Взгляд у нее был смелый. В отличие от своей пухленькой старшей сестры она была рослая, стройная, с порывистыми движениями. — Надеясь на вашу скромность, друзья мои, буду откровенен. Ближе вас у меня здесь никого не осталось. Как мы жили до присоединения, вы, девочки, слышали, наверное, от отца, а вы, госпожа Рита, помните сами. Порядки, которые начали наводить у нас, мне пришлись не по нраву. Я уехал. Знаю, как было трудно тут в войну. В войну везде было трудно. Но я попал в Швецию молодым, энергичным и полным радужных надежд. Были некоторые сбережения. Мы, Айна, кажется, с вами коллеги? — Да, я зубной врач. — Значит, пока живет человечество, без работы не останемся. Я понял это еще тогда, когда открыл свой врачебный кабинет. Довольно быстро упрочил материальное положение. Потом женился. — У вас, конечно, есть дети? — спросила Рита. — Увы. Мы прожили с Кристиной в добром согласии более четверти века. Тяжелый недуг забрал ее у меня. Он умолк, и все почувствовали себя неловко, особенно Рита. — Ведь и я не знал об этом, — выдавил Арвис. — Последняя весточка от тебя была лет шесть-семь назад. — Что делать! — Ребок покачал головой. — Сейчас я одинок, совершенно одинок. И начинает мучить мысль: кому оставлю свое наследство. Он пристально посмотрел в широко раскрытые глаза Айны. — Я даже стал подумывать о тебе, Арвис, о твоих детях. Не удивляйся. Если разобраться, ты всегда был мне другом, и самым близким из всех. Хорошо, что у тебя все как будто сложилось… А твои родители? — После войны отец работал в адвокатуре. Я пошел, ты знаешь, по его стопам. Мать я похоронил в пятьдесят седьмом, а годом позже отца. Как живем? Рита занимается домом. Анна учится в институте. Айна работает. — Как летит время, — взглянув на часы, посетовал господин Ребок. — Начало двенадцатого. Мне пора. А то еще схватятся эти заботливые товарищи из «Интуриста». В портфеле подарки. Кому что — разберитесь. Я пошел. — Я провожу тебя, — вызвался Арвис. — Что ж, пойдем. — Гость простился с женщинами, в глазах которых теперь можно было прочесть доброжелательность и участие. — Арвис, я далеко не случайно заговорил о своем одиночестве, — сказал Ребок, когда они окунулись в прохладную тишину весенней ночи. — Это действительно меня мучит. Нет никого, кому бы я мог передать нажитое. Вилла, машина, кабинет с состоятельной клиентурой и далеко не маленький банковский счет. Я вспомнил тебя. Подумай над этим. Посоветуйся с Ритой, поговори осторожно с Айной — все до последней кроны оставлю ей. Она понравилась мне. Не пойми меня превратно. Оставлю только как любимой дочери. — Это так неожиданно, Эндель. Но навеки расстаться с родным ребенком… — Почему навеки? Вы можете поехать к ней. Она в конце концов может приехать к вам. И потом у тебя останется Анна. Решайте, Арвис, решайте. Я очень серьезно намерен. Переезд произойдет на вполне легальных началах, как именно, уточним после. Жаль, что мы так быстро дошли. Вот мое временное пристанище. Спасибо, что проводил, Арвис. До завтра, спокойной ночи. — Ты шутишь, Эндель. Какое там спокойствие! Благодарю тебя. Прощай. Все так неожиданно… 3 Вначале Андрей Божков решил, что сразу по возвращении домой пойдет и расскажет все как было. И… будь что будет. Но время шло, а он все не мог заставить себя сделать решающий шаг. Старался не думать об этом и даже за работой порой забывал. Но потом снова и снова вставал в памяти тот июньский день… …Начало лета выдалось на редкость жарким. Все, кто имел возможность, выехали из города, ища спасение в ближайших лесах. Но здешние леса нельзя было сравнивать с необозримыми зелеными морями России. Они скорее походили на городские парки, ухоженные, вычищенные. Но все же лес есть лес, и даже такой прилизанный и причесанный он доставлял радость. Сотрудники советского посольства в этой небольшой стране имели свою загородную базу, участок земли, на которой стояли три коттеджа. Был разбит розарий, хорошая площадка для волейбола, теннисный корт, стол для пинг-понга. Воскресный день пролетел быстро и весело, и все, кто отдыхал на «даче», как по-московски называли все посольские свой зеленый уголок, откровенно жалели, что нужно возвращаться в город. Утром в понедельник расселись в легковые машины и микроавтобус. Тенистая улица вывела к автостраде, и автомобили погрузились в пахнущий бензином и гарью живой разноцветный поток, мчавшийся в сторону города. Андрей Божков, сухопарый молодой человек с живыми карими глазами и копной непослушных волос, лишь в начале пути участвовал в споре о вчерашнем футбольном матче, который смотрели по телевизору, потом приумолк и стал думать о своем. О том, что еще недели две, и работа его здесь завершится и как вернется домой в Москву и, наверное, успеет к отъезду ребят в Карелию. Двое его друзей и он с прошлого года готовились к этому путешествию. Машины нырнули в тоннель и въехали в город. — Андрей, вы сегодня освободитесь как обычно? — вывел его из задумчивости голос Бориса Ивановича, второго секретаря посольства. — Да. Две-три поездки, и все материалы будут собраны. — Вернетесь, загляните ко мне. Я тоже для вас кое-что подобрал. Надеюсь, пригодится.