Я зарылся в теплые мягкие простыни и закрыл глаза. Спустя какое-то время я услышал голоса родителей, они тихо перешептывались рядом. Один из голосов сказал: – Кажется, Майкл очнулся. Глаза открыл. Другой прошептал: – Слава богу. Счастье нахлынуло на меня, когда я понял, что родители здесь, со мной. Счастье и облегчение. Я жив, и со мной родители. Я открыл глаза, прочистил горло: – Мама? Папа? Как только их лица возникли надо мной, в памяти вспыхнуло воспоминание о случившемся. Вспомнилось ужасное чувство полета, когда автомобиль, пробив заграждение, вылетел в небо. Вспомнилось, как мы вопили, пока машина летела вниз, а затем сокрушительный удар, скрежет металла, звонкий треск бьющегося стекла, ошеломляющая боль и запредельный шок. Мама и папа склонились над моей койкой. Глаза у обоих красные, лица усталые, на щеках подсохшие дорожки от слез. Я несколько раз моргнул. Попытался заговорить, но не смог издать ни звука. Я был так счастлив видеть их, что хотелось сразу и смеяться, и плакать, и кричать. Через несколько секунд их лица обрели четкость. А ко мне наконец вернулась речь. – Что у меня сломано? – Вопрос сорвался с губ непроизвольно. Он испугал даже меня самого. Мама приложила ладонь к моей щеке: – Ты цел, Майкл. У тебя ничего не сломано. Ты в порядке. И уже очнулся. Слава богу, ты очнулся. Я кивнул. Голова была как булыжник, но двигал я ею безо всяких проблем. Руки тоже слушались, да и ноги я чувствовал. – Ты ничего себе не сломал, – подхватил папа со слезами на глазах. Он даже не пытался их вытереть. – Доктор говорит, это просто чудо. Ты будто несокрушимый. – Какое-то время ты, наверное, будешь страдать от ломоты во всем теле, – сказала мама. – Твои мышцы перенапряглись. Ничего, об этом физиотерапевты позаботятся. А еще, Майкл, ты заработал пару синяков. Но все-таки ничего не сломал и не отбил. Она нежно похлопала меня по укрытой одеялом груди. В ярком свете больничных ламп я увидел, что ее щеки тоже блестят от слез. – Ты в порядке. С тобой все будет хорошо, – приговаривала она дрожащим голосом. – Ты счастливчик, – сказал папа. – Машина разбита в хлам. Ты помнишь, как это случилось? Я еще раз кивнул. – Я помню, – проговорил я. – Но… я… так хочу спать… Моя голова… Все будто в тумане… Мама снова похлопала меня по груди: – Ничего страшного. У нас будет еще много времени поговорить. – Да. Потом поговорим, – сказал папа и отступил на пару шагов от кровати. – Тебе что-нибудь принести? – спросила мама. – Есть хочешь? – Не-а, – проговорил я и закрыл глаза. И уже проваливаясь в темноту, вдруг спохватился. – Эй, – проговорил я, – подождите. Вы не сказали… Где Гейб? Как он себя чувствует? Родители как-то резко втянули в себя воздух. Мама побледнела. Они переглянулись. – Э… – открыла было рот мама, но тут же умолкла. – Мне очень жаль, Майкл, – произнес папа, избегая моего взгляда. – Гейб не выжил. Он… он разбился насмерть. 31 Гейб. Следующие два дня в больнице прошли очень странно. Я то проваливался в сон, то снова просыпался, не понимая, отчего мне так грустно, – и вдруг вспоминал о Гейбе. Гейб, мой верный друг… где же он? А потом возвращалась память. Гейб умер, твердил я себе снова и снова, и все равно это казалось невозможным. Разве можно смириться со смертью лучшего друга? Поначалу я лишь сгорал от тоски по Гейбу и от жалости к себе, но со временем горе переросло в гнев. Я хотел найти Ангела, хотел, чтобы он заплатил за содеянное. Я хотел убить его. Я понял, что пора признаться. Рассказать обо всем полиции. Принять все необходимые меры, чтобы Ангел не мог больше ни убить, ни искалечить никого из нас. В день, когда меня выписали, мы с Пеппер встретились с полицейскими. Наши родители тоже присутствовали. Мы все собрались дома у Пеппер. – Они придут с минуты на минуту, – сообщил отец Пеппер, засучивая рукава серой фуфайки. Он работает на дому – выполняет какие-то исследования для инженерного факультета в муниципальном колледже, и я никогда не видел его одетым во что-нибудь другое, кроме серого спортивного костюма. У него густая седая шевелюра, голубые глаза с прищуром, румяные щеки, а еще весьма своеобразное чувство юмора. Обычно невозмутимый и сыплющий остротами, сегодня он был тих и молчалив, а взгляд его тревожно блуждал из стороны в сторону. Войдя в гостиную Дэвисов, я уселся между мамой и папой на черный кожаный диван. Отец Пеппер стоял у окна, выглядывая во двор через щель между занавесками. Сама Пеппер сидела на краю тахты напротив нас, сцепив руки на коленях. Ее голову покрывала просторная голубая шапка. Пеппер не хотелось, чтобы кто-то видел порезы и кровоподтеки на ее голове, да и клочья некогда прекрасных рыжих волос, уцелевшие после нападения Ангела, смотрелись безобразно и жалко. – Сегодня мы все расскажем, да, Майкл? – спросила она, не сводя с меня гневного взгляда. – Я давно подозревала, что ты от нас что-то скрываешь, – сказала мне мама. – Не знаю отчего. Сердце подсказывало. Папа переводил взгляд с Пеппер на меня: – Я так понимаю, у вас есть соображения, откуда ноги растут? – А вот и полиция, – сообщил мистер Дэвис. Задернув занавеску, он побежал открывать и через несколько секунд вернулся в сопровождении двух полицейских. Офицер Гонсалес оказалась высокой, стройной молодой женщиной с длинными темными волосами, стянутыми в хвост на затылке, темными серьезными глазами и строгим лицом. Войдя, она тут же окинула комнату цепким взглядом. Ее напарник, офицер Нова, был на целую голову ниже. Он снял фуражку, обнажив шапку седеющих кудрей. Его круглую упитанную физиономию украшали аккуратно подстриженные седые усы и козлиная бородка. В руке он держал небольшой айпод и, как только мы все представились, начал быстро печатать на нем. Усевшись на кушетку напротив нас, копы дружно поправили кобуры. Рубашка Новы натянулась на объемистом пузе. Он прочистил горло: – Итак, кто хочет начать? – Расскажите, что, по-вашему, происходит, – произнесла Гонсалес. – Не спешите. Не упускайте ни малейших деталей. Мы с офицером Новой решим, что имеет значение для этого дела. Мы с Пеппер переглянулись. До этого момента я старался не говорить родителям слишком много. Они умоляли меня рассказать все без утайки, а мне не хватало духу… Я не сомневался, что папа на стенку полезет, узнав о происшествии со снегоходом. И поэтому предпочел бы держать его в неведении как можно дольше. Теперь мои руки взмокли и стали холодными, а сердце колотилось как безумное. Настал момент истины. – Я считаю, что начать должен Майкл, – сказала Пеппер. Мне показалось, что в ее голосе прозвучала горькая нотка. Как будто в том, что случилось, была целиком моя вина. Чего уж там, я знал, что она права. С тяжелым вздохом я принялся рассказывать обо всем, начиная с субботней гонки на снегоходах. Пока я говорил, в комнате царила гробовая тишина. Чем больше я рассказывал, тем сильнее нервничал. Горло сжималось, во рту пересохло, как в пустыне, и мне пришлось прерваться на глоток воды. Отец не сдержал резкого возгласа, когда я описал катастрофу со снегоходом. – Майкл, ты обязан был все рассказать, – прервал он мою исповедь. – Надо было сразу прийти ко мне. Мы бы вместе обратились в полицию, и ничего этого, глядишь, не случилось бы. Он не сердился, скорее был подавлен. – Прости меня, папа, – пробормотал я. – Понимаю, ты прав. Но… мы испугались последствий и… и… ну, мы просто не знали, что нам за это будет. – Пожалуйста, Майкл, не прерывайся, – сказала Гонсалес, подняв руку. Нова продолжал заносить мои показания на айпод. – Ты дал нам очень ценные сведения. – Попрошу не перебивать, пока он не закончит, – строго добавил Нова, глядя на моего папу. – Извините, – пробормотал тот. – Просто не люблю подобные сюрпризы. – Сюрпризы только начинаются, – признался я. И, глотнув еще воды, продолжил. Я рассказал, как мы оставили Ангела лежать в снегу, решив, что он мертв, и как потом вернулись и обнаружили, что он исчез.