Снизу донеслись звуки: Брир то ли пришел, то ли ушел; замыслил очередное зверство или вернулся домой, совершив таковое. Мамулян сосредоточился на глухой стене напротив, но, как ни старался избавиться от травмы, все еще чувствовал вторжение: извергающуюся головку, жар акта. – Забудь, – произнес он вслух. Забудь о коричневом огне, исходящем от них. Для тебя это не риск. Смотри только на пустоту – обещание пустоты. Его внутренности затряслись. Под его пристальным взглядом краска на стене, казалось, покрылась волдырями. Венерические высыпания обезобразили ее пустоту. Иллюзии, тем не менее, ужасно реальные для него. Очень хорошо: если он не сможет избавиться от непристойностей, то преобразит их. Нетрудно превратить сексуальность в насилие, вздохи – в крики, толчки – в конвульсии. Грамматика та же, отличалась лишь пунктуация. Когда Мамулян вообразил, как любовники становятся едины в смерти, обуревающая его тошнота отступила. Какова была их сущность перед лицом этой пустоты? Преходяща. Их обещания? Претенциозны. Он начал успокаиваться. Язвы на стене постепенно заживали, и через несколько минут он остался с отголоском пустоты, в которой так нуждался. Жизнь приходила и уходила. А отсутствие, как он знал, длилось вечно. 33 – Да, кстати, тебе звонили. Билл Той. Позавчера. Марти оторвал взгляд от тарелки с бифштексом и скривился. – Почему ты мне не сказала? Она выглядела раскаявшейся. – Это было в тот день, когда я взорвалась из-за тех идиотов. Я оставила тебе записку… – Я ничего не получил. – …в блокноте рядом с телефоном. Записка была на месте: «Позвони Тою» и номер телефона. Он набрал номер и ждал целую минуту, прежде чем трубку сняли на другом конце провода. Это был не Той. У женщины, которая ответила на звонок, был тихий, потерянный голос, невнятный, будто она слишком много выпила. – Могу я поговорить с Уильямом Тоем, пожалуйста? – спросил Марти. – Он ушел, – ответила женщина. – А-а. Понятно. – Он не вернется. Никогда. Голос звучал жутковато. – Кто это? – спросила незнакомка. – Не имеет значения, – ответил Марти. Интуиция восстала против того, чтобы назвать свое имя. – Кто это? – снова спросила она. – Извините за беспокойство. – Кто это? Он положил трубку, оборвав хлюпающие настойчивые звуки на том конце провода. Лишь сделав это, Марти осознал, что рубашка прилипла к его груди и спине, внезапно покрывшимся холодным потом. Влюбовном гнездышке в Пимлико Ивонн полчаса или больше повторяла в трубку «Кто это?», прежде чем выронить ее. Потом она отошла от телефона и села. Диван был влажным: на нем расползались большие липкие пятна от того места, где она всегда сидела. Она предполагала, что это как-то связано с ней, но не могла понять, как и почему. Не могла объяснить и мух, которые с жужжанием слетались к ней со всех сторон, копошились в волосах и на одежде. – Кто это? – снова спросила она. Вопрос казался вполне уместным, хотя она больше не разговаривала с незнакомцем по телефону. Гниющая кожа на ее руках, кровь, которую она оставляла в ванне после купания, жуткое зрелище в зеркале – все вызывало один и тот же гипнотический вопрос: «Кто это?» – Кто это? Кто это? Кто это? VI. Древо 34 Брир ненавидел этот дом. Он был холодным, а местные жители в этой части города негостеприимными. Стоило шагнуть за порог, как на него смотрели с подозрением. На это, как он вынужденно признал, имелись свои причины. В последние недели вокруг него стал витать запах, тошнотворный и сладковатый, из-за которого было почти стыдно приближаться к милашкам у ограды школьного двора, из страха, что они зажмут носы пальчиками, скажут «фу-у-у, какашка!» и убегут, обзывая его. Когда они так делали, ему хотелось умереть. Хотя в доме не было отопления и ему приходилось купаться в холодной воде, он все же мылся с головы до ног три или четыре раза в день, надеясь избавиться от запаха. Когда это не помогало, покупал духи – в частности, с ароматом сандалового дерева, – и обливал ими свое тело после каждого омовения. Теперь комментарии, выкрикиваемые ему вслед, касались не экскрементов, а его сексуальной жизни. Он невозмутимо принимал шквал издевок. Тем не менее тупые обиды гноились в нем. И дело не только в том, как с ним обращались в округе. Европеец после вежливого ухаживания все больше относился к нему с презрением: скорее как к лакею, чем как к союзнику. Его раздражало