– Нет, – прошептала она у самого его рта. – …хочу тебя видеть… Она снова села. Он озадаченно смотрел на нее снизу вверх. – Не так быстро, – сказала она и приподняла свитер достаточно высоко, чтобы открыть ему свой живот и грудь, не снимая одежды. Марти смотрел на ее тело, будто слепой, которому даровали зрение: мурашки по коже, ее образ во всей своей нежданной завершенности. Его руки блуждали там, куда устремлялись глаза, сжимая ее яркую кожу, описывая спирали на ее сосках, наблюдая, как тяжесть грудей оседает на ее грудной клетке. Рот теперь следовал за глазами и руками: он хотел омыть ее своим языком. Она притянула его голову к себе. Сквозь сетку волос его кожа отливала детским розовым цветом. Она вытянула шею, чтобы поцеловать его, но не смогла дотянуться и вместо этого скользнула рукой вниз, чтобы взять его член. – Будь осторожна, – прошептал он, когда она погладила его. Ладонь увлажнилась; она разжала хватку. Он мягко подтолкнул ее, и они упали бок о бок на кровать. Она стянула халат с его шеи, пока его пальцы теребили пуговицу на ее джинсах. Она не пыталась помочь ему, ей нравилось выражение сосредоточенности на его лице. Было бы так хорошо быть с ним совершенно голой, кожа к коже. Но сейчас не время так рисковать. Предположим, он увидит синяки и следы от уколов и отвергнет ее. Это было бы невыносимо. Он успешно расстегнул пуговицу и молнию на ширинке, и теперь его руки были в ее джинсах, скользнув под верхнюю часть трусиков. В нем чувствовалась настойчивость, и, как бы ей ни нравилось наблюдать за его намерениями, сейчас она помогла ему с раздеванием, приподняв бедра с кровати и спустив джинсы и трусики вниз, обнажая свое тело от сосков до колен. Он двигался над ней, оставляя след из слюны, отмечая свой путь, облизывая ее пупок, и теперь ниже; его лицо раскраснелось, а язык был в ней; он был не совсем опытным, но жаждущим узнать, выискивая места, которые доставляли ей удовольствие, по звукам ее вздохов. Он спустил джинсы ниже, а когда она не стала сопротивляться, полностью снял их. Ее трусики последовали за ними, и она закрыла глаза, забыв обо всем, кроме его исследования. В своем рвении он проявлял инстинкты каннибала; ничто из того, чем его кормило ее тело, не могло быть отвергнуто; он давил так глубоко, как позволяла анатомия. Что-то зудело у нее в затылке, но она не обращала на это внимания, слишком занятая другим делом. Он оторвал взгляд от ее паха, и на его лице отразилось сомнение. – Продолжай, – сказала она. Она приподнялась на кровати, приглашая его войти. Сомнение на его лице не исчезло. – В чем дело? – Резинки нет, – сказал он. – Забудь. Второго приглашения ему не требовалось. Ее положение – она не лежала под ним, а полусидела – позволяло ей наблюдать за милым зрелищем: он сжимал член у самого корня, пока головка не потемнела и не заблестела, прежде чем войти в нее медленно, почти благоговейно. Перестав сдавливать самого себя, он положил руки на кровать по обе стороны от нее, его спина выгнулась, как полумесяц в полумесяце, вес тела направил его внутрь. Его губы приоткрылись, язык скользнул по ее глазам. Она двинулась ему навстречу, прижимаясь своими бедрами к его бедрам. Он вздохнул и нахмурился. О господи, подумала она, он кончил. Но его глаза снова открылись, все еще неистовые, и его движения, после первоначальной угрозы промаха, были ровными и медленными. И опять ее побеспокоила шея: она чувствовала нечто большее, чем просто зуд. Это был укус, сверлящий бур. Она попыталась не обращать внимания, но ощущение усилилось, когда ее тело поддалось моменту. Марти был слишком поглощен их сопряженной анатомией, чтобы заметить ее дискомфорт. Его дыхание было прерывистым, горячим на ее лице. Она попыталась пошевелиться, надеясь, что боль вызвана просто напряжением позы. – Марти… – выдохнула она, – перевернись. Сначала он не был уверен в маневре, но, как только оказался на спине, а она сидела на нем, он легко поймал ее ритм. Он снова начал карабкаться: голова кружилась от высоты. Боль в шее не утихала, но Карис старалась ее игнорировать. Она наклонилась вперед, ее лицо было на шесть дюймов выше лица Марти, и позволила слюне упасть из своего рта в его; нитка пузырьков, которые он принял с открытой улыбкой, пробиваясь в нее так глубоко, как только мог, и удерживаясь там. Внезапно в ней что-то шевельнулось. Не Марти. Нечто иное – или кто-то иной – затрепетало внутри тела. Ее концентрация ослабла, сердце тоже. Она потеряла всякое представление о том, где находится и что собой представляет. Другая пара глаз, казалось, смотрела сквозь нее: на мгновение она разделила ви́дение их владельца: узрела секс как разврат, грубое и животное соитие. – Нет, – проговорила она, пытаясь подавить внезапно подступившую тошноту. Марти открыл глаза до щелочек, восприняв ее «нет» как приказ отложить финиш. – Я пытаюсь, детка… – сказал он, ухмыляясь. – Просто не двигайся. Сначала она не могла понять, что он имел в виду: он был в тысяче миль от нее, лежал внизу в грязном поту, ранил ее против ее желания. – Хорошо? – выдохнул он, держась, пока не стало почти больно. Он, казалось, распух внутри нее. Это ощущение заставило ее забыть о двойном зрении. Другой зритель отпрянул, возмущенный полнотой и плотской природой акта, его реальностью. Может, вторгшийся разум почувствовал Марти, подумала она, и головка члена, распухшая и готовая излить содержимое, пробила кору другого мозга, словно канувший в глубины лот? – Боже… – проговорила она. Когда чужие глаза отступили, радость вернулась. – Не могу остановиться, детка, – сказал Марти. – Продолжай, – сказала она. – Все в порядке. Все в порядке. Капли ее пота падали на него, когда она двигалась на нем сверху. – Продолжай. Да! – повторила она. Это было восклицание чистого восторга, и оно унесло его за пределы точки возврата. Он попытался задержать извержение еще на несколько полных трепета секунд. Тяжесть ее бедер на нем, жар ее лона, яркость ее грудей заполнили его голову. А потом кто-то произнес низким гортанным голосом: – Прекратите. Веки Марти затрепетали и открылись, он огляделся по сторонам. В комнате больше никого не было. Этот звук придумал его разум. Он выкинул иллюзию из головы и снова посмотрел на Карис. – Продолжай, – сказала она. – Пожалуйста, продолжай. Она танцевала на нем. Выступающие под кожей кости ее таза блестели на свету; по ним бежали сияющие струйки пота. – Да… да… – ответил он, забыв про голос. Она посмотрела на него сверху вниз, когда на его лице отразилась неотвратимость, и сквозь запутанность своих собственных вспыхивающих ощущений снова почувствовала второй разум. Это был червь в бутоне ее головы, проталкивающийся вперед, готовый запятнать ее зрение своей заразой. Она воспротивилась ему. – Уходи, – шепнула она, – уходи. Но он хотел победить ее, победить их обоих. То, что раньше казалось любопытством, теперь превратилось в злобу. Он хотел все испортить. – Я люблю тебя, – сказала она Марти, не обращая внимания на чужеродное присутствие внутри себя. – Я люблю тебя, люблю… Захватчик дернулся, злясь на нее, и еще больше злясь, что она не уступила его порче. Марти окаменел на грани, слепой и глухой ко всему, кроме удовольствия. Затем со стоном начал изливаться в нее, и она тоже оказалась там. Ее ощущения вытеснили из головы все мысли о сопротивлении. Где-то вдалеке она услышала, как задыхается Марти. – О господи, – говорил он, – детка… детка. …Но он находился в другом мире. Они даже не были вместе в этот момент. Она – в своем экстазе, он – в своем; каждый двигался к завершению личной гонки. Внезапный спазм заставил Марти содрогнуться. Он открыл глаза. Карис закрыла лицо руками, растопырив пальцы. – С тобой все в порядке, детка? – сказал он. Когда она открыла глаза, ему пришлось сдержать крик. На мгновение не она выглянула из-за решетки пальцев. Это было что-то, извлеченное со дна моря. Черные глаза вращались в глазницах седой головы. Какой-то первобытный дух смотрел на него – он проникся этим до мозга костей, – ненавидя всей сутью. Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но этого было достаточно, чтобы он отвел глаза, посмотрев на ее тело и снова на лицо, где наткнулся на тот же мерзкий взгляд. – Карис? Затем ее веки затрепетали, и веер пальцев сомкнулся, пряча лицо. На какое-то безумное мгновение он вздрогнул, ожидая откровения. Ее руки отрываются от головы; лицо преображается в рыбью голову. Но, конечно, это была она, только она. И вот она здесь, улыбается ему. – С тобой все в порядке? – отважился спросить он. – А ты как думаешь? – Я люблю тебя, детка. Она что-то пробормотала, тяжело опустившись на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в охлаждающей ванне из смешанных жидкостей. – У тебя не начинается судорога? – спросил он через некоторое время, но она не ответила. Она спала. Он осторожно сдвинул ее в сторону, выскользнув из нее с влажным звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастным. Он поцеловал ее грудь, лизнул пальцы и заснул рядом с ней. 32 Мамулян почувствовал тошноту. Она не была легкой добычей, эта женщина, несмотря на его сентиментальные притязания на ее психику. Впрочем, этого следовало ожидать. Уайтхедовская порода: крестьянская, воровская. Хитрая и грязная. Хотя она не могла точно знать, что делает, боролась с ним с помощью той самой чувственности, которую он сильнее всего презирал. Но ее слабости – а их у нее немало – можно использовать. Сначала он использовал героиновые фуги, получая доступ к ней, когда она была умиротворена до состояния полнейшего безразличия. Они искажали ее восприятие, что делало его вторжение менее заметным, и ее глазами он видел дом, слушал ее ушами бессмысленные разговоры обитателей, разделял с ней, хоть это и вызывало у него отвращение, запах их одеколона и кишечных газов. Она была идеальной шпионкой, живущей в сердце вражеского лагеря. По мере того, как проходили недели, ему становилось легче незаметно проскальзывать в нее и выходить незамеченным. Это сделало его беспечным. Было неосторожно не посмотреть на нее, прежде чем прыгнуть, не проверив предварительно, что она делает. Он даже не думал, что она может быть с телохранителем, и к тому времени, как осознал свою ошибку, уже разделял ее ощущения – нелепый восторг, – и это заставило его трепетать. Больше он такой ошибки не допустит. Он сидел в пустой комнате в пустом доме, который купил для себя и Брира, и пытался забыть смятение, которое испытал; выражение глаз Штрауса, когда тот смотрел на девушку снизу вверх. Может, головорез видел лицо, скрывающееся под ее собственным? Европеец догадывался, что так и вышло. Неважно, никто из них не выживет. Стариком дело не ограничится, вопреки первоначальному плану. Все до единого – приспешники, слуги, все – пойдут следом за хозяином. Воспоминания об атаках Штрауса не покидали Европейца; он страстно желал выкинуть их из головы. Это ощущение вызывало у него стыд и отвращение.