Миэтта держала мужчину под руку, а значит, это мог быть только Филипп, герцог Орлеанский, брат короля. Филипп спустился и обвёл нас взглядом. – Обязательно устраивать такой шум с утра? Амио покраснел. – Прошу прощения, мсье. Деловой вопрос. – Это всё из-за вашей дурацкой сбежавшей змеи? – Да, мсье. – Ну, мой дорогой граф, скажу так: если я найду одного из ваших питомцев в своей спальне, то отрублю вам голову. Амио побледнел. – Д-да, мсье. Филипп фыркнул. – Сегодня позволяю вам остаться здесь, – сказал он и вышел, не удостоив никого вторым взглядом. Миэтта пошла за ним, слегка улыбнувшись мне. Теперь Амио стал белым как мел. За его спиной графиня сжалась в комок, отчаянно пытаясь не заплакать. Я заметил, что девушки, стоявшие рядом с Салли, были в восторге. Их явно порадовало затруднительное положение графини. Все, кроме графской четы, вышли на улицу следом за герцогом и герцогиней. Не желая и дальше провоцировать Амио, я тоже ушёл, не взглянув на него. Уже в дверях, я заметил, как графиня расплакалась и убежала… Хотя Филипп одним махом решил дело со змеёй, я чувствовал неприязнь к этому человеку. Его чрезмерно богатая одежда… На такую сумму я мог бы жить несколько лет! И было в нём что-то ещё, вызывающее раздражение. Казалось, герцог постоянно оглядывает окружающих людей, будто пытаясь определить, как лучше всего ими манипулировать. И кроме того его словно бы вовсе не трогала красота Миэтты. Все прочие мужчины были, бесспорно, очарованы ею; герцог же относился к жене холодно и будто бы даже с пренебрежением. Но при том прожигал ревнивыми взглядами каждого кавалера, который осмелился дать понять, что общество герцогини ему приятно. Если бы я не знал, что убийцы нацелились в том числе и на Филиппа, то наряду с Амио включил бы его в свой (условно короткий) список подозреваемых. Кареты уже ждали у крыльца, но Филипп медлил, по непонятной причине оттягивая поездку, пока солнце не показалось над горизонтом. Хотя Лувр находился всего в нескольких сотнях футов от Пале-Рояля, идея использовать ноги даже не рассматривалась. Слуг это не касалось, само собой. В итоге они прибыли раньше нас. Все долго рассаживались по экипажам и отъезжали, и в итоге это заняло прорву времени. Просто дойти пешком было бы гораздо быстрее. Я вышел из кареты, и ко мне поспешил Том. Он пытался удрать от бойкой горничной, которая оглядела моего гиганта-друга и решила «потренировывать свой англейский». К ужасу Тома, я отправил его обратно – к девушке, которая тут же затрепыхала ресницами. Выбора у меня не было: входя в Лувр, дворяне не брали с собой слуг. Лувр был невероятен – трёхэтажный дворец, выстроенный из бежевого камня, окружённый величественными колоннами и изящными статуями. Вспомнив, что мне надлежит выглядеть аристократом, я старался не пялить глаза, как сделал бы простолюдин. А жаль. В результате мне так и не удалось вдосталь полюбоваться видом. Дворцовый распорядитель подгонял нас, упрекая герцога за опоздание. Я успел заметить, что французские слуги зачастую грубят своим хозяевам. В доме Шателенов я такого не видел, зато в Пале-Рояле – сплошь и рядом. Это немного шокировало. В Англии за разговоры в подобном тоне прислугу бы выпороли. В сопровождении распорядителя мы отправились прямиком в королевские покои. Дамы остались дожидаться в соседней комнате, а джентльмены вошли в опочивальню. Здесь – как и во всех богатых французских спальнях – большую часть места занимала огромная кровать с балдахином – такая широкая, что на ней можно было улечься ввосьмером. Её прикрывал лёгкий полупрозрачный синий занавес. Мы сгрудились в углу комнаты, а слуга поднял ткань, и нашим взорам предстал почивающий Людовик. Затем распорядитель позвонил в колокольчик, и король сел на кровати. Призна́юсь, мне было любопытно посмотреть, как он выглядит. Я заметил несомненное сходство с Филиппом – то же овальное лицо, прямой благородный нос и полные губы. И хотя Людовик не произнёс ни слова, мне он сразу показался более приятным и дружелюбным, чем его брат. Слуги принесли несколько чаш. В одной была вода – и король умылся. В остальных лежали фрукты, мясо и хлеб. Он съел из каждой понемногу, а потом жестом велел всё убрать. Мой учитель всегда говорил, что политика ему претит. Я никогда не понимал толком, что это значит. Оглянувшись вокруг, я с удивлением понял, что все остальные с восхищением взирают на Людовика. Что ж, в какой-то мере я мог это понять – всё же он был их королём… но не моим. И пусть он был самым важным человеком во Франции, однако облачённый в ночную рубашку Людовик походил на любого мужчину, сующего в рот кусок дыни. Наконец мы вышли из спальни и воссоединились со своими слугами. Наверное, у меня был малость растерянный вид, потому что Том ухмыльнулся. – Было ли захватывающе наблюдать, как проснулся король, мсье? – спросил он. – Невероятно, – буркнул я. – Я хочу услышать всё-всё, месье! Скажите, что он сделал в первую очередь? – Мне не кажется, что… – Он открыл глаза? Потянулся? Зевнул? Скажите, что он зевнул! – Может, прекратишь уже? Вид у Тома стал задумчивым. – Хотел бы я увидеть, как король садится. – Ты будешь доводить меня целый день? – Это Франция, мсье, – надменно отозвался он. – Я могу грубить вам, сколько захочу. Том упорно продолжал величать меня «мсье». Я напомнил ему, что в Пале-Рояле у меня под кроватью лежит целая коробка ядов. Ещё я сказал, что если он не прекратит, я воспользуюсь своим правом сеньора и организую его свадьбу с той чрезмерно пылкой горничной. Тут он наконец-то заткнулся. По прошествии нескольких минут ожидания и ничегонеделания мне снова пришлось оставить Тома со слугами. Теперь, когда король позавтракал, настал черёд всех прочих. Нас провели в большую комнату, где на длинном столе ждали несколько блюд с едой. Все брали что кому нравилось и ели, одновременно беседуя. Мужчины и женщины снова разделились. Теперь, когда мне предстояло общаться с людьми, я вновь почувствовал себя неуютно. За исключением Филиппа, с которым мне разговаривать не хотелось, я никого толком здесь не знал. Более того: хотя мне надо было провести расследование – выяснить что-нибудь насчёт Амио и прочих, кто мог быть связан с убийцами, – я понятия не имел, как разговаривать с этими людьми. Пока я сидел в карете и притворялся бароном, всё выглядело очень просто. Но совсем иное дело – убедить цвет французского дворянства, что я им ровня. По пути в Париж, сидя в экипаже и прячась за шторами, я практиковался вести подобные разговоры, и тогда мне казалось, что это звучит великолепно. Теперь же я не мог вымолвить ни слова – и стоял болван болваном. С изумлением я заметил, что Салли чувствует себя как рыба в воде. Её окружала группка девушек, жадно внимавших рассказам Салли; глаза их возбуждённо блестели. Правда, немного беспокоило то, что они время от времени с интересом поглядывали на меня… Я мысленно застонал. Какая жалость, что здесь нет Симона! Мне надо было перед расставанием расспросить его, как общаться с такими людьми. А вскоре Симон уедет из города, и я останусь совсем один. И тут кто-то решился заговорить со мной. Человек в жилете с золотыми пуговицами подошёл и представился как маркиз де Ножан-сюр-Сен. – Я слышал, нынче утром граф де Кольмар устроил сцену, – сказал он. Мне тут же вспомнились слова Симона. Самая ходовая монета в этом королевстве – сплетни. Возможно, надо двигаться этим путём. – Да, месье, – сказал я. – Мой др… мой слуга разрубил змею напополам. Мужчина рассмеялся. – О, так это были вы! Что ж, рад за вас. – Амио обещал мне неприятности. Маркиз махнул рукой. – Фу ты ну ты. Он мантия, а не шпага. – Маркиз посмотрел на меня с возрастающим интересом. – А вы? – Простите?.. – Ваша семья. Сердце учащённо забилось. Я понятия не имел, что он имеет в виду. Однако, судя по всему, мне следовало это знать. Я лихорадочно раздумывал, что сказать. Ну… поскольку я Эшкомб, видимо, мне нужно быть «шпагой». – Мой дед – соратник короля Англии. Не один десяток лет он был верным генералом Карла. Очевидно, это был правильный ответ. Маркиз удовлетворённо кивнул. – Тогда вы понимаете суть проблемы, – сказал он. Я сделал над собой усилие, чтобы не таращиться на него. К нам присоединился ещё один джентльмен – с тонкими усиками и дружелюбным взглядом. – Жан-Батист Кольбер, – представился он. Теперь я занервничал ещё больше. Это имя я знал – лорд Эшкомб упоминал его. Жан-Батист Кольбер был самым доверенным министром Людовика. «Если вам что-то понадобится – ступайте к нему». – Я невольно услышал ваш разговор, – сказал Кольбер. – Вы из Англии? Ваше имение неподалёку от Лондона? – Неподалёку, – осторожно сказал я. – Но в городе я давно не был. – Разумеется, учитывая болезнь. Нет ли у вас новостей об эпидемии? Я внезапно ощутил громадное облегчение. Эта тема была мне близка и понятна. Осторожно и отстранённо (ведь Кристофер Эшкомб никак не мог ошиваться рядом с чумными больными) я принялся рассказывать им, что творится в Англии. О комете и зловещих предзнаменованиях. О возникновении и распространении чумы. Об ужасном опустошении, которое она принесла в Лондон. Вокруг начали собираться люди. Я планировал сообщить им только самые свежие новости, но едва лишь первые слова сорвались с моих губ, я ощутил непреодолимое желание говорить и говорить. Рассказать им всё. Мне хотелось, чтобы они поняли. Хотелось, чтобы они прочувствовали нашу скорбь и нашу боль. Узнали о детях, лежащих мёртвыми на руках матерей. О друзьях и родных, которых мы потеряли. Мне хотелось, чтобы они знали, кто мы. Каковы наши люди. Я говорил об отваге, которую мне доводилось видеть. О щедрости. О жертвах, которые мы приносили, несмотря на царящий вокруг ужас. Я говорил и говорил, а они слушали в молчании. И никто не проронил ни слова даже когда я закончил. И, наконец, один человек нарушил тишину… Глава 23