то, как его посылали в то или иное место искать Тоя – просили прочесать миллионный город в поисках сморщенного старика, которого Брир в последний раз видел карабкающимся по стене совершенно голым: его тощие ягодицы белели в лунном свете. Европеец терял чувство меры. Какие бы преступления ни совершил этот Той против Мамуляна, они едва ли могли быть серьезными, и Брир чувствовал слабость от усталости, думая, что придется еще один день бродить по улицам. Несмотря на усталость, сон, казалось, почти полностью покинул его. Ничто, даже изнеможение, убивающее нервы, не могло заставить тело отключиться больше, чем на несколько торопливых минут, и даже тогда его разум видел такие вещи, такие ужасные вещи, что едва ли можно было назвать сон блаженным. Единственным утешением оставались его милашки. Это было одно из немногих преимуществ дома: подвал. Просто сухое, прохладное помещение, которое он систематически очищал от мусора, оставленного предыдущими владельцами. Долгая работа, но он постепенно приводил подвал в желаемый вид, и, хотя ему никогда не нравились замкнутые пространства, в темноте и ощущении подземелья было что-то такое, что отвечало его невысказанной потребности. Скоро он все отмоет до блеска, развесит по стенам разноцветные бумажные гирлянды-цепочки, а на полу расставит цветы в вазах. Может, еще стол, накрытый скатертью, пахнущей фиалками; удобные кресла для гостей. Тогда он сможет принимать друзей тем способом, к которому, как он надеялся, они привыкнут. Все его приготовления могли быть осуществлены гораздо быстрее, если бы его вечно не прерывали дурацкие поручения Европейца. Но время для такого рабства, решил он, подошло к концу. Сегодня он скажет Мамуляну, что ни шантажом, ни силой его не вынудят продолжить игру. Он пригрозит уйти, если дело дойдет до худшего. Поедет на север. На севере были места, где солнце не появлялось в небе пять месяцев в году – он читал о таких, – и это казалось ему прекрасным. Солнца нет, но есть глубокие пещеры, в которых можно жить, дыры, куда не проникает даже лунный свет. Настало время выложить карты на стол. Если в доме холодно, то в комнате Мамуляна еще холоднее. Казалось, само дыхание Европейца было ледяным, словно воздух в морге. Брир стоял в дверях. Он был в этой комнате всего один раз, и его мучил страх перед ней. Она выглядела слишком незамысловато. Европеец попросил Брира заколотить окно досками, что тот и сделал. Теперь, при свете единственного фитиля, горящего в плошке с маслом на полу, комната выглядела мрачной и серой; все в ней казалось нереальным, даже Европеец. Он сидел в кресле из темного дерева, которое было единственным предметом обстановки, и смотрел на Брира остекленевшими глазами, будто ослеп. – Я тебя не звал, – сказал Мамулян. – Я хотел… поговорить. – Тогда закрой дверь. Хотя это противоречило здравому смыслу, Брир повиновался. Замок щелкнул у него за спиной; теперь комната была сосредоточена на единственном пламени и его прерывистом сиянии. Брир вяло оглядел комнату в поисках места, где можно присесть или хотя бы прислониться. Не тут-то было; строгость обстановки пристыдила бы аскета. Только несколько одеял на голых досках в углу, где спал великий человек; стопка книг у стены; колода карт; кувшин с водой и чашка; больше ничего. Стены, не считая четок на гвоздике, были голыми. – Чего ты хочешь, Энтони? Все, о чем Брир мог думать: я ненавижу эту комнату. – Говори, что должен сказать. – Я хочу уйти… – Уйти? – Да. Меня беспокоят мухи. Их слишком много. – Не больше, чем всегда в мае. Может, в этом году теплее обычного. Все указывает на то, что летом нас ждет палящий зной. От одной мысли о жаре и свете Брира затошнило. И вот еще что: его живот бунтовал, когда он клал в него еду. Европеец обещал новый мир – здоровье, богатство и счастье, – но он терпел муки про`клятых. Обман, сплошной обман. – Почему ты не дал мне умереть? – спросил он, не думая, что говорит. – Ты мне нужен. – Но мне плохо. – Труд вскоре завершится. Брир посмотрел прямо на Мамуляна, на что ему редко хватало смелости. Но отчаяние превратилось в стержень в его спине. – Ты о поиске Тоя? Мы его не найдем. Это невозможно. – О, мы сделаем это, Энтони. Я настаиваю. Брир вздохнул. – Лучше бы я умер, – сказал он. – Не говори так. У тебя есть вся свобода, которую ты хочешь, не так ли? Теперь ты не чувствуешь вины, верно